— Нам следовало назвать это Дуалистическим Ужином, — предложил Бен.
— Да! — хором отозвались Ригель с Орионом. — Дайте нам шпаги!
— Не дуэлистическим! — Бен закатил глаза. — Дуалистическим.
— Именно!
Так родились Дуалистические Ужины. И еще они были единственным вечером за месяц, когда взрослые могли разговаривать и не беспокоиться, что дети случайно услышат, или нарочно услышат, или подслушают. Так что это был, по правде говоря, единственный более или менее подходящий вечер — после тыквенного супа, блинчиков, начиненных морским языком и крабовым мясом, шоколадного суфле, нескольких бутылок шардонне и даже стаканчика настоящего портвейна на каждого, хотя никто не питал к нему особенной любви, — чтобы Фрэнк, пьяно хихикнув, спросил:
— Итак. Что будет, когда Поппи достигнет пубертата?
Пенн разлил свой портвейн на скатерть, вышитую бабушкой Рози. Она сочла это дурным знаком, не столько для скатерти, которая была чуть слишком вычурно псевдовикторианской на ее вкус, сколько потому, что непонятно: как им без вина быть достаточно пьяными, чтобы вести подобный разговор? Над поднявшимся хаосом полотенец, газированной воды и поисков средства, способного вытравить портвейн из кружев, Фрэнк во все стороны расточал извинения:
— Мне очень совестно, правда, ребята. Я не знал, что не следует задавать этот вопрос. Я думал, может, это невежливо с нашей стороны, что мы его не задаем. Мы не хотели, чтобы вы думали, что нам все равно. И мы вроде как беспокоимся… ну, мы вроде как беспокоились, ведь вы, ребята, хотели, чтобы все узнали, а мы поставили на этом крест, прежде чем у вас появился шанс принять решение.
Пенн подумал, но не сказал: «Вы можете спрашивать нас о чем угодно». Это должно было быть правдой, но не был уверен, что было.
Рози подумала, но не сказала: «Это была ваша вина». Это не должно было быть правдой, но она не была уверена, что не было. Она встретилась взглядом с мужем. Ему показалось, что он дышит ее легкими. Ей показалось, что он лег прямо на стол в столовой, и она вскрыла ему грудь, чтобы провести операцию — настолько это было обнаженно, так похоже на то, чему полагается быть внутренним и незримым. Но операция для нее — дело привычное, так что, едва начав объяснять, сразу удивилась, почему это всегда казалось таким трудным. Все так клинически, так медицински, так фармакологически, а она ведь врач. Вот и все.
— Блокаторы гормонов, — просто сказала она, и Пенн улыбнулся так, словно жена пошутила.
— Блокаторы гормонов? — голоса Фрэнка и Марджинни прозвучали, словно они прослушивались на роли в плохом ситкоме.
— Мы пользуемся ими много лет, — объяснила Рози-клиницист, — чтобы останавливать так называемое преждевременное половое созревание. Иногда встречаются маленькие девочки, у которых растет грудь в шесть лет, или мальчики-первоклассники, у которых уже увеличены яички или растут волосы на лобке. Таким детям назначают блокаторы гормонов. Эти средства ставят созревание на паузу. Они выигрывают время, чтобы остальные успели их нагнать. Потом, когда им исполняется девять-десять лет, мы убираем блокаторы, и дети нормально проходят пубертатный период вместе с остальными.
Пенн выглядел так, словно у него закружилась голова. Фрэнк и Марджинни выглядели так, словно ждали главной фразы анекдота, и Рози не обманула ожиданий:
— Поппи, вероятно, будет принимать те же…
— Вероятно? — перебил Пенн.
— …когда ей будет лет одиннадцать-двенадцать. Они предотвратят ее созревание как мужчины. Перекроют всю систему, чтобы она оставалась маленькой девочкой.
Фрэнк притворился, что ему не хватает воздуха.
— Неужели можно сменить пол несовершеннолетним?!
— Блокаторы гормонов только ставят систему на паузу. — Рози не нравилось, что приходится черпать из своего запаса терпения, приберегаемого для пациентов, в выходной вечер. — Эффекты этих средств обратимы. А пубертат — нет. Вот почему часики тикают. Мы должны остановить пубертат Поппи… ну, на самом деле Клода… до того, как он начнется. Если ждать момента, когда Поппи перестанет быть несовершеннолетней, она будет ростом почти в два метра, с усами, широкой волосатой грудью, большими руками и мужскими ногами сорок четвертого размера, и это никуда не денется. В этот момент мы можем скормить ей сколько угодно эстрогена, и у нее вырастет грудь, она округлится, голос станет мягче, но Поппи все равно будет выше любой подружки. Ей все равно придется заказывать обувь на каблуке через интернет. Придется ходить на электроэпиляцию, чтобы удалить остатки волос с груди, усы, бороду. Придется перенести операцию, чтобы удалить адамово яблоко. Блокаторы преграждают путь тому, что нельзя исправить впоследствии. Потом, когда она станет старше и будет готова к эстрогену, он подействует лучше, потому что ему понадобится преодолевать меньшее сопротивление. Или, если передумает, мы не сделаем ничего необратимого…
— Передумает? — перебил Пенн.
— …потому что как только снимаешь пациента с блокаторов гормонов, тело продолжает половое созревание, предусмотренное природой.
