— Это я к тому, — продолжила миз Ревелс, — что мы можем обращаться с вашим ребенком как с мальчиком. Или как с девочкой. Но мы не можем обращаться с ним… ну… я даже не знаю, кто это еще может быть.
— Возможно, в том-то и проблема. — Пенн выходил в интернет. Он читал и искал информацию, постепенно становясь экспертом в этом вопросе. — Он может быть и тем, и другим. Он может не быть ни тем ни другим. Он может быть мальчиком в платье или девочкой с пенисом. Он может какое-то время быть одним, а потом другой. Он может быть гендерно-вариативным. Он может быть гендеквиром…
— Нет, в детском саду не может, — перебила она. — Он не может быть всем вышеперечисленным в детском саду и не может не быть ничем из вышеперечисленного в детском саду. Там ребенок может быть либо «он», либо «она», либо мальчиком, либо девочкой. Детские сады не рассчитаны на неопределенность.
— А, возможно, следовало бы, — возразил Пенн. — Мир — такое неопределенное место.
— Не для пятилетнего ребенка. Для пятилетнего ребенка мир очень черно-белый. Справедливый или несправедливый. Веселье или пытка. Не существует отвратительного печенья. Не существует вкусных овощей.
— Но они существуют, — не согласился Пенн, — даже для пятилетних. Клод ненавидит печенье с кокосом. И обожает брокколи. У него действительно есть пенис, и ему действительно нужно носить платье. Пожалуй, было бы проще, если бы это была неправда, но это правда. Для всех детей. Наверняка некоторые маленькие девочки из его класса играют после школы в футбол, и наверняка некоторые мальчики играют в классики. Это хорошо, а не плохо.
— Может, это и хорошо, — сказала миз Ревелс, — но, хорошо это или плохо, мы не можем под это подстраиваться. Ему нужно принять решение, так или иначе. Ему нужно… простите меня, но пусть либо опорожняется, либо слезет с унитаза.
— В кабинете медсестры, — подсказал Пенн.
— В кабинете медсестры, — подтвердила Виктория Ревелс.
Пенн хотел позвонить Дуайту Хармону и закатить скандал. Это на них лежала обязанность позаботиться, чтобы его ребенка не травили и не придирались к нему. И пусть не смеют давить на Клода, чтобы тот заявил свою гендерную-или-какую-там-еще идентичность, только потому что тогда чиновникам округа будет легче упоминать о нем в третьем лице. Рози же хотела подать Клоду пример другого подхода — стряхивать оскорбления, как собачью шерсть, и посмеиваться с саркастическим, но мудрым юмором над незадачливыми чиновниками. Рози, как и большинство родителей, усвоила этот подход после рождения второго ребенка. Когда Ру падал на детской площадке, она подлетала и квохтала над ним: «Ты в порядке? Покажи маме, где болит! О, мой бедненький малыш!» И он плакал так, словно у него разрывалось сердце. К появлению Бена она научилась оставаться на месте и говорить: «С тобой все хорошо». И с ним все было хорошо.
— Если не будем раздувать из этого большое событие, он и не подумает, что это большое событие, — говорила Рози.
— Но это большое событие, — возражал Пенн.
Однако, как обычно, пока они пытались проложить приемлемый курс, Клод прокладывал собственный. За ужином он объявил, что меняет имя и теперь будет называться Какао Шинель.
— Какао Шинель? — не понял Бен.
— Это как одежда цвета шоколада, — пояснил Клод.
— Ты имеешь в виду Коко Шанель.
— Что такое Шанель?
— Ее фамилия. Она создавала духи.
— Шоколадные? — уточнил Клод.
— Может быть. — Бен пожал плечами. Он не так уж много знал о духах. Зато знал, что его младшему брату никак нельзя называться Какао Шинель. Или Коко Шанель.
— Ты можешь быть просто Клодом, — сказал Пенн. — Тебе трудно живется с мисс Эпплтон?
— Нет.
— Они не могут заставить тебя сменить имя. Ты можешь оставить собственное и все равно ходить в том, в чем хочешь.
— Я хочу его поменять. Мне не нравится Клод.
— Мне тоже! Я хочу сменить имя. Орион — это название звезды, а не имя для мальчика.
— Орион — это название созвездия, а не звезды, — поправил Бен.
— Хорошо тебе, — вздохнул Ру. — У тебя нормальное имя.
— Ру — нормальное имя, — не согласился Бен.
— Ага, для кенгуру! — вставил Ригель.
— Давайте купим кенгуру! — предложил Орион.
— Мы не будем покупать кенгуру, — ответила Рози.
— Я сменю имя на Кенгуру, — заявил Орион. — Вот так я хочу называться отныне и впредь. Кенгуру Уолш-Адамс.
— У тебя-то, по крайней мере, целое созвездие, — пожаловался Ригель. — А у меня только нога.
— Моя нога, — с гордостью уточнил Орион.
— Твоя нога, — мрачно согласился брат.
— Никто не будет менять имя, — сказала Рози. — Имена — не то, что вы даете сами себе. Имена — это то, что вы получаете от родителей. Клод, если хочешь девчачье имя, можешь быть Клодией. У всех остальных остаются те имена, которые я им дала.
— Почему? — Ру снимал языком с ножа последние крошки индейки.
— Потому что дети не умеют принимать решения, — сказал Пенн.
