Если бы не рана в голове, никто бы так ничего и не понял. На самом деле Ру и Дерек Макгиннесс периодически дрались на переменах не первый год. В данный момент это больше напоминало древнюю кровную вражду, чем детские потасовки. Бен все знал и предоставил Ру возможность разбираться самому. Бен представлял, в чем заключается его сила, и она была не в кулачном бое. Если бы брат попросил помощи, он бы ее предоставил (стратегически, если не физически), но тот не просил, и Бен умел уважать желания других. Ригель и Орион все знали, но ничего не могли сделать. С одной стороны, им всего по четырнадцать. С другой, у девятого класса другое расписание. Каждый день в то время, когда Ру мерился силой, у них был английский. Даже Кайенн знала и, может быть, считала это сексуальным, что даже могло сыграть свою роль в причинах, побуждавших Ру продолжать это делать. Но, понаторев в искусстве хранения секретов, он ухитрялся хранить данный от родителей уже полтора года и намеревался продолжать в том же духе.
Рози и Пенн сердились из-за его драк. Сердились из-за того, что в школе не обращали внимания на драки, пока не появилась кровавая рана на голове. Сердились потому, что он втянул всех братьев в организацию прикрытия. Сердились потому, что, когда спрашивали о царапинах, синяках и красных отметинах, он выдумывал истории о спортзале, или о том, что вступил в клуб бега с препятствиями, или боролся с Беном (хотя последнее, возможно, и не было ложью).
Несмотря на то что Ру всеми силами скрывал ситуацию, он все равно злился, ведь родители не замечали, что их сыну надирают задницу. Злился, что они не замечали, что иногда он сам надирал задницу противнику. Но в основном злился потому, что их не интересовало, во имя чего он дерется.
Вот так, кипя от злости, они отправились прямо в семейный медицинский центр «Вест-Хилл». Ру не хотел, чтобы его лечила мать. Но Рози была больше уверена в собственной способности зашить сыну лоб, чем в аналогичных способностях его лечащего врача или любого другого в любом отделении неотложной помощи. И хотя Пенн опасался, что она расстроена и у нее будут дрожать руки, дрожали они лишь до тех пор, пока она не положила Ру на стол в процедурном кабинете. После этого руки окрепли, глаза сфокусировались, и она наложила линию швов, при виде которой даже Хоуи, когда зашел проверить, как дела, одобрительно присвистнул.
В каких-то отношениях казалось несправедливым вести этот разговор, когда в руках были игла и окровавленная голова сына. А в каких-то — единственным способом это сделать.
— Лежи смирно.
— Мам, погоди, я…
— Я сказала, лежи смирно. Я знаю, что у тебя проблемы авторитета, Ру, но даже ты должен понять, что сейчас пора прислушаться к матери.
— У меня нет проблем с авторитетом.
— Ты дрался?
Он помолчал, прикидывая, не слишком ли поздно убедительно солгать в ответ, и пришел к выводу, что, вероятно, поздно.
— Естественно!
— Я имею в виду — не сегодня. — Рози промывала зияющую рану на голове старшего сына. — Я имею в виду — сегодня был первый раз? — Она посмотрела ему в глаза. — И не лги.
— Да. Я ввязывался в драки. Иногда.
— И давно? — Она обработала голову антисептиком.
— Не знаю. Пару недель? — вопросительная интонация в конце была на тот случай, если заявленный срок «схавают».
— Пару… недель?! — воскликнул Пенн, и Ру порадовался, что солгал.
Первый эпизод случился на второй неделе учебы годом раньше. Дерек Макгиннесс был конченый засранец. Он обзывал Ру — и пару десятков других ребят — геем, и пидором, и пидовкой. Дерек обзывал его так именно потому, что думал, будто Ру не даст сдачи. Именно факт маловероятности делал его всем вышеперечисленным и позволял Макгиннессу спокойно обзывать парня. Это означало, что, надрав ему задницу, Ру убивал одним выстрелом двух зайцев. Как объяснить родителям, что есть вещи, которые стоит защищать, вещи, которые стоит отстаивать?
— Почему? — спросила Рози.
— Что почему?
— Почему ты дрался?
— Ты не понимаешь, мама. У парней это иначе.
— Не начинай! — Она закатила глаза.
— Мне нужно быть мужчиной.
— Тебе семнадцать.
— Нельзя быть, ну, слабаком.
— Ру, уж казалось бы, ты как член нашей семьи должен был иметь лучшее представление об абсурдности гендерных стереотипов. — Ее игла входила и выходила, входила и выходила в медленном, ровном ритме сердцебиения, намного более спокойного, чем у остальных двоих, присутствующих в кабинете. — Помнишь, как твой отец не стал связываться с Ником Калькутти? Это был самый храбрый, самый мужественный поступок, какой я только видела.
— Ну да. — Ру пожал плечами и тут же поморщился. — Но у Ника Калькутти был пистолет. А у Дерека Макгиннеса и прыти-то нет.
— Не шевелись. Кто начал?
Ру замер. Он никак не мог ответить на этот вопрос. Он первым вскинул кулак, это да. Но все было сложнее.
— Ру! — Мать переместила взгляд с его лба на глаза.
— Он напрашивался, мам.
