— Это не я у нас умник, — напомнил Ру. — Умник — это Бен.
— Рузвельт Уолш-Адамс! Ты умен! И тебе есть что сказать — и это важные вещи. И ясно, как Божий день, что тебе нужна помощь, чтобы научиться высказывать их четко и приемлемо. Тебе нужно кое-что узнать об ответственном принятии решений, о причинах и следствиях.
— Зачем? — поинтересовался Ру.
— У тебя лоб кровоточит, — сказал отец.
— Тебе нужно учиться в колледже, — сказала Рози. — Поэтому нужно выбить из своей башки эту дурь.
Может, дело было в напряжении всего того дня, в ощущении потери крови, возникшем от вида крови, текущей из их ребенка. Рози чувствовала себя наказанной, потому что он был наказан. Пенн ощущал облегчение, ведь сын не стал их худшим кошмаром, вместилищем ненависти, нетерпимости и предрассудков. Рози тревожилась, что ему больно и что он сам причинял боль. Пенн беспокоился, что Поппи испытывает те же чувства, что и Ру, и думает, будто они держат ее в секрете из стыда, а не ради защиты. Может, дело в том, что они все еще сердились, что им все еще было из-за чего. Может, все вышеперечисленное слоями наложилось друг на друга, но, какова бы ни была причина, они снова упустили его, это предостережение Ру, мудрость Ру, таинственную способность сына, несмотря на близорукость, видеть далеко впереди то, что надвигалось, неумолимо пыхая паром.
Костер
Был июнь перед тем, как все сломалось. Когда это произошло, оно было не так очевидно, как зияющая рана на голове, зато исправить все было не так легко.
Бен и Кайенн праздновали на пляже окончание учебы, перейдя наконец в статус будущих выпускников. Они, конечно же, поспешили. На мысу Алки, вдающемся в океан, часто бывало зябко даже в августовский день. А уж вечером в начале июня холодина еще та. Но это составляло часть плана Бена. Если будет холодно, придется развести костер, а это будет романтично. Если будет холодно, придется укрыться одеялом и прижаться друг к другу, чтобы было теплее.
Бен догадался взять только одно одеяло, поэтому пришлось лежать на песке, закрепив одеяло на куске выброшенного морем плавника, как палатку, и подоткнув со всех сторон. В качестве романтического освещения были телефоны. Бен тревожился, пристально следя, чтобы костер не поджег одеяло. Кайенн рисовала пальцами ног круги на песке и вдруг спросила:
— Насколько сильно ты меня любишь?
Бен перестал думать об одеяле.
— Очень.
— Докажи.
— Как? — Бен старался задать вопрос безмятежно, но ему показалось, что этот единственный ответ откроет все остальные ответы во Вселенной.
— Расскажи секрет.
— И что это докажет?
— Что ты мне доверяешь. Вот, я сама начну. Мой папа носит белые трусы. Это такое фу!
Ну, первое было не таким уж и откровением. Последнее было самоочевидно. Если бы секрет такого рода мог доказать его любовь, подумалось Бену, это было бы легко.
— Мой тоже, — предпринял он попытку.
— Бе-е-е! — похоже, Кайенн была довольна этим признанием. — А еще?
— Мы с Ру носим боксеры. Ригель и Орион — короткие боксеры.
— Это не то, что я имею в виду. Расскажи другой секрет.
— Сейчас твоя очередь, — напомнил Бен.
— Моя сестра надевала в постель подгузники — до прошлого года.
— Агги?
— А что, у меня есть другая сестра?
— Нет, но… Поппи никогда ничего такого не говорила.
— А с чего бы ей? — ответила Кайенн. — Вообще Агги скрытная. Когда у нее бывают ночевки, она устраивает большое шоу, рассекая голышом, дальше надевает пижаму, а потом потихоньку вылезает из постели, чтобы надеть подгузник в ванной.
Бен какое-то время размышлял об этом, пока она не поторопила:
— Твоя очередь.
— Э-э… Однажды в Висконсине, перед тем как мы переехали, моих родителей едва не застрелили.
— Серьезно?!
— Нет.
— Серьезно.
— А что случилось?
— Поппи была в гостях, тот папаша вытащил пистолет, и Поппи позвонила маме, а когда приехали родители, он угрожал им.
— Почему?
— Ой… — Бену вдруг стало трудно дышать. — Ну… Не знаю. Он просто был бешеный, наверное.
— Но что он говорил? Почему разозлился?
— Он… ничего не говорил. — Может, одеяло натянуто слишком туго? Кажется, внутрь поступает мало воздуха? — Он был бешеный не потому, что разозлился. Он был бешеный, как сумасшедший псих.
Кайенн повернулась на бок и оперлась на локоть. Посветила телефоном ему в лицо.
— Ты врешь.
— Нет, не вру.
— Врешь, — протянула она. — У тебя есть еще секрет. Хороший. Я вижу.
— Нет, — сказал Бен. — Клянусь.
— Если бы ты любил меня, — Кайенн снова улеглась на песок и потянула руку Бена себе на живот под футболку, — ты бы рассказал.
— Я не могу рассказать, — ответил Бен, — но я действительно тебя люблю.
— Ага! — воскликнула она. — Я так и знала!
Они какое-то время тискались на песке под одеялом. Ее живот был теплым, податливым и обещал еще многое выше и ниже себя. А потом она потребовала:
— Расскажи.
