С Викторией Ивановой нас связывает, помимо дружбы, чувство творческого сотрудничества. Я подчеркиваю – творческого, потому что никакие личные симпатии между нами никогда не влияют на решение: исполнять или нет. Но каждое удавшееся музыкальное содружество является праздником, потому что это действительно рождение и претворение замысла композитора.
Ее первый приход ко мне был связан с моей глубокой и долголетней дружбой с чудесным человеком, большим музыкантом – Людмилой Павловной Глазковой. О ней мне хочется сказать особо как об интереснейшем, разносторонне образованном, преданном искусству, без капли корысти, человеке. Неповторимая исполнительница народных песен, не заезженных, а всегда свежих. Она умела их находить. Отобранные с большим вкусом из разных сборников, которые она всю жизнь искала, они обогащали ее репертуар. Ее редкие, примерно раз в год, концерты были праздником вокального искусства. Людмила Павловна Глазкова на протяжении всей своей жизни ни на минуту не переставала искать… Искать музыку для певцов, искать певцов для наилучшего исполнения музыки, сочетать певцов с композиторами. И вот звонок по телефону: “Послушайте очень интересную певицу Иванову – она только что окончила Институт имени Гнесиных”.
Состоялась наша первая встреча. Иванова спела мою детскую песенку “Тик-так”. Чистота интонации, безупречное чувство формы, чувство ответственности за каждый звук, за каждую паузу пленили меня. С тех пор прошло не меньше десяти лет. Он песенки “Тик-так” к романсам “И в эту ночь”, “Сосна”, романсам на стихи еврейских поэтов, миниатюрам на стихи Маршака и Эммы Мошковской. Этот наш постоянный репертуар продолжает пополняться.
Характерные черты Ивановой – это бескорыстное служение искусству, отказ от компромиссов, принципиальность. Она отшлифовывает линию вокальной кантилены, не теряя внутреннего накала, с неизменным вкусом. Все это дается большим трудом, и, как всегда в искусстве, то, что как будто естественно и просто, является плодом огромного творческого усилия и постоянного беспокойства. Я не помню ни одного выступления с Викторией Ивановой, когда бы перед выходом на сцену она была спокойна. Будь то детская аудитория или взрослая, самая разнообразная по уровню, певица всегда ответственна».
Я очень хорошо знала Викторию Николаевну – Вику (как мама ее называла) Иванову. Необыкновенно в ней было все. Она действительно никогда не пела того, что не признавала искусством. Таких примеров мало. И из советских композиторов пела, как мне кажется, только Прокофьева и мамины сочинения. Пела Баха, Грига, Шумана, Глинку, Варламова, Дебюсси, некоторые русские народные песни. Иванова – еще один пример «невхождения в обойму». Ее великолепно знали слушатели, высоко ценили и ценят музыканты, но она оставалась как бы в стороне от «успехов советского искусства». И, конечно, слава Богу. Хотя, думаю, при более благоприятном отношении к себе она могла бы иметь больше лучших залов и больше официального признания. Вот уж кто был аполитичен. Всей душой я чувствовала меру неприятия ею всей ахинеи, не имевшей никакого отношения к искусству.
Она не могла не тронуть человеческую душу своим пением. Соединение необыкновенно красивого, единственного в своем роде флейтового тембра с органичной музыкальностью, проникновением в музыкально-литературно-художественный смысл сочинения, полная искренность и та высшая простота, которая царит лишь на вершинах искусства, делали ее исполнение совершенно уникальным. Кстати говоря, в дальнейшем Виктория Иванова расширила свой репертуар. Как только это оказалось дозволенным, она стала петь очень много старинной, религиозной и светской музыки. Слушать ее всегда было счастьем. Человек необычайно трудной личной судьбы, Виктория Иванова, запрятав горе в тайниках души, к которым почти никто не имел доступа, была настоящей артисткой, полностью отдававшейся творчеству. Артистизм ее был не только вокального свойства. Она могла, если хотела, мгновенно стать центром любого общества. Помню, как у всех скулы болели от смеха во время ее монолога «С Таханроха я…» Несмотря на полноту, она отличалась невероятной гибкостью и во время репетиции с мамой проделывала в ее кабинете головокружительные кульбиты, перекувыркиваясь прямо на ковре. Еще не могу не вспомнить ее письма маме, непринужденные, изящные, остроумные, талантливые – маленькие шедевры.
Она действительно работала над сочинением так серьезно, как это только возможно. Потом, в один прекрасный день, присутствуя на репетиции совсем других музыкантов, я вдруг поняла, что эта скрупулезная работа, осмысление каждой ноты, штриха, фразы – все, о чем не подозревают слушатели, понятия об этом не имеют, даже когда пытаешься объяснить им, о чем речь, приводит к настоящему успеху.
Иванова поет только камерную музыку, предана ей и только ей – одна из лучших камерных певиц нашего времени. После 1976 года я следила за Ивановой по радио, я не видела ее с тех пор, как мамы не стало. Горе воздвигло стену между нами.
