Ясно было то, что они не могут растить ребенка здесь. Не могут растить здесь всех детей. Им нужно уехать «Туда». Да, Мэдисон был открытым, приемлющим и толерантным, но толерантность — это дерьмо собачье. К дьяволу толерантность! Мэдисон был толерантным… вот только это не так. Мэдисон был толерантным только в случае, если ты не забрел от дома на расстояние мили в любом направлении и не пригласил к себе людей из внешнего мира. Чед Перри, как выяснилось, был из Кеноши, а в этом случае толерантность не работает, верно? Поппи не был чем-то таким, что следовало перетерпеть — типа у тебя простуда, и да, это раздражает, и нет, ты не умрешь, так что купи салфеток и книжку про зомби и на два дня залезь под одеяло. Это с простудой следовало мириться. А детям следовало радоваться.
Вот тогда Рози и прошлась ножницами по середине страны и большей части юга. Теперь ее карта Соединенных Штатов выглядела как укороченное нахмуренное лицо с оплавившейся, сросшейся серединой, с отрезанным, за исключением самых краев, подбородком. Мать страстно ратовала за Финикс. Присылала статьи и письма о фестивале гей-прайда в Финиксе, о мальчике-трансе в средней школе Финикса, которого сверстники выбрали королем школьного бала, о важности семьи и особенно бабушек в жизни детей, о погоде в феврале (солнце каждый день, температуры выше плюс двадцати), о том, что дочь мыслит предвзято, когда говорит, что любой, кто живет дальше сотни миль от океана, — шовинист. Рози удаляла их, не читая.
Задевающие небоскребами тучи, славящие различия прибрежные мегагорода соблазняли оборудованными по последнему слову техники медицинскими учреждениями, прайд-парадами и разнообразием. Но Рози не настолько сошла с ума, по крайней мере пока, чтобы уверовать, что многочисленные отпрыски смогут обойтись столь тесным пространством. Им нужно было больше травы и меньше бетона, больше простора и меньше карабканья вверх, и даже если бы они были готовы переехать в один из этих городов, все равно не смогли бы позволить себе квартиру на семерых на Верхнем Вест-Сайде Манхэттена. Оказалось, скачок от толерантности к прославлению стоил недешево. И она продолжала искать.
Когда стало ясно, что задабривание и оптимизм не работают, Пенн переключился на подстрекательские лозунги.
— Мы не можем сдаться и смыться, — говорил он. — Это значит отдать победу ублюдкам. Мы сильнее.
— Они забьют его до смерти, — отвечала Рози.
— У тебя здесь есть работа, которую ты любишь.
— Он угрожал нашему ребенку пистолетом, — отзывалась жена.
— Детям здесь нравится.
— На глазах у всей семьи.
— Нельзя уезжать из-за одной чудовищной пьяной студенческой вечеринки, — говорил Пенн. — Нельзя уезжать из-за одного ужасного похода в гости.
— Нельзя оставаться, — возражала Рози, — зная, что здесь происходит.
— Нельзя сдернуть с места целую семью из семи человек из-за потребностей одного, — говорил Пенн, и не было ясно, относится ли это «один из них» к Поппи с его потребностью быть где-то в таком месте, где он мог быть тем, кем являлся, или к Рози с ее потребностью быть «Там». Но именно так Пенн проигрывал спор в любом случае, потому что, разумеется, можно сорвать с места целую семью из семи человек ради потребностей одного из них, потому что для этого и существует семья.
И поэтому одним ранним утром, еще до рассвета, она нашла его — идеальный курс лечения, сыворотку от всех Ников Калькутти на свете, и всех Чедов Перри, и всех кошмарных студенческих вечеринок заодно: Сиэтл. Он оставил толерантность настолько далеко позади, что гетеросексуальные обозреватели жаловались, что чувствуют себя неловко, держась за руки в некоторых кафе и ресторанах, и им грубят официанты. В Сиэтле были не только терапевты и врачи с опытом работы с трансгендерами, но и мастера акупунктуры, нутриционисты и студии йоги с таким же опытом. Поможет ли Поппи быть человеком, которому рады, поедание большего количества грейпфрутов и меньшее потребление глютена? Рози понятия не имела. И поэтому внезапно почувствовала, что ей нужен нутриционист, специализирующийся на трансгендерах, который это самое понятие имеет. В Сиэтле был простор — горы, и озера, и океан, и пляжи, и парки с тропинками, бегущими сквозь вековые леса, и горные лыжи, и акваланги, и паромы к близлежащим островам. И там была работа. Это не была работа в неотложке, но для разнообразия, возможно, неплохим вариантом будет частная практика — теперь, когда все дети в школе и не нужно работать по ночам. Вместо этого она смогла бы по ночам спать. И действительно смогла бы, потому что Сиэтл избавил бы ее от этой карты, и маркеров, и всех полуночных изысканий.
