– Мой сын вчера набедокурил, – сказала она. Она говорила твердо, смотря ему в глаза, отчего ему пришлось опустить глаза в тарелку, к которой он не притронулся. – Он говорит, вы показали ему, как сделать так, чтобы тому мальчику хотелось умереть. Это правда?
От ее тона Тревис сам почувствовал себя ребенком.
– У вашего мальчика трудный период, – только и ответил он.
– Трудный. У нас обоих. Но сделав другим больно, нам самим легче не станет. Что это вообще такое – учить мальчика, как сделать, чтобы другому захотелось умереть?
– Нам всем приходится этого хотеть, так или иначе.
У нее заблестели глаза, и она их вытерла.
Тревис положил вилку и встал, громко и небрежно царапнув ножкой стула по полу. Взяв в руку шляпу, сказал:
– Мой старик никогда не давал мне советов. Зря я подумал, что мог дать их вашему сыну.
Гаскин тоже встала из-за стола и, оказавшись к Тревису лицом к лицу, ответила:
– Я понимаю, чего вы хотели добиться. Но это не наш метод.
Унесла его тарелку с вилкой на кухню, и он услышал, как она выбросила его еду в мусор.
Тревис на миг представил, как идет туда к ней. Прикасается к ней. Хватает ее за плечо прямо на месте, яростно царапает, чувствуя мягкую ткань ее платья, с рисунком крошечных гроздей сиреневых цветов, давно выцветшим от стирки и солнечного света. Это как дотронуться до гладкого камня в реке, подумал он. Приятно и жестко. Но когда он представил, как его пальцы смыкаются вокруг нежного тепла ее сердца, проникающего сквозь ткань, подобно тому приятному теплу, что исходит от летней травы, он почувствовал, что его рот наполнился слюной, и он вспомнил ощущение, как у него под ладонью стучало кроличье сердечко. Тревис увидел то, что он…
мы
…сделал бы с этой женщиной, это был целый поток ужасов.
Тревис прижал руку к животу и отступил на шаг, затем отвернулся и быстро вышел из кафе в темноту.
Он выхватил из зажима список заданий на вечер и спустился по настилу к самому дальнему сараю, вошел с помощью мастер-ключа и сел на кровати. Первым на клочке бумаги был указан туалет в этой комнате, в котором уже много лет не работает смыв.
Тревис смял бумагу и швырнул ее на пол.
Затем поднял глаза и увидел свое отражение в зеркале над комодом.
В темноте комнаты на него пристально смотрело существо с желтыми глазами.
– Не бойся, – сказала Рю. Сегодня ее голос не был мягким и приятным, больше напоминая шуршание трущихся друг о друга камней.
Ее отражение он тоже увидел. Будто темное существо, расправляющее бесформенные крылья, она села позади него на колени и обняла. Тревис знал, конечно, что на самом деле ее рядом не было. Все эти долгие дни и голодные ночи Рю лежала, сжавшись, в шкафчике под спальной полкой. Следила за ним, будто зверь, из теней, умоляющими кукольными глазами. Вся ее кровь влилась в него, точно рой пчел, выкуренный из улья в банку без воздуха, и теперь эта кровь вновь умирала в нем от желания получить еще. Она медленно, вяло текла по его венам. Он это чувствовал.
– Ты знаешь, как быть тем, кто ты есть.
Он подумал о мясе на прилавке в магазине. Он облизнул губы сухим, распухшим языком. Почувствовал, как зубы шатались в своих гнездах.
– Скоро будешь, любимый.
Он сунул два пальца в рот и, ухватившись за зуб, вытащил его из десны. Он вышел легко, как выкрученный шуруп.
– Да, – сказала она.
Он поднес зуб к свету натриевой лампы, который лился сквозь окно. Вспомнил, как мальчишкой плавал в реке Бразос и потерял зуб тогда в отцовской лодке – просто вытащил его изо рта после того, как откусил яблоко. Тот зуб, который он держал сейчас, вырос на его месте. Вместо воды в Бразосе, в его воспоминании, текла кровь, и на поверхности плавала мертвая серебристая рыба. Он спрыгнул за борт и нырнул на глубину. Вода была черная, густая. Он открыл рот в темноте и стал ее глотать. И глотал, пока кровь не заполнила все легкие.
– Да, – сказала Рю. – О, да.
Аннабель смотрела на дверь еще долго после того, как стих звон висевшего над ней колокольчика. Она смотрела в ночь и чувствовала, будто за стеклом, снаружи кафе, присутствует некая зловещая тайна. Волна обрушилась на ее берег, а она стояла почти у самого предела, докуда достигали ее всплески.
Воскресенье
Мальчик зашел в сарай после церкви и обнаружил, что обе кроличьи клетки открыты и пусты. Маленькие деревянные колышки, служившие их замками, были отломаны и валялись на земляном полу. Сэнди обыскал сарай внутри и снаружи. Затем побежал в фермерский дом и сказал матери, после чего они вместе вышли в мескитовые поля и, оба еще в церковных нарядах, поискали кроликов там.
Сэнди обыскал все, что мог, но нашел лишь кота, который сидел на капоте ковбойского пикапа и смотрел в его окошко. Мальчик понаблюдал за ним, а потом вернулся в поле, где его мать шуршала палкой по кустам.
Но они не нашли никаких следов.
Кролики пропали.