— Но! — Марджинни нахмурила лоб. Это было предложение, а не преамбула к предложению. Оно было полным. Впоследствии Рози поразило, как соседка инстинктивно поняла ее тревоги, которые сама не могла объяснить Пенну, какими бы способами ни пыталась.
— Да, — сказала Рози. — Но. Но Агги превратится в молодую женщину, а Поппи будет оставаться девочкой. Но все остальные в классе станут подростками, а Поппи — не совсем. Но дети с преждевременным половым созреванием в итоге созревают физически и эмоционально вместе со всеми остальными в обычном возрасте, а Поппи по-прежнему будет жить в предпубертате, в то время как все вокруг продолжат развиваться и превращаться в молодых взрослых.
— Тогда… зачем? — спросила Марджинни.
— Затем что альтернатива — отстой, — ответил Пенн. Даже овладев секретами хранения секретов, он не стал уходить из рассылок, блогов, аккаунтов Instagram и ленты Твиттера, с каналов YouTube с их многочисленными страницами комментариев. Детей, которые не принимали блокаторы, пубертат убивал. Груди у тех, кто объявлял себя мальчиком, воспринимались как опухоли, отравлявшие их тела, так же злокачественно растущие, как рак. Те, кто объявлял себя девочкой, пристально изучали свои тела, точно географические карты, ища признаки волос, костей, выпиравших шире плоти. Они ощущали, как предательские гормоны расцветают внутри, рассыпая нерастворимые токсины, точно пыльцу по злым ветрам. Они питали — и подпитывали — такую ненависть, такое отвращение к переменам, неизбежным, как море, словно жизнь была бы кончена, если бы пришла приливная волна, а она приходила всегда. Интернет был полон историй о сломленных детях и детях, ломающих других, которые всю жизнь прятались под множеством слоев бесформенной мешковатой одежды, под бинтами, и клейкой лентой, и подушечками, и лямками. И это еще везунчики, ибо были и такие, кто просто пытался отсечь оскорблявшие их части тела. Были такие, у которых отсечение на этом не останавливалось. Их была не горстка. Их были сотни. Тысячи.
— Значит, эти дети просто получают возможность выбирать, кем им быть? — Фрэнк силился подыскать подходящее сравнение и, наконец, нашел: — Прямо как в видеоигре.
— Нет, как в сказке, — не согласился Пенн. Рози только закатила глаза. — Может, ты выглядишь как чумазая горничная-чернавка, но внутри на самом деле принцесса, и если ты добросердечна, то найдешь нужную могилку, чтобы на ней поплакать, или подходящую лампу, чтобы ее потереть, и станешь принцессой и снаружи тоже. Ты выглядишь как лягушка, но поцелуй подходящие губы — и мигом превратишься в принца, которым являешься внутри. Если ты хорош и достоин, всегда получаешь внешность, соответствующую нутру. Добродетель ведет к трансформации; трансформация ведет к «жили долго и счастливо».
— До этого еще далеко, — добавила Рози. — Очень, очень далеко.
— И нет на свете никого, — продолжал Пенн, словно Рози вообще ничего не говорила, — более доброго, достойного и добродетельного, чем Поппи.
В соседнем доме Поппи мучила собак. Орион, сам одетый как яхтсмен-зомби, вытащил костюм, припрятанный как раз для такого случая, а Поппи и Агги пытались заставить животных играть пьесу. Поппи натянула на Юпитера жилет, который Ригель связал давным-давно для своего «дня восьмидесятых» в школе (чтобы быть похожим на персонажа Даки «Утенка» Дейла из фильма под названием «Милашка в розовом», хотя жилет, на взгляд Поппи, не был розовым и никаким боком не напоминал утку), а на Ровереллу нацепили сразу шесть вязаных головных повязок, исполосовавших ее туловище, так что она стала похожа на зебру. Девочки писали пьесу не об утках, не о собаках и не о зебрах, а о том, как Винус и Серена Уильямс объединились, чтобы победить пришельцев в форме маленьких зелененьких мячиков. Собаки отлично справлялись с теннисными мячиками, но в остальном филонили.
Бен жарил попкорн в третий раз за три часа. В «детском доме» это лакомство улетало только так. Ригель с Орионом выбирали фильм, который могли бы посмотреть все — это был процесс «взвешивания и отмеривания» сродни попыткам разрулить долговой кризис в небольшом государстве. Ру и Кайенн расположились на цокольном этаже дома Грандерсонов, ожидая возвращения остальных.
— Я слышала, ты на прошлой неделе после уроков подрался с Дереком Макгиннессом. — Кайенн критически осматривала складки между пальцами ног, но Ру предположил, что она все-таки разговаривает с ним, поскольку, кроме них, в комнате больше никого не было. И поскольку он действительно подрался на прошлой неделе с Дереком Макгиннессом.
— Правда.
— Правда — в смысле подрался?
— А тебе какое дело?
— Парни, которые дерутся, сексуальны, — пожала плечами Кайенн. — Не те, которые дерутся на ножах, или занимаются рестлингом, или те, кто просто молотит всех направо и налево. А парни, которые дерутся только иногда. — Она помолчала, задумавшись. — Готова спорить, Бен никогда в жизни ни с кем не дрался.