Роковые события 1825–1826 гг. внезапно и резко все переменили: единственного брата арестовали и по делу декабристов приговорили к пятнадцати годам каторги.
Бороться за брата Уварова начала сразу же после его ареста: добилась свидания в Петропавловской крепости, в Выборгский тюремный замок переслала необходимые вещи, деньги, книги (кстати, все книги, за исключением Нового завета, вернули, а письмо, «присланное к преступнику Лунину с майором Акуловым», отобрали и доставили генерал-губернатору Закревскому).
А тем временем Уваров, едва Лунина лишили всех прав, поскакал в Тамбов и по доверенности жены, единственной законной наследницы, ввел себя во владение имением «государственного преступника». Дальнейшие события развивались весьма драматически: оказалось, что Лунин еще в 1819 г. составил завещание, по которому все свое имущество передавал двоюродному брату. Прошения Уваровой поражают: кажется невероятным, что такая женщина, даже под диктовку мужа, могла писать любые гнусности, лишь бы оспорить завещание брата. В конце концов по личному распоряжению Николая I имущество Лунина перешло в ее руки. Однако в самый разгар постыдной тяжбы муж Уваровой, камергер и действительный статский советник, внезапно и бесследно исчез, оставив Екатерину Сергеевну «вдовой и не вдовой», с двумя малолетними детьми, с расстроенным хозяйством и долгами («Уварову что ни дай, он все проживет», — говорили о нем знакомые).[262]
Судебная тяжба, затем таинственное исчезновение мужа произвели неизгладимое впечатление на глубоко верующую женщину. Всю свою дальнейшую жизнь она искупала «грех», и искупала не только молитвой, но прежде всего делая людям добро. Нравственно-религиозные устои Уваровой, велевшие ей любить всех: брата, мужа, детей, крестьян, не способствовали достижению непосредственных результатов, но вместе с тем вселяли в нее заряд такой силы, что, помимо ее воли, логика любви и христианского мученичества приводила к протесту: ей запрещают любить брата — она борется за него, запрещают говорить о нем — она говорит, не думая об опасности.
Когда декабристов начали отправлять в Сибирь, Екатерина Сергеевна поселилась в Ярославле, через который везли заключенных, надеясь в последний раз увидеть брата.
28 ноября 1827 г. ярославский губернатор доносил управляющему Министерством внутренних дел: «Приехавшая в Ярославль г. Уварова действительно проживает здесь и теперь на постоялом дворе, но по какой надобности, вовсе не было мне известно, а как ныне усмотрено мною, для чего она здесь жительство имеет, то и принял я против намерения ее надлежащие меры».[263]
В результате слежки выяснилось, что «генеральша Уварова» под видом богомолья часто ездит в село Тимохино, расположенное на почтовом тракте между Ярославлем и Костромой, а там поселен ее дворовый человек Герасим Карпов с вещами, предназначенными для Лунина. Генеральше сделали серьезное внушение, и 1 февраля 1828 г., по донесению ярославского губернатора, она отбыла в Петербург. Однако в апреле, когда Лунина везли через Ярославль, Екатерина Сергеевна вновь оказалась там. Это выясняется из неизвестного ранее рапорта жандармского подполковника Шубинского: «Сего апреля 24-го числа по утру в 5-м часу привезли государственных преступников четырех человек при фельдъегере Захарове с жандармами, которых часа через полтора повезли далее к Костроме. В числе сих преступников находился Лунин, родной брат генеральши Уваровой, по сие время проживающей в Ярославле. Непостижимо, почему она тотчас узнала и всеми способами рвалась увидеться с братом своим».[264]
Генерал Волков, начальник второго округа корпуса жандармов, далее сообщает: «Г. Шубинский послал туда для наблюдения адъютанта своего Верговского, который нашел фельдъегеря Захарова в затруднительном положении, что он не находил возможности и средств укрыться от усилий генеральши Уваровой, которая бросалась перед ним на колени, давала деньги, умоляя о дозволении к свиданию, но он не допустил ее, и преступников тотчас повезли».[265]
Генеральша на коленях! Ради любви к брату она идет на унижение и даже нарушение закона. Такое повторится с ней и после.
Уварова не повидалась с братом, но говорила с его товарищами — Пущиным и Мухановым.
И. И. Пущин переслал отцу и сестрам свой дневник путешествия в Сибирь, где, в частности, были такие строки: «Я имел дорогой две прелестные минуты, о коих я должен с вами побеседовать и коими я насладился со всею полнотою моего сердца».[266] В Ярославль узников привезли к вечеру; и сразу же человек Уваровой приходит справиться об их нуждах. Затем сама Екатерина Сергеевна «какими-то судьбами» добивается свидания с Мухановым, которого она знает. А жена Якушкина с матерью вызывают Ивана Ивановича Пущина…[267] С тем же фельдъегерем, который вез дневник Пущина, Муханов писал сестре: «Если вы увидите К. С. Уварову, сделайте одолжение, свидетельствуйте ей мое почтение и благодарите ей за ласки и добродушное обращение».[268]
Где бы ни находилась Екатерина Сергеевна — в Москве, Петербурге или Берлине, она писала в Сибирь каждую неделю, за чрезвычайным исключением. Сначала — в Нерчинские рудники, затем в Иркутск и на Акатуйскую каторгу. За восемнадцать лет каторги и ссылки у Лунина могло бы скопиться более восьмисот писем. Много позже в столицу вернулось сто семьдесят девять из них (в 1925 г. потомки Уваровой сдали в архив ее бумаги), которые и поныне хранятся в Пушкинском доме в Ленинграде.[269]
Письма эти интересны не только как исторический источник, но и как яркий человеческий документ.