— Вы позволяете Клоду быть девочкой, — не согласился Ру, — что намного хуже, чем позволить Ориону называться Кенгуру.
— Ру! — воскликнули вместе Рози и Пенн.
— Я не хочу быть Клодией. Клодия слишком похожа на Клода.
— Ты можешь быть Не-Клодом, — предложил Бен. — Отсутствием Клода. Корнем квадратным из минус Клода. Клодом-Черной-Дырой.
— Клод-Черная-Дыра, Клод-Черная-Дыра, Клод-Черная-Дыра! — подхватил Орион.
— Все вон отсюда, — сказала Рози. Ей легче было в одиночку мыть посуду следующие полтора часа — именно столько времени отнимало это занятие, — чем слушать семейство еще хотя бы минуту. И тут же осознала, что тем самым дает им понять: если они будут достаточно сильно ее доставать, она возьмет на себя все скучные домашние обязанности. Когда-нибудь об этом придется пожалеть, но в данный момент она не могла вообразить большей роскоши, чем перемыть посуду после ужина всемером — в одиночестве.
Пенн остался помогать и не произносил ни слова. Она была благодарна за помощь. И еще более за молчание. Рози была по локоть в мыльной пене, весь передник промок от мыльной воды, и тут Ру спустился вниз и продолжил дуться за уже убранным обеденным столом.
— Он хочет, чтобы его звали Коко Шанель, — угрюмо проговорил он. — Неужели это вас не беспокоит?
Рози только сделала напор воды сильнее, зато Пенн повесил полотенце и подсел к старшему сыну.
— Ему нравится шоколад. Подумаешь — большое дело!
— Это и есть большое дело, — возразил Ру. — Вы все время притворяетесь, что это не так, но это так. А как же его… ну, ты понимаешь.
— Пенис?
— Ага.
— Об этом мы пока не будем беспокоиться. Может, это просто период такой. Может, он пройдет.
— Но, если он пройдет, зачем вы его поощряете?
— Как это мы его поощряем?
— Вы позволяете ему носить девчачью одежду, играться с девчачьими игрушками и отращивать волосы.
— Верно, мы позволяем ему, а не поощряем его.
— Так скажите «нет».
— Возможно, ты уже заметил, — сказал Пенн, — что в нашей семье не так заведено. Когда можем, мы говорим «да». Всем вам. Но если мы говорим «нет», лучше бы вам поверить, что это серьезное «нет». Мы говорим «нет», когда вы хотите сделать что-то такое, что может вам навредить. В противном случае мы в основном говорим «да».
— Это может навредить ему.
— Может. Но в данный момент это, похоже, лучше альтернативы. В данный момент это кажется тем, что, как он думает, ему нужно.
— Но ты сам сказал, что дети не умеют принимать решения.
— Когда я такое сказал?
— За ужином. Ты сказал, что дети не могут переименовывать себя, потому что они не умеют принимать решения. Но если дети так плохо умеют принимать решения, почему вы позволяете Клоду решить быть тем, кем он не является?
— Потому что — а вдруг он как раз этим и является? — ответил вопросом Пенн.
В тот вечер после чистки зубов, сказки и выключения света, после того как мальчики уснули, а посуда была домыта, вытерта и убрана, домашние задания проверены, рюкзаки уложены и обеды собраны, после того как Рози и Пенн легли в собственную постель и выключили свет, дверь спальни скрипнула, открываясь, и голос в темноте прошептал:
— Я выбрал новое имя.
Рози откинула одеяло и перекатилась ближе к Пенну, чтобы Клод мог залезть на кровать рядом. Он положил голову ей на плечо и, казалось, тут же уснул.
— Клод?
— М-м-м?
— Твое новое имя.
— Ага…
— Какое?
— Поппи, — проговорил он. — Я хочу, чтобы оно было моим новым именем.
— Поппи? — прошептала Рози.
— Карми говорит, что евреи дают своим детям имена в честь умерших людей, которых любили. Я никогда не встречался с Поппи, но все равно ее люблю.
— Правда? — удивилась Рози.
— Ага. Потому что ей нравились куклы. И потому что она была твоей любимицей. Мне нравятся куклы. И я хочу быть твоей любимицей.
— Ты и так мой любимец, — она потерлась носом о его шею.
— Как думаешь, Поппи — хорошее имя?
— Я думаю, Поппи — превосходное имя.
Толчок
Как и многим вещам на этом свете, этой требовалось лишь название, чтобы стать реальной. Имя и отросшие волосы. Мистер Тонго говорил, что многие родители детей, подобных Клоду, шли в суд, чтобы изменить свидетельства о рождении и заверить документы; что многие дети, подобные Поппи, меняли школы, чтобы иметь возможность начать все заново там, где никто не знал, кем они были, и вместо этого быть теми, кем они на самом деле являлись. Все это казалось Рози излишне радикальным, потому что в этом возрасте, насколько она понимала, решающим фактором были волосы. Дети с короткими волосами были мальчиками; дети с длинными — девочками. Ребенок, снабженный пенисом, но желающий быть девочкой, должен был всего лишь назвать себя в честь покойной тетки и отрастить волосы, чтобы трансформация совершилась. По ее расчетам, оставалось три, может быть, четыре сантиметра — и волосы Клода отрастут настолько, чтобы закрыть уши, после чего она потеряет его, возможно, навсегда. Наконец-то у нее будет Поппи, о которой она всегда мечтала. Рози просто не была к этому готова — пока.