— все то, за что в Риме платили бешеные деньги. О войне с Парфией императору настойчиво говорили в доме Юлии Месы, соблазняя его славой нового Александра. Но Каракалла, стесненный в денежных средствах, а может быть, внимая советам своей разумной матери, пытался прежде всего добиться цели мирным путем и просил у парфянского царя Артабана руку его дочери, предлагая заключить выгодный для обеих сторон договор. Однако в Ктесифоне не были склонны связать судьбу царской дочери с человеком, о пороках и преступлениях которого говорили в каждом караван-сарае. Тогда Антонин решил прибегнуть к оружию.
Под покровом тайны римские военные силы были двинуты форсированными маршами из Эдессы к Тигру. Там кончалась римская дорога и начиналась пустыня с ее караванными тропами. Переходы были рискованными. При некоторой ловкости, располагая многочисленной конницей, парфяне всегда могли нанести удар по римским путям сообщения, даже захватить Эдессу, что отрезало бы легионы от Антиохии. Поэтому были приняты меры, чтобы обеспечить тылы охранительными отрядами в Синагре и Данабе. К счастью для римлян, парфяне действовали вяло, и легионы благополучно достигли правого берега Тигра. Таким образом, первая часть плана была выполнена.
Император занял на берегу этой реки скромный дом, принадлежавший местному владельцу виноградников и построенный в эллинском вкусе, с перистилем, куда выходили широкие двери жилых помещений, с фонтаном посреди внутреннего сада. Здесь устроили опочивальни для августа и его ближайших сотрудников, а у виноградника поставили стражу.
Маленький городок был расположен в трех милях от Тигра, среди холмов и пальмовых рощ, а на востоке уже голубели Адиабенские горы.
По утрам император выслушивал доклады, топая ногами на нерадивых, или диктовал письма в Антиохию. Порог подписывал, не читая, декреты, обычно смертные приговоры которые протягивал ему с улыбкой Макрин, префект претория. Иногда Каракалла отправлялся на охоту.
Мы жили в шатрах, томясь от бездействия. Вокруг Маркиона, в палатке которого я устроился, часто собирались солдаты, и каждый вечер ветеран рассказывал под смех простодушных слушателей какую-нибудь занятную солдатскую историю. Он был начинен ими, как пирог горохом.
— Так вот, — разглагольствовал Маркион, хитро щуря стариковские глаза,
— распяли однажды двенадцать разбойников около кладбища и поставили стражу у крестов, чтобы родственники не похитили тела. В ту ночь стоял на посту мой приятель Юлиан, храбрый воин. Но даже смелому человеку страшновато стоять в ночное время у кладбищенской стены, где воют мертвецы и пугают людей тени усопших. И еще у подножия крестов. Дело-то происходило в Митилене, а там, знаете, всякое бывает. Да и ночь выдалась темная и холодная. Вот Юлиан и решил, что отлучится на малое время и сбегает в соседнюю харчевню выпить чашу вина и согреться. Пошел он туда, а у трактирщицы несчастье, муж в тот день умер. Плачет вдова. Ну, мой Юлиан стал утешать ее, как умел, а чтобы покойничек не мешал им забавляться любовью, он сволок труп во двор и поставил у стенки…
Раздался дружный хохот слушателей.
— Да, — продолжал польщенный Маркион, — так они неплохо проводили время, и Юлиан совсем забыл о том, что несет стражу. А тут, как на грех, центурион пришел проверять, все ли в порядке. Видит — одного мертвеца на кресте не хватает! Очевидно, родственники сняли, чтобы похоронить несчастного как положено. Центурион тотчас догадался, что страж в таверну ушел, и решил застигнуть его на месте преступления. Тук-тук! Дубасит кулаками в дверь. Недовольная, что ей помешали, трактирщица спрашивает: «Кто там?» — «Центурион». — «Что тебе надобно?» — «Нет ли тут моего воина? Стоял на страже и отлучился. А тем временем одного распятого похитили с креста».
Всполошился наш Юлиан. За такие вещи самому можно очутиться на кресте… Мигом в окошко и во двор. Трактирщица отворила дверь начальнику, а воин недолго думая взвалил мертвеца на спину и помчался к кладбищу. Центурион выпил чашу-другую вина и вернулся на то место, где чернели кресты. И глазам своим не верит. Все в порядке. Двенадцать распятых висят на крестах, и страж стоит на месте, опираясь на копье.
«Где ты был?» — спрашивает центурион. «На минуту в кусты отлучился». — «Да ведь не было одного мертвеца на кресте!» — «Это тебе показалось, — отвечает Юлиан. — Может быть, ты лишнее выпил?» — «Как показалось?! Стоял пустой крест!» — «Что же, по-твоему, покойник тоже по своим делам в кусты ходил? Такого не бывает».
Солдаты смеялись над одураченным центурионом. Маркион рассказал конец истории:
— Центурион снял шлем, погладил лоб, а потом отправился восвояси. Так и не мог сообразить, каким образом мертвец снова на крест взобрался. Странные вещи случаются в Митилене…
На другой день по лагерю пошел слух, что скоро предстоит война. Солдаты очень обрадовались, когда узнали, что у императора назначено важное совещание.