Первой исполнительницей чуть ли не всех маминых циклов романсов, написанных на стихи армянских поэтов, Сергея Есенина, многих миниатюр на стихи Эммы Мошковской была Нина Исакова.
На пожелтевшем клочке бумаги я неожиданно нашла вариант стихотворения Эммы Мошковской «Море», где вместо «моря» мама всюду написала «Нина» и изменила текст. Получилось так:
Нина, я к тебе бегу,
Я уже на берегу.
И дальше:
Свой романс к тебе несу.
Я пишу его тебе.
А поешь его ты мне.
Как меня мой разум (вместо «поезд») мчал,
Как он мчал, как он кричал:
Я без Нины (моря) не могу,
Нина! (Море) Я к тебе бегу!
Легко заключить, с какой нежностью мама относилась к Нине Исаковой. Она удивительный человек. Победительница вокального конкурса в Швейцарии, получила специальную премию за красоту и грацию. В самом деле, редкостная красавица, обладательница великолепного голоса, она умудрилась сохранить цельность натуры, незамутненность основных нравственных понятий, которые были ей присущи от природы. Солистка Театра имени Станиславского и Немировича – Данченко, певшая и Кармен, и Сонетку в «Катерине Измайловой», и Графиню в «Пиковой даме», народная артистка, депутат, она сохранила все данное ей Богом в неприкосновенности. Веселая (тоже в смысле Гессе, который такую веселость рассматривал как высшее проявление духовности), участливая, без тени зазнайства, не знакомая с капризами примадонн, простая в обращении. Может быть, не очень счастливая в личной жизни. Она всегда мгновенно откликалась на первый же мамин зов, прибегала, освещала своим присутствием любой самый пасмурный день и сразу же с увлечением бралась за новые романсы, записывала их на радио, пела в концертах и в авторских маминых концертах. У мамы есть коротенькая запись о ней:
«Моя дружба с Ниной насчитывает уже много лет. Все мои новые романсы я отдавала ей первой, и она, не жалея времени на репетиции, очень чутко относилась к пожеланиям автора. Ее оперная деятельность всегда сочеталась с камерным пением и это давало ей возможность донести до слушателей много прекрасной музыки, ее неисчерпаемые богатства. Если вспомнить концертную деятельность Зои Лодий, Анатолия Доливо, Веры Духовской, Назария Григорьевича Райского и многих других, то хочется пожелать и Нине Сергеевне продолжать работать в этом же ключе. А я бы хотела поблагодарить ее за то, что она дала жизнь и моей музыке».
Виктория Иванова и Нина Исакова были непременными участницами маминых авторских концертов, проходивших один или два раза в год в Малом зале консерватории, Октябрьском, Бетховенском или зале Дома композиторов на ул. Неждановой. Мама очень тщательно к ним готовилась. Репетировала со всеми участниками без устали. Ее работу с певцами и певицами не только перед авторскими концертами, но перед любым исполнением на радио или в концертном зале нужно было бы записывать на магнитофон как урок, во время которого торжествовали профессионализм, требовательность и точность. Больше всего она не выносила «бессмысленного вокала». Она заставляла своих исполнителей вдумываться не только в каждую мысль, но буквально в каждое слово, тем более что всякое слово в ее вокальной музыке всегда было глубоко прочувствовано музыкальными средствами. Она не успокаивалась до тех пор, пока не получала желаемого результата. Единственное, чего я не могу сказать, это что она начинала больше заниматься на рояле перед своими концертами, в которых участвовала и как пианистка. Это ее не волновало, сказывались природные свойства. Мама – композитор, за роялем, на сцене – это три компонента, составлявшие ее сущность. Свойственные ей непосредственность и естественность ни в чём не поражали так, как в этой сумме трех слагаемых: творчество, сцена, рояль.
Мама очень заботливо относилась к своим сценическим туалетам. Особенно хорошо мне помнится ее последний, как она выражалась, «вид». Серо-черное бархатное платье (мама обожала бархат), поверх платья черный же бархатный труакар без рукавов, застегнутый на бирюзовую пряжку, очень шли к ее уже почти седым волосам, крупной голове, значительным чертам лица, и все это в соединении с истинной женственностью.
Обыкновенно в начале концерта выступал какой-нибудь известный младший хор. Потом шла камерно-инструментальная музыка. Мама аккомпанировала свои виолончельные сочинения Евгению Альтману, скрипичные – Григорию Жислину, а в последние годы Олегу Кагану. Раньше виолончельные пьесы играл С. Н. Кнушевицкий. Мама считала его едва ли не лучшим нашим виолончелистом. «Мои виолончельные пьесы, – пишет мама, – впервые сыграл в авторском концерте С. Н. Кнушевицкий, прекрасный певец виолончели. Его звук отличался совсем особым свойством. Одновременно мягкий, сильный, глубокий, певучий и льющийся, тянущийся, как самый прекрасный человеческий голос». Потом звучала фортепианная музыка. Замечательно играла мамины «Танцы» для фортепиано Мария Гринберг. Фортепианную музыку играла и мама сама, и ее внучка Катя, которую, я писала уже, именно во время маминого авторского концерта заметил Сергей Артемьевич Баласанян.