А еще в Сиэтле был дом, почти такой же большой, как их нынешний, и они могли почти позволить себе его — если будут осторожны, если она получит работу, если удастся продать их фермерский дом за достойную цену, учитывая, какое это идеальное место для жизни, если вы не против угрожающих папаш и убийственных студенческих братств практически у себя на заднем дворе. Рози смотрела этот дом в интернете ночь за ночью. Школьный округ мог похвастаться высокими оценками. Поблизости были парки и пляжи. Ру и Бен могли бы делить на двоих цокольный этаж. Ригель и Орион могли бы для разнообразия получить каждый по комнате. Можно было переоборудовать гараж, чтобы мать приезжала на лето.
В этом доме была башенка с выкрашенной розовой краской мансардной спальней, а при школе был клуб скейтбордистов, так что Поппи уговаривать не пришлось. Ригеля и Ориона Рози подкупила гидрокостюмами, и близнецы часами сидели в сети, разглядывая фотографии подводной живности, обитающей под Паджет-Саунд: гигантских осьминогов, менявших окраску, как разноцветные драже, и пятнистых акул-химер с щенячьими глазами, и угревидных зубаток, похожих на стариков, забывших вставить искусственные челюсти. Бена вообще не надо было убеждать, поскольку он знал, что Сиэтл — это город, где с любым человеком, достаточно смышленым и владеющим компьютерными навыками, пропустившим шестой класс, будут обращаться не как с заучкой-слабаком, а как с заучкой-полубогом, героем среди школьников.
Пенна в итоге тоже не понадобилось убеждать, поскольку он все знал о переезде. Он знал это от Грюмвальда, который уехал Туда, несмотря на наличие замка и королевских обязанностей. Он знал это от Ника Калькутти, который буквально молил каждую фибру Пенновой души остаться и принять бой, но каждая фибра собралась со всеми силами и настаивала на отъезде. Он знал это от Клода, который точно знал, что отъезд просто освободит место для кого-то другого. Он знал, наконец, что, когда врач неотложки выходит в комнату ожидания и говорит, что ты можешь уехать, следует уехать, ты должен уехать. Отъезд — это не слабость и не капитуляция. Это отважная и трудная битва, переход не хуже любого другого, трудный, и страшный, и, вероятно, в конечном счете необходимый. Борьба против него лишь оттягивает неизбежное. А что до переходов, случавшихся в его семье, так от Висконсина до Вашингтона не так уж далеко, в конце-то концов.
Кто не хотел ехать, так это Ру. Он в том году играл первую флейту. Он был квотербеком школьной футбольной команды и президентом любого рода деятельности, которая предусматривала наличие президента: ученического самоуправления, совета класса, оркестра, клуба «Крикуньям входа нет (тихони приветствуются)», который организовал с тремя друзьями в четвертом классе, когда они проходили антонимы. У Ру были друзья, много: друзья, с которыми он был знаком с детского сада, друзья, которые только пожимали плечами, а потом смеялись над чем-нибудь другим, когда он рассказывал, что его младшенький братец ходит в садик в платьях. Ру не хотел делить с братом комнату, отказываться от веревочных качелей или ехать куда-то, где нельзя было кататься на санках, потому что никогда не шел снег. Ру казалось, что Поппи может носить юбку, или брюки, или кольчугу, или смокинг, сшитый из бекона, или плащ, связанный из шерсти Юпитера. Но это не означает, что он сам должен выбросить половину вещей, а потом запихать оставшиеся в коробки, а потом переться за две тысячи километров в какое-то место, где придется начинать все заново во всех важных областях. И Рози была согласна. Он был прав. Он не должен этого делать. Очень печально, и несправедливо, и тяжело, что придется. Но он должен это сделать. Это, объясняла она, и означает семья.
— Ненавижу семью, — отвечал Ру.
— И это тоже, увы, — вздыхала мама.
Ее новый работодатель оплачивал перевозку всего, включая мебель, коробки, машины и даже собаку, поэтому они получили возможность лететь в Сиэтл самолетом, а не тащиться на машинах. Автомобильное путешествие было бы романтикой, может быть, даже катарсисом — чувствовать каждый километр, оставшийся за спиной, наблюдать, как ландшафт меняется, и вновь меняется, и есть гамбургеры в липких придорожных закусочных, и устраивать пикники, закупаясь в унылых продуктовых лавках, и ночевать в мотелях, настолько убогих, что они могли бы себе позволить снимать по комнате на двоих, и у каждого была бы собственная кровать. Вот каким, думалось Рози, должен быть переезд настолько эпических масштабов, вот как он должен быть отмечен.
Но в итоге к тому времени, как они подписали договор покупки дома с розовой башенкой, наступили выходные перед возобновлением школьных занятий. Когда самолет заходил на посадку в Сиэтле, они так низко пролетели над заснеженной, скалистой горой Маунт-Рейнир, что, казалось, можно было спрыгнуть из самолета прямо на ее макушку и просто спуститься вниз. Как раз таким в итоге и оказался весь переезд — эпическим, длившимся целую вечность, монументальным, обледенелым, коварным, прекрасным настолько, что захватывало дух.
Часть II
Одна вещь
Занятия в школе начинались во вторник, поэтому Поппи разрешили устроить в воскресенье вечеринку с ночевкой. Без четверти двенадцать Поппи, Агги, Натали и Ким сели в кружок на полу в спальне, держась за руки, с закрытыми глазами, с за