— Правда, не могу. — Бен пытался выровнять дыхание. — Разве это не доказывает, что я хороший парень, если у меня есть что-то такое, что я не должен рассказывать — и не рассказываю?
— Наверное, — признала Кайенн, — но, с другой стороны, мне на самом деле не важно, хороший ли ты парень.
Они еще немного потискались, и каждый раз, когда он медленно, с опаской проводил рукой под ее футболкой чуть выше, она позволяла ей продвинуться дальше. Позволила коснуться краешка лифчика, а потом положила ладонь сверху, останавливая. Потом вела его руку до застежки, пока снова не нажала кнопку «стоп». Потом позволила потрогать пальцем пояс юбки. На этот раз она положила ладонь на его руку, но двинула ее вниз, а не вверх.
— Вот так, — сказала она и улыбнулась, и Бен улыбнулся в ответ, а потом, все еще накрывая его руку своей, произнесла: — Обещаю, что бы это ни было, я никогда никому ничего не скажу, вот те крест!
Бен был умным парнем с выдающимся ай-кью и до отказа забитым книжным шкафом, но ему было всего шестнадцать. И он терпел очень-очень долго. К тому же видел кое-что, чего не видели родители, а именно — если что-то настолько значимо, настолько важно, то это не хранят в секрете от человека, которого любят, даже если этот человек — Кайенн Грандерсон.
Враги живых изгородей
Осень была хороша для ЧР. В солнечные сиэтлские дни Пенну было трудно заставить себя остаться в доме и писать, потому что дней этих просто было мало. Хотя Кармело еще не нашла для себя в аренду дом-развалюху на озере, лето в Сиэтле стоило того, чтобы спать в квартирке над гаражом дочери, поэтому продолжала приезжать каждый год. В отличие от плавящей подметки жары Финикса (однажды в мае она лишилась пары туфель без задников, застрявших в асфальте на парковке продуктового магазина, и восприняла это как знак, что надо уезжать на север месяцем раньше), здесь каждый день было приятно тепло и солнечно, так что она могла сидеть на заднем дворе с джин-тоником, курить, читать книгу, когда перевалило за десять вечера, и все равно разбирать строчки. Кармело приезжала повидаться с дочерью, с мальчиками, но в основном просто обожала быть с Поппи.
Пенн гадал, не подменяет ли она мысленно одну Поппи другой, свою десятилетнюю внучку той девочкой, которой лишилась, но гадать было особо нечего: Поппи всегда была близка с Кармело, даже когда была Клодом. В первые годы ее/его жизни они часто ходили вместе по магазинам, и на маникюр, и в салон — то самое девичье баловство, которого им не хватало (и в котором Рози отказывала обеим). Однако новая Поппи в основном сидела босиком на заднем дворе вместе с бабушкой и читала книжки, или рассказывала свои истории, или слушала Кармело. И все же, хотя в хозяйстве прибавлялась пара взрослых рук, школа, наоборот, вычиталась, да еще солнечный свет… в общем, Пенну не удавалось много наработать летом. Теперь же Кармело вернулась в Финикс, дети — в школу, солнце в основном пряталось, и Пенн пообещал себе, что это будет тот самый год: он завершит ЧР, доделает его, отполирует и сбудет с рук. Пора. Давно пора. Пора.
Он писал каждый день. Как-то раз за столом для домашнего задания Ру и Бен заполняли бланки заявлений в колледж, Ригель и Орион переживали из-за своих тезок и размечали звездные карты, а Пенн решил начать вторую часть заново от первого лица и посмотреть, сильно ли это поможет, Поппи спросила:
— А враги живых изгородей — это кто?
— Барсуки, — с ходу ответил Ригель.
— Сразу видно, что ты типичный висконсинец, — заметил Бен.
— Барсуки жрут живые изгороди! Они прям обожают изгороди.
— Не барсуки, а ежи, дурачина, — сказал Орион.
— Ежи изгороди не едят, — поправил Бен.
— Тогда почему ежа называют хеджхог — свинкой, живущей в живой изгороди?
— Они там питаются — едят насекомых, улиток и все такое — и у них есть пятачок. Как у свиньи.
Иногда всем казалось, что Бен знает практически все на свете.
— Милая, вы изучаете изгороди или ежиков? — Пенн попытался вернуться к заданному вопросу.
— Мы изучаем вопрос, кем хотим быть, когда вырастем, — ответила Поппи.
— Ты хочешь быть садовником? — спросил Ру.
— Ты хочешь быть ежиком? — спросил Орион.
— Я сказала, что хочу быть бейсбольным комментатором, но Джейк Ирвинг сказал, что не смогу, потому что я девочка. Он такой: «Девчонок не подпускают к бейсболу, потому что им требуется целая вечность, чтобы приготовиться, и у них слишком много волос». А мистер Мохан ответил, что женщины могут быть бейсбольными комментаторами, просто обычно не становятся ими. Я спросила, почему, и он сказал, что это из-за «врагов живых изгородей».
— Врагов живых изгородей?
— Ну да, «хедж энеми»[21] — так он сказал.
— А-а, ясно! — кивнул Ру. Лексикон Поппи больше не опережал ее возраст. — Гегемония! Это означает, что одна группа обладает властью, контролем или возможностью доминировать над другой.