А это уже область чувств, то есть того секрета искусства, которым владеют счастливцы. Нет прямого соответствия науки и искусства. Нельзя уговорить себя, что лист белой бумаги, заполненный одной кляксой внизу, и есть произведение искусства нашего века. Парад приемов не означает современного течения в музыкальном искусстве.
Отход от чувства, боязнь человеческих эмоций, специальный расчет в построении того или иного произведения когда-нибудь отойдут в область предания.
Чем пленяет сейчас посетителей Всемирной выставки в Монреале русское искусство? Туда летят наши прославленные артисты, летят на сверхскоростном самолете, чуде техники, почти на “ковре-самолете”, а потрясают там арией Бориса Годунова, балетом “Лебединое озеро”, русскими народными песнями. И что объединяет людей самых разных национальностей? Не техника и не атомные бомбы, а “Подмосковные вечера”, симфонии и балеты Прокофьева, симфонии Шостаковича. Именно в тот момент, когда я решила все свои силы сосредоточить на сочинении “Оды солдату” и дала себе клятву не писать ничего, пока не окончу его, в мою жизнь неожиданно буйно, несмотря на все мои протесты, вторглось необыкновенное существо. Это была поэтесса Эмма Мошковская.
(Жизнь Эммы Мошковской протекала весьма необычно. Если я не ошибаюсь, она приблизительно до сорока лет была, по собственному ее признанию, довольно посредственной певицей. И вдруг, как сказали бы в старину, на нее снизошло. Как назвать это снизошедшее? Вдохновением? Или из неисчерпаемых глубин человеческих возможностей вдруг родилось какое-то новое зрение? Новое видение окружающего? И полились стихи. Водопадами, потоками. Как плоды переосмысления или нового осмысления всего окружающего, всех оживших обыденных предметов, всего, что нас окружает. Мама, может быть, первой откликнулась на ее стихи со своим безошибочным чутьем на все талантливое. Но Эмма взлетела на поэтический небосклон стремительно. Вслед за мамой на ее стихи, даже на те же самые, хотя было из чего выбирать, стали писать другие композиторы. Мошковская стала выступать и в ЦДЛ, и на других сценах. Таким же нежданным, как это ослепительное начало, и глубоко трагическим был ее короткий закат. Не вдаваясь в подробности, скажу только, что она умерла от какой-то страшной в прямом смысле слова и непонятной болезни. – В.Ч.)
Она просила лишь послушать ее стихи. Свидание наше все откладывалось и откладывалось из-за моей занятости. Но оно состоялось.
Начав довольно индифферентно слушать ее стихи, я, незаметно для себя, стала то плакать, то смеяться, то поражаться. Это было настолько ново, самобытно, талантливо, что пройти мимо просто было невозможно и меня начало как магнитом тянуть к роялю то одно, то другое ее стихотворение. Уехав в Рузу, чтобы работать над “Одой солдату”, я вдруг за семь дней сочинила десять “Акварелей” на стихи Эммы Мошковской.
Ее стихи были совсем не похожи на те “рифмы-однодневки”, которые я получала в большом количестве. Она писала обо всем, что и она, и все мы видим на каждом шагу, но писала как о чем-то совсем другом. У меня теперь есть десять “Акварелей”, десять “Размышлений”, а еще десять “Музыкальных картин”. Об ее видении мира и размышлениях можно написать много своих размышлений. Я попробовала сделать это в музыке. Она, не желая того, буквально заставила меня оторваться от “Оды солдату” и окунуться в ее восприятие мира глазами удивленного, с широко открытыми глазами видящего новое и новое без конца человека. Чувство удивления бесконечно. Когда человек перестает удивляться, то о чем можно писать, что может давать пищу для творчества?
Мастерство Мошковской облекает в лаконичную форму, словно бы и наивную, жизненные образы, но между строк сквозит мудрое обобщение.
Эмма Мошковская – тонкое, нервное существо, кончиками пальцев чувствующая и сочувствующая всему, что происходит вокруг нее.
Мне кажется, что с Мошковской можно работать бесконечно. Потому что бесконечна сама жизнь».
Через несколько лет после первых маминых миниатюр на стихи Мошковской стали одна за другой выходить книги ее стихов, изданные по-разному, и роскошно, и скромно. Они имели огромный успех у детей и взрослых. Я тоже читала их своим детям. И, не скрою, в богатейшем мире опоэтизированных Мошковской образов находила порой и какие-то несовершенства. Я не принимаю их в расчет, потому что, мне кажется, понимаю их природу. В какой-то момент открыв как бы заново весь мир, заговоривший разом от имени всех неживых и живых предметов, Мошковская просто не поспевала за этими откровенными высказываниями каждого. Она торопилась записать все, что диктовали ей мосты, цветы, подъемные краны, слоны, дождь, камешки, метро, – все, с чем она встречалась. Радость открытий не оставляла ее ни на миг. У всех, кто слышал мамины миниатюры на ее стихи, это полное слияние двух удивлений, даже трех, включая Викторию Иванову, вызывало ответную реакцию. Я говорю не только о московских слушателях, друзьях, коллегах.