«Мой дорогой и горячо любимый брат! — пишет Уварова из тамбовского имения Екатериновка на Нерчинскую каторгу. — Вчера отмечали твой праздник с крестьянами. Все крестьяне — мужчины и женщины — собрались в риге. Они получили свою долю мяса и прежде всего вина… Один из твоих людей делал земной поклон всякий раз, когда священник упоминал о страждущих и плененных… За столом мы еще раз пили за твое здоровье, обращаясь к твоему портрету, который висит на почетном месте над канапе в салоне, служащем одновременно гостиной и столовой, когда мы собираемся всей семьей. Ты находишься здесь между тетей и Никитой и Александром Муравьевыми».[270]
Екатерина Федоровна Муравьева шлет целые обозы в Сибирь с продовольствием, вещами, книгами для сыновей Никиты и Александра. Уварова не отстает от нее. Генерал-губернатор Восточной Сибири Броневский сообщал в Петербург: «Почтенные, исполненные родственной нежности и доброты госпожи Муравьева и Уварова сильно заботятся предупреждать всякие нужды Муравьевых и Лунина».[271] Собравшись вместе, племянница и тетка беспрерывно говорят «о Сибири и дорогих объектах нашей любви, не боясь наскучить одна другой».[272]
Просвещенная помещица и добрый человек, Екатерина Сергеевна считает своим долгом заботиться о крестьянах. «Я не могу тебе передать, — пишет она брату, — сколь страдаю я за неимущих с тех пор, как долгое пребывание в деревне столкнуло меня со всей нищетой бедного народа, абсолютно лишенного всяких средств к жизни при плохом урожае».[273] Во время голода она раздает крестьянам все, до последнего скирда, а когда в ее деревне вспыхивает бунт, не шлет за жандармами, просит восстановить порядок «прежде всего тем, чтоб продолжать кормить нуждающихся», забрасывает власти прошениями о помощи голодающим. «Ах, боже мой! В быстротечной жизни позволено обо всем забыть, но не о тех, которые страдают. Нищета наших деревень крайняя…»[274]
Конечно, сочувствие мужикам, умиравшим от голода, не идет у Екатерины Сергеевны дальше простой благотворительности. Но ведь и на это не так уж многие были способны: другие предпочитают покупать миллионную мебель, в то время как их крестьяне едят мякину, снимают солому с крыш…
Екатерина Уварова принадлежит к высшему свету. Однако изгнанный из общества Лунин остается для нее лучшим из людей. Она не устает восторгаться им: «Сколько величия и божественного милосердия скрыто в твоем поучительном поведении… Великий бог! Какими мелкими кажемся мы здесь, позволяя себе жаловаться, роптать на упадок духа, ставший обычным, в то время как ты несешь свою судьбу с мужеством… мужеством, более редким и достойным, чем то, что позволяет пренебрегать смертью на полях сражений…»[275] Она восхищается письмами брата: «Я их читаю и перечитываю, я их истолковываю».[276]
Любовь и уважение к опальному брату Уварова старается привить детям. Тщательно собирает все воспоминания, даже легенды о декабристе. В одном из писем Екатерина Сергеевна рассказывает о полковнике Кринском, некогда служившем с Луниным: он «воздал тебе хвалу столь же верную, сколь и лестную. Он сообщил Саше (племяннику Лунина. — Э. П.), что ты не только владел польским в совершенстве, но и писал стихи на этом языке и стихи твои были таковы, что Мицкевич отнесся к ним благосклонно. Это победа, о которой ни Саша, ни я, ни ты не знали еще…»[277]
В другом письме передаются рассказы Александра Уварова о «дяде Михаиле Лунине, пришедшие к нему с разных сторон», которые он выслушивает «с некоторым чувством гордости за свою близость к этой знаменитости — военной и даже всеобщей. Одним словом — твои дела на устах у всех, от гвардейского полка и казармы до салонов и даже дворца. Хотя я почти не знаю никого из военного начальства, но как только они узнают, что я сестра Лунина, подходят ко мне поговорить о тебе. Один служил с тобой, другой был под твоим начальством, третий служил с тем, другим, который служил с тобой, но знал тебя по устному преданию так, будто знал сам и близко. Одним словом, материалов больше чем достаточно для нескольких томов мемуаров. И должна ли я говорить тебе, что все это сплошная похвала тебе?