Вторник
Фуллер позвонил Ридеру утром и назвал имя. Ридер его поблагодарил.
– За что? – спросил Фуллер и повесил трубку. Ридер сидел, слушая тишину, пока на линии не раздались гудки. Затем все же повесил трубку и позвонил Мэри, попросив ее пробить имя по базам ДОБ и НЦИП[22].
– Нужен последний известный адрес, водительское удостоверение – все, что сможешь найти.
Он уже собирался закончить разговор, когда услышал вопрос Мэри:
– Дорогой? Как там его зовут?
– Я разве не сказал?
– Нет, не сказал.
По тону ее голоса он слышал, что ее терпение было на пределе.
– Прости. Фамилия – Стиллуэлл. Имя – Тревис.
– Тебя что, там в Галвестоне на солнце разморило?
– Вроде того, – ответил он, но она уже отключилась.
Рейнджеры пересекли Бразос и въехали в Грандвью. На первый взгляд городок этот был по-техасски симпатичен: всего одна полоса магазинов и кирпичных зданий, выступавших из углов, будто носы древних кораблей, отчего становилось легко представить пыль и лошадей с экипажами, что ездили здесь в прежние времена. И вместе со всем этим – и прежний уклад жизни. Не всегда легкой. И не всегда справедливой.
Сесил, вытягивая шею, дважды обошел здание суда округа Коул.
– Красота, да?
Ридер видел перед собой лишь три этажа сверкающего известняка, увенчанного башней с часами, в которой была еще пара этажей.
– Воплощение справедливости, если на то пошло, – сказал он. – Жаль только, о людях, которые там работают, этого не скажешь.
С городской площади они направились на юг через кварталы деревянных домиков, заправок, киосков с гамбургерами и автокинотеатров. За всем этим тянулась, извиваясь яркой зеленью, река. Они ехали по узкому шоссе на юго-запад, и дома быстро исчезали, оставляя за собой только раскинувшиеся травянистые поля, прошитые железнодорожными путями. Под усеянным облаками небом простирались низкие рощицы. Сесил посигналил прямо на узкую мощеную дорогу, и вскоре деревья уступили трейлерам и хибарам, которые тянулись теперь по обе стороны.
– Здесь, – сказал Ридер.
– Вижу почтовый ящик, – сказал Сесил. – Н. Стиллуэлл. Это отец?
– Полагаю, что так.
Они подъехали и припарковались у обочины.
Дом, в котором Тревис Стиллуэлл провел свое детство, представлял собой невысокое ранчо, чуть в стороне от дороги, окруженное колючим плетнем, взбирающимся по кирпичным стенам. На переднем дворе разрослась большая дикая мимоза.
Рейнджеры вышли из машины и огляделись вокруг. Единственный дом по соседству располагался на другой стороне улицы, на краю леса. Дом с просевшим крыльцом. Там стоял мужчина в пожелтевшей майке и следил за ними. Он поднял руку, явив сморщенную кожу в области подмышек.
Сесил помахал в ответ.
– Я, пожалуй, пройдусь туда, – сказал он. – Поспрашиваю его.
– Давай, вперед, – сказал Ридер.
Он проследил за тем, как Сесил ушел, услышал, как тот поздоровался со стариком через улицу, после чего отвернулся и подошел к пыльной подъездной дорожке и обошел дом Стиллуэлла. Задний двор со всех сторон был окружен густым лесом. В дальнем конце участка возвышался дуб, в который когда-то попала молния. На самой низкой его ветви висели качели из покрышки. За деревом располагался старый сарай, а за ним – заросший двор, который спускался к железнодорожным путям. Ридер видел, как над рельсами мерцал горячий воздух.
Он миновал угол дома и услышал, как за ним что-то прошаркало. Ридер учуял внезапную вонь немытого тела и мочи, обернулся – и увидел бродягу, привалившегося к стене дома, а рядом с ним, будто грязная тряпка, – маленькую белую дворняжку. Мужчина был пожилой, в армейском пальто на два размера больше. К себе он прижимал бутылку чего-то дешевого. Зубы у него отсутствовали, а нос, пронизанный сетью лопнувших капилляров, был размером с кочан цветной капусты. Собака изобиловала блохами – Ридер видел, как они скакали по спутанной шерсти. Животное с влажными, слезящимися глазами лежало у ног старика на куче тряпья.
– Мы тут продаем дом, – сказал бродяга, прижав бутылку и собаку поближе к себе. Руки у него дрожали. – Слишком много латиносов. Латиносов и нигеров.
Ридер сунул руку в бумажник, насколько мог, уверенным движением, и достал десятидолларовую банкноту.
– Пожалуй, мне сперва следует осмотреться, – сказал он. А потом указал на пса: – Он же не будет против, да?
Старик выхватил банкноту.
Ридер вошел в дом через заднюю дверь, которая явно была когда-то взломана. Внутри невыносимо воняло мусором. Ридер прикрыл нос запястьем и двинулся во мрак. Задержался в проеме, некогда служившем детской спальней. Там еще стояли кровать, комод и прикроватная тумбочка, а вдоль стен было развешано несколько постеров с выцветшими динозаврами. Кто-то пририсовал одному из тираннозавров ярко-зеленый член такой величины, что тянулся по всей стене. Крыша в дальнем углу протекала, а потолок, обшитый сосновыми панелями, почти весь почернел от плесени.