17
Случайно мне привелось быть очевидцем этих исторических событий. Дело в том, что именно я переписывал по приказанию Корнелина план военных действий, составленный Адвентом. Когда я закончил работу, над которой не сомкнул глаз всю ночь, явился трибун и заявил, что достопочтенный Адвент требует прислать меня к нему, чтобы одним и тем же почерком были переписаны и дополнительные объяснения к плану.
Было раннее утро. Два мрачных трибуна II Парфянского легиона привели меня на виноградник, где стоял дом, в котором временно жил император, и передали какому-то важному евнуху, велевшему мне подождать в саду. Адвент совещался с августом, но каждую минуту я мог понадобиться ему. Так сказал евнух.
Около небольшого розоватого дома пестрели цветочные грядки, только что обильно политые, судя по свежему аромату цветов, названий которых я не знал. Трибуны ушли. Я скромно стоял, не без страха ожидая, что будет дальше. Вдруг из дома вышел римлянин в красной тунике и, опираясь о перила террасы, стал смотреть на цветы. Я без труда признал в нем императора. Передо мной был человек, от единого слова которого зависела не только моя судьба, но и жизнь. По простоте душевной и потому, что я еще не привык к неумолимости римских законов, мне на мгновение пришла в голову мысль, что представляется удобный случай пожаловаться на насильное зачисление меня в легион. Впрочем, тут же я понял всю безрассудность такого предприятия.
Император был в одной короткой тунике. Бритое лицо его напоминало те лики, которые мы видели на монетах: низкий лоб под курчавыми волосами, оставленная только около ушей борода, выпяченная нижняя губа.
Император потер себе живот, как делают все люди, когда у них непорядки с пищеварением, и вдруг его взгляд упал на меня. От волнения мое сердце забилось.
Антонин нахмурил брови.
— Ты садовник?
Я проглотил набежавшую слюну и хотел ответить, что я не садовник, но в это время в дверях показалось бородатое лицо озабоченного Адвента. В руках он держал свиток и стал что-то объяснять императору, показывая ему с кривой улыбкой написанное. Антонин растерянно взглянул на папирус и удалился вовнутрь дома.
По дорожке виноградника бежали те два трибуна, что привели меня сюда, и я не знаю, чем бы все это кончилось, так как по их разгневанным лицам можно было подумать, что именно я виноват в том, что здесь очутился, но, к моему изумлению, на террасе снова появился Адвент и поманил меня пальцем. Я со страхом приблизился к нему. Мы видели его с Вергилианом в Александрии во время разгрома города, и я знал, кто меня зовет.
Он сказал старческим голосом:
— Ты и есть тот каллиграф, которого прислал Корнелин?
Я ответил, что явился сюда по распоряжению трибуна.
— Пойдем со мной. Ты пишешь превосходно. Но научен ли ты записывать скорописными знаками речи ораторов?
Мне было знакомо и это искусство.
— Тебе выпадет большая честь. Будешь записывать на военном совете речь самого императора, а потом тщательно и без единой описки перепишешь все на пергаменте в назидание потомкам…
Я так растерялся, что ни слова не мог произнести в ответ. Все окружающее казалось мне сновидением. Я уже имел случай отправить Вергилиану с одним торговцем, собиравшимся ехать в Рим, свое послание, и этот человек клятвенно обещал за десять денариев лично вручить письмо моему другу, которого нетрудно было там разыскать. Я считал дни, потребные для корабля, чтобы доплыть из Лаодикеи в Италию, и время, необходимое для приезда Вергилиана в Антиохию или хотя бы для получения ответа на мой призыв о помощи, но судьба продолжала играть мною, как уличный фокусник мячом, и я не знал теперь, что ждет меня впереди.
Когда спала жара, точно в назначенный час явились военачальники и друзья августа. Император был все в той же красной тунике. Он сидел на деревянном раздвижном кресле, какие со времен Регула положены для римских магистратов. Стремясь соблюсти видимость законности, императоры сохранили для нашего государства название республики и носили некоторые республиканские титулы; они называли себя народными трибунами и консулами, хотя никто не смел возвысить против них голос, даже сенат, растерявший в грохоте гражданских войн остатки прежнего величия. Звание римского гражданина стало пустым звуком, и люди превратились из граждан в подданных, почти в рабов, но и это уже не удовлетворяло императоров, и они требовали, чтобы в глазах окружающих чувствовались раболепство и трепет пред ними, как перед божеством. Им посвящали храмы.
Около Каракаллы стоял префект претория Опеллий Макрин. Он перебирал пальцами золотую цепь, на которой у него на шее висел серебряный символический меч — знак его должности, состоявшей в том, чтобы неукоснительно блюсти законы. По-видимому, это был очень хитрый человек, с вкрадчивым голосом, но с жестокими глазами. Мне почему-то показалось, что такой человек способен на предательство. С ним еще придется встретиться в этом повествовании.
С другой стороны к императору склонялся широкой седой бородой Адвент, и за ним я заметил ничего не выражавшее и в то же время полное внутреннего ехидства лицо Гельвия Пертинакса, тем не менее каждое мгновение готовое расплыться в угодливой улыбке, стоило только августу обратиться к нему с каким-нибудь самым пустячным вопросом.