Для подтверждения этих слов меня отвели на соседний участок, где располагалось стрельбище. Там такая же рота воительниц, одетая в бесформенные пятнистые балахоны, тренировалась в стрельбе из странного вида ружей, стреляющих по несколько раз подряд и при выстреле не образующих дыма. Приемы и ухватки этой тактики, когда все делается лежа или ползком, мне совершенно незнакомы. После моего недоуменного вопроса Лика и Аэлла любезно мне пояснили, что так сражаются в далеком будущем, когда войска на поле боя способны организовать такой сильный ружейно-картечный огонь, что любой солдат, стоящий на ногах, будет немедленно убит. Поэтому там, в армиях будущего, откуда на самом деле и происходит Артанский князь, совсем не уважают фрунт и шагистику. Если в бою не надо держать линию и равнение шеренг, не требуется палить плутонгами, меняя линии между собой; тогда и благородное искусство вахтпарада тоже будет предано забвению…
И вот в этот момент ужасающего откровения нас настигло известие, что меня разыскивает мой брат Александр. Пришло время отправляться в наш мир и представать перед армией для объявления о передаче власти.
23 (11) сентября 1812 год Р.Х., день шестнадцатый, утро. Московская губерния, деревня Горки. Ставка главнокомандующего русской армией генерала от инфантерии Михайлы Илларионовича Голенищева-Кутузова
Утро одиннадцатого сентября по юлианскому и двадцать третьего сентября по григорианскому календарю выдалось холодным, с первым инеем на пожухлой траве, с прозрачным бледно-голубым небом, по которому медленно плывут высокие редкие облака. Погода не в пример тому жаркому во всех смыслах утру, когда на Бородинском поле в ожесточенной схватке сошлись русские и французские войска. Сейчас те же полки, что стояли тогда на поле битвы, поредевшие, но непобежденные, снова выстроены, но на этот раз уже для императорского смотра. Легкий утренний ветерок играет полотнищами знамен, простреленных в битве пулями и изорванных осколками ядер. Наиболее сильные потери понесли полки, стоявшие на левом фланге, у Багратионовых флешей и вдоль Семеновского оврага. Где-то от целого полка остался батальон, а где-то – только рота. Остальные герои легли в мать сыру землю, покрыв себя в этом сражении неувядаемой славой.
Император Александр Павлович со свитой, его младшие братья Константин (этого насилу нашли) и Николай, вместе с главнокомандующим генерал-фельдмаршалом Кутузовым и Артанским князем, обходят строй чудо-богатырей. Император мрачен. С одной стороны, он уже смирился с тем, что ему необходимо уходить в отставку и даже хочет поскорее разделаться с этим неприятным делом; с другой стороны, ему безумно жаль расставаться с юношескими иллюзиями, с детства привитыми ему воспитателем Фредериком Лагарпом – швейцарцем, исповедовавшим якобинские взгляды. А ведь стоило бы уже понять, что что-то тут не так. Прекраснодушный порыв Великой Французской Революции – свобода, равенство, братство – обернулся «законом о подозрительных» и кровавой мясорубкой якобинского террора. Такие прекраснодушные, но умеренные и осторожные, либеральные реформы императора Александра в ближайшем будущем должны были обернуться самой свирепой своей противоположностью.
Аракчеевщина – вот во что предстояло вылиться неудачным либеральным реформам. Порядок ради порядка, фрунт, шагистика, омертвленное, забюрократизированное государство, похожее на хорошо выделанные швейцарские часы. Вот он – тот государственный идеал, никак не совместимый с благодушными либеральными устремлениями юного Александра Павловича. Стоило бы понять, что любые либеральные реформы могут проводиться только самой жестокой диктатурой, ибо прекраснодушные мечтания, не связанные с реальной жизнью, при превращении в закон вызывают ожесточенное сопротивление – как сверху, так и снизу. Взять те же военные поселения. Какая хорошая с виду идея: для того, чтобы в мирное время была возможность содержать большую армию, пусть солдаты занимаются учениями и в то же время пашут землю, чтобы прокормить себя и свои семьи. А на практике получалось так, что и солдаты из военных поселенцев выходили третьесортные, и землю они пахали из рук вон плохо, из-за чего эти самые военные поселения постоянно требовали дополнительного финансирования. Как говорится: за двумя кошками погонишься – лоб об сосну и расшибешь.
Естественно, узнав о таком ближайшем будущем дела всей своей жизни, император Александр желал поскорее расквитаться с этой неприятной необходимостью и отряхнуть его прах со своих ног. Получивший чисто европейское воспитание, он ничем не был привязан к России и ее народу. Еще будучи наследником престола, цесаревич Александр Павлович мечтал даровать России конституционное устройство, после чего провести остаток своих дней в маленьком домике где-нибудь на берегу Рейна. С одной стороны, это опять же были его юношеские мечты, а с другой стороны, как раз такие мечты показывают, насколько чужд был этот человек той стране, которой ему довелось управлять. Окончательную точку в вопросе поставила беседа с отцом Александром. Прикоснувшись к божественному и сокровенному, мятущаяся душа Александра Павловича, наконец, успокоилась и пришла хотя бы в некоторое согласие с внешними обстоятельствами. Другими словами, императором овладело чемоданное настроение.