Совершенно неожиданно для меня концертмейстер Пермского оперного театра талантливая пианистка и музыкант Лариса Гергиева пригласила меня в Пермь на концерт из произведений Зары Левиной. Молодые певцы и певицы оперного театра с любовью и энтузиазмом пели и романсы, и «Картины», и «Акварели» на стихи Мошковской. В зале у многих стояли слезы в глазах. И помню бесконечные вопросы: «Как же так? Почему мы не знали всего этого раньше?» Увы, этот вопрос мне приходилось слышать много-много раз. Я привожу этот пример только для того, чтобы рассказать о непосредственной реакции слушателей. Один из непростительных грехов моей жизни состоит в том, что из-за жизненных обстоятельств я не проявила должной настойчивости, чтобы по свежим следам повторить этот концерт в Москве. Я, конечно, пошла в Союз композиторов, еще куда-то, но, как и положено, наткнулась на бюрократические трудности. Замечательный поступок артистов и Гергиевой, продиктованный исключительно музыкальными и никакими другими соображениями, не получил в ответ ничего, кроме удовлетворения от концерта в тот памятный пермский вечер. А как они все мечтали повторить его в Москве…
Но я-то хотела сейчас сказать и о другом. Я хотела сказать, что, помимо творчества, мамина жизнь была заполнена до предела. Встречи. Путешествия. Друзья. Общение, жажда общения.
Среди бесчисленных маминых встреч она выделила в своих мемуарах несколько, оказавшихся для нее особенно памятными.
«Время от времени судьба по разным причинам сталкивала меня с необыкновенными, как сама жизнь, личностями.
Миша Светлов.
В стихах Светлова – душа, ум, мудрость, беспредельная любовь к людям.
Светлов широко обнимал жизнь, видел ее во всех проявлениях, умел отличить главное от второстепенного, умел прощать и не замечал мелочей. Он их понимал и потому обращал в шутку. А вот о больших чувствах – чувствах добра, доброжелательности, о желании видеть все окружающее в лучшем свете писал он свои стихи. Его высказывания по каждому поводу были настолько меткими, поучительными! Недаром они приобрели афористическую форму и ценность.
Помню нашу встречу у ВТО не то в 1931, не то в 1932 году. Я горько пожаловалась на то, что мне тоскливо, что рапмовцы советуют мне бросить писать музыку, что я на распутье. Он очень ласково взял меня под руку и сказал: “Идем, старуха, к Бороде (это был шеф-повар ресторана ВТО) и испробуем его капусту – увидишь, ты поймешь, что стоит жить на свете”. Мы, действительно, зашли в ВТО и за столиком со знаменитой капустой он стал читать мне стихи, которые сочинил в тот день. Спросил: “Ну как?” Я была благодарна ему за то, что он окунул меня в море мыслей, в поэзию. И выходя, он сказал мне на прощанье: “А ты говоришь”. Вот и все. А как он мне тогда помог. Даже не знаю чем.
Светлов всегда писал стихи на животрепещущие темы. А остались они навечно. При жизни Светлова держали как-то в тени, в то же время прославляя поэтов, которые не оставили по себе и следа. Какая-то закономерность, идущая с давних времен, наводит меня на мысль, что кажущееся современникам “ненормальным” оказывается впоследствии тем, что остается, в отличие от создаваемого людьми, живущими по всем правилам, навязанным им обществом.
Помню первую встречу с Сергеем Михалковым. Это было еще раньше, году в 1928–1929-м.
Иду я по улице Горького, и вдруг раздается за моей спиной голос: “Хотите написать музыку на мое новое стихотворение, только оно о клопах”. У меня не хватило ни юмора, ни понимания. Я не поверила, что он говорит серьезно, а это было на самом деле. Меня даже оскорбило такое предложение: музыка, священная музыка, и вдруг клопы. Михалков уже тогда писал басни.
Впоследствии, немного ближе познакомившись с семьей Михалкова, с Н. П. Кончаловской, я стала больше понимать стиль их жизни. Как-то я позвонила Наташе Кончаловской (еще до войны мама написала несколько детских песен на ее стихи и переводы из английской поэзии. Их первыми исполнительницами были Наталья Дмитриевна Шпиллер и Наталья Петровна Рождественская. – В.Ч.) и попросила помочь мне достать билет на “Особое задание” Михалкова в Детский театр. Ответ был совершенно неожиданным: “Я, конечно, могу достать билеты, но зачем они вам?” Я долго не могла прийти в себя от такой свободы высказывания, вызванного, очевидно, большой уверенностью в себе, в своей защищенности.
Помню и другие встречи: например, с Иосифом Уткиным. Помню, как поразила меня его элегантность, в то время как мы все были одеты бог знает как. И как это ни казалось странным в то время, его элегантность, даже шик, сочетались с чудесными, наполненными искренним чувством патриотизма, лирики и юмора стихами. Благодаря знакомству и дружбе с Левой Книппером мне довелось бывать в обществе Ольги Леонардовны Книппер-Чеховой, ибо Лева был ее племянником и жил в ее квартире на Гоголевском бульваре.
Помню длинный стол, уставленный изысканными яствами, а в торце стола сидела величественная и довольно сердитая Ольга Леонардовна. Около нее весь вечер почему-то стоял Н. Волков. Остальные сидели. Однажды вечером там были Шебалин, Качалов, Мясковский. Книппер и Качалов сидели друг против друга. Так как я сидела рядом с Левой Книппером, то вдруг услышала, как они после некоторого количества выпитого сговорились и начали громко ругаться бранными словами, но с невозмутимыми и приветливыми лицами. Эксперимент им совершенно удался, так как никто из гостей этого не заметил. Они были страшно довольны.