— Он бьет детей, — пожаловалась она Пенну, словно тот только что пришел и не слышал этого собственными ушами, словно Ру не лежал на столе под ее сноровистыми руками. — Он теперь задирает и бьет людей.
— Он обзывал меня… плохими словами.
— Как? — спросил Пенн. — Как он мог тебя обозвать настолько ужасно, чтобы это оправдывало насилие?
— Он сказал… Он сказал, что я гей. — Ру выбрал самый спокойный эпитет. Он не хотел произносить слово «пидовка» при матери в то время, когда она втыкала иголку ему в лоб, даже если это прямая цитата.
Та побелела у него на глазах.
— И поэтому ты его избил? Это и было то ужасное, трагическое оскорбление, которое ты просто не мог вынести? «Гей»?
Голова и рот Ру остались неподвижны. Он кивнул одними глазами.
— Ру, — выдохнул отец, — это даже не…
— …правда? — договорил Ру. — Я знаю, что это неправда.
— …злое слово, — закончил Пенн. — Это даже не оскорбление. Все, что ты должен в таком случае сказать, — «не твое дело», или «нет, на самом деле нет», или «а тебе какая разница?».
И Ру вдруг расхохотался. Он пытался посмотреть на родителей, чтобы понять, говорят ли они серьезно, но мать сжала его челюсть почти так же крепко, как собственную.
— Вы думаете, я бил его потому, что я гомофоб!
Не вопрос. Обвинение.
— А разве не это ты нам говоришь?
— Нет. Я побил его, потому что он гомофоб. Это он обзывает всех, кто ему не нравится, пидорами и «петухами», словно быть геем — это худшее, что он в состоянии придумать. Некоторые ребята действительно геи. Или у них есть родители-геи. Как думаете, что они чувствуют? Я бил его, чтобы он перестал быть такой задницей!
— Не говори «задница», Ру. — Пенн пытался — безуспешно — не выдать голосом облегчения.
— Но твой доклад по истории… — Рози закончила шить и завязала нить узелком, но не завязала с допросом.
— Какой доклад по истории?
— Тот, прошлогодний. Тот, который ты завалил.
— Это было так давно, мама!
— Он был антигейский.
— Нет, не был!
— Он был о проблемах с разрешением ЛГБТ-солдатам служить открыто.
— Да! О проблемах, которые следовало бы решать армии. Об обязанностях, которые они, понимаешь ли, зашоркивают.
— Зашоркивают? — переспросил Пенн.
— Ну да. Заметают под ковер, откладывают, пока не будут готовы с ними разбираться.
— А, понял, — кивнул Пенн.
— Но этот дурацкий голос за кадром, — Рози спародировала пародию Ру на трейлер к фильму: — «„Зеленые береты“ — это „зеленые береты“. Геям в армии не место».
— Именно, — отозвался Ру. — «Беретам» следовало бы быть радужными, но это совершенно не так. Геям следовало чувствовать, что для них есть место в армии, но они этого не чувствуют. Армия не может просто взять изменить правила и думать, что дело сделано, проблема решена. Вот что демонстрировало это видео! Вот почему есть насилие и злоупотребление. Они должны изменить правила и помочь каждому сделать так, чтобы правила заработали.
Пенн испытал такое облегчение, что у него закружилась голова. Сын не был шовинистом. У Ру была умная, тонкая, важная идея. Если не считать рваной раны в голове, это были очень хорошие новости.
— Ру!
— Что?! Почему она до сих пор злится?
— Ру, этот доклад был ужасен! — пронзительно выкрикнула Рози. — Мы его смотрели. Миссис Биркус его смотрела. Мы все пришли к выводу, что ты прямо кипишь гомофобным рвением. И ладно бы тебе нечего было сказать! Но у тебя есть идея, которую стоит распространять, важная идея, такая, которую ты можешь сообщить обществу, которому жизненно важно, чтобы ты это делал, а она похоронена под всей этой глупостью — драками, ругательствами и дерьмовыми видеофильмами! Даже если бы не было других причин — а их очень-очень много, — ты должен делать это лучше!
— Вы собираетесь читать лекцию мне о том, как защищать права геев?! — заводясь, спросил Ру. Они снова вернулись к тому же. — Это вы стыдитесь из-за того, что Поппи — транс! Все мы думаем, что это нормально. Никому другому до этого и дела нет.
— Все мы? — переспросил Пенн.
— Стыдимся? — переспросила Рози.
— Все мы, — повторил Ру. — Бен, Ригель, Орион и я, все мы думаем…
— И я, — перебил Пенн.
— Стыдимся?! — снова переспросила Рози.
— Кажется, будто вы ее стыдитесь. — Ру осторожно потрогал бинт, который Рози наложила поверх швов. — Иначе вы так не боялись бы рассказывать об этом людям. Я не гомофоб. Я не антитранс. А вы?
— Мы не стыдимся. — Пенн встал так, чтобы лежащий на спине сын мог видеть его лицо. — Мы чертовски гордимся ею. И при всех прочих равных мы бы кричали об этом с крыш. Но все прочие не равны. Прежде всего мы должны защищать ее. На свете много Дереков Макгиннессов. Невозможно побить всех.
— Никого, — поправила Рози. — Нельзя бить никого из них. А как же колледж?
— А что колледж?
— Как ты поступишь в колледж с отстранением от уроков в личном деле и «неудом» по истории?