Раз уж это неизбежно, ему хотелось как можно скорее передать власть младшему брату, собрать вещи и отправиться в далекое-далекое путешествие, по местам, в которых он никогда не бывал. Почему бы ему инкогнито (да и кто его там знает) не побывать под видом заморского графа в русском царстве начала семнадцатого века, пройтись по кривым деревянным улочкам Москвы, послушать малиновый звон церковных колоколов, попросить благословения у первого русского патриарха Иова и митрополита Гермогена… Потом бывший император может посетить Великую Артанию, омыть свои ноги в магических водах Днепра, походить по прямым как стрела (план составляли тевтонские архитекторы) улицам Китеж-града, полюбоваться на свежесрубленные трехповерховые терема бояр и купцов, а также аккуратные полуземлянки простонародья. После Китеж-града бывший император собирался побывать в крымском Херсонесе и Константинополе и помолиться под сводами Святой Софии… А там, глядишь, Артанский князь успеет открыть пути в будущее. Вот где будет простор путешественнику для ахов, охов и удивлений…
Рядом с императором вдоль строя солдат идет его брат Константин. Видно, что этот квадратномордый детина внешне желает казаться отстраненным, но внутри себя мысленно потирает руки. На трон, и вообще во власть, ему хотелось не больше чем в геенну огненную, но уже одиннадцать лет (после смерти отца) он числился официальным наследником престола, ибо супруга императора Александра Павловича так и не смогла народить мужу ни одного потомка мужеска пола, и даже обе их дочери умерли в младенчестве. Но вот приходит Артанский князь – и, аки Александр Македонский, разрубивший Гордиев узел, разрешает эту проблему. Из Константина император все равно не получится, а посему да здравствует юный император Николай Павлович, а бывший наследник престола может быть свободен, потому что если что-то пойдет не так, наследовать трон Российской империи будет уже Михаил Павлович. Одним словом, «дорогу молодым!». Константин сейчас жалел только о том, что в роковой день Бородинской битвы, решившей судьбы мира, он отсутствовал в составе русской армии и не мог быть очевидцем разгрома наполеоновской армии. Рассказы бывших сослуживцев и подчиненных – это совсем не то, гораздо лучше было бы видеть это побоище собственными глазами.
Великий князь Константин Павлович видел бойцовых остроухих на тренировочных полях во всех видах тренировок и оценил их стати и боевые возможности. В отличие от младшего брата, знакомого с войной только теоретически, он лично участвовал в Суворовских походах, и в том числе в переходе через Альпы. Поэтому он понимал, что обученная всем видам боя и прекрасно вооруженная Артанская армия, а особенно Кавалерийский Корпус, представляет собой оружие страшной разрушительной мощи. Неудивительно, что армия Бонапарта была разгромлена артанцами всего за несколько часов и пала в прах. Константин уже примерился, как бы ему перевооружить на новые многострельные ружья хотя бы Гвардейский корпус, но тут Артанский князь сказал решительное «Нет!», согласившись передать только способы отливки и применения пуль Минье для дульнозарядных штуцеров и (при хорошем поведении) технологии, необходимые для изготовления реплик винтовок Бердана.
Пули Минье, конечно, штука хорошая, но уж очень простая. Не пройдет года, как такой приблудой начнут пользоваться все европейские армии, и тактическое преимущество от обладания ими сойдет к нулю. Реплики (копии) винтовки Бердана и патроны к ним (особенно патроны) для российской (и не только) промышленности начала девятнадцатого века, напротив, слишком сложны в изготовлении. Штучное производство для членов царской фамилии и представителей высшей аристократии вполне возможно, а массовое – уже нет. Чтобы решить эти задачу необходимо фактически осуществить в России научно-техническую революцию и провести первую после Петра Великого массовую индустриализацию. Потянет юный император Николай Павлович (и его советники) со всей его тягой к армии такую задачу – значит, быть России военной сверхдержавой. Не потянет – значит, сверхдержавой через двадцать-тридцать лет станет Наполеоновская Франция.
В то же время вышеупомянутый Николай Палыч, который идет чуть позади братьев, всматривается в ряды русских солдат и офицеров и думает о том, что он в своем юном возрасте совсем не готов брать на себя ответственность за то, чтобы встать впереди России. И в то же время он ощущает некую неотвратимость судьбы, влекущую его в направлении трона. С Артанским князем или без него – его участь быть Российским государем, звеном в бесконечной цепочке великих князей, царей и императоров протягивающейся из прошлого в будущее. При этом его страх перед предстоящим актом передачи власти (ну не готов я, Господи, к такому кресту, не готов) смягчается юношеским максимализмом и надеждой на то, что старшие товарищи не оставят его своей поддержкой, научат что делать и помогут разобраться с делами. Его нового наставника за хитроумие и жизненный опыт не зря зовут Седым Лисом Севера, да и Артанский князь, дядька в общем не злой, тоже обещал ему свою поддержку.