— Машину зовут Ральфом?
— Жаль-Ральф, — поправил Кей.
— Почему?
— Он очень жаль.
— Это я вижу.
— Жаль-Ральф — машина неотложная помощь. Еще возить лекарство и припас, если есть лекарство и припас. Еще катафалк. Обычно жаль, однако, так что надеяться, что вам не надо.
Рози кивнула. Для нее оказалось сюрпризом и то, что механик — женщина и что она же, по всей видимости, представляла комитет встречающих. Кей повернулась и двинулась вперед, даже вроде бы не очень быстро, но Рози с Клодом пришлось чуть ли не бежать, чтобы угнаться за ней. На каждом повороте почетный эскорт разбухал, прирастая желающими поприветствовать их сложенными ладонями и поклоном, а потом трусил вместе дальше, с доброй душой позволив женщине-механику возглавить шествие. Клода, словно волной, отнесло прочь, и Рози потянулась было за ним, будто обломки кораблекрушения, за которые они цеплялись, внезапно оказались разделены штормовым морем. Но он был уже слишком далеко, между ними вздымались волны людского моря. Рози казалось, что она одновременно и плывет по течению, и пытается угнаться за ним. Хор голосов на разных языках сообщал, где здесь что, и ронял полезные намеки, возможно, даже важные. Целое дерево растопыренных пальцев указывало сразу во все стороны.
Там было строение, похожее на акушерское отделение. По крайней мере, насколько можно отличить акушерское отделение по внешнему виду. Там была мастерская с верстаком, на котором висели конечности — в основном ноги и ступни на различных стадиях готовности, некоторые еще в процессе сборки, с ленточной пилой, со сверлильным станком. Там были пациенты, сидевшие в креслах-каталках, чьи ноги заканчивались выше, чем заканчивались брюки, так что можно было понять, кому данные конечности принадлежат. Там был открытый портик — на самом деле всего-навсего подметенный земляной пол под крышей из разложенных и скрепленных картонных коробок, подвязанных к изнанке брезента, — захламленный пластиковыми садовыми стульями, спальными мешками и одеялами, сваленными в кучи: в нем размещались целые семьи, и людей вроде бы ничто не смущало. То ли они ждали лечения, то ли новостей о тех, кого лечили, — Рози заметила только, что они не истекают кровью, не стонут от боли и не собираются рожать. Повсюду были полусформированные, рыхлые очереди. К цементной стене в конце отсыпанной гравием тропинки была скотчем прилеплена таблица для определения остроты зрения. Во все строения лениво забредали (и так же лениво выходили) бродячие собаки, даже в то, на котором висела табличка «хирургическое отделение», а вместо дверей и окон зияли пустые, без дерева и стекол проемы. Был широкий островок земли с садовыми шезлонгами, за изголовьем которых стояли обычные стулья, и, хотя пациенты с открытыми ртами полулежали на первых, а на вторые присаживался медик в лабораторном халате и резиновых перчатках, Рози никак не могла поверить, что это кабинет стоматолога; но это он.
Строения были сложены из шлакоблоков с зарешеченными окошками или отделаны штукатуркой, в которой проступали нацарапанные узоры, чем-то напоминавшие кружево. Крыши из гофрированного металла, засыпанные строительным мусором, на несколько дюймов не доходили до верхней границы стен. Полы из загибавшегося по краям линолеума с почти стершимся рисунком выплескивались прямо на грунт или цемент перед строениями. Пустые открытые сточные канавы тянулись вдоль всех проходов и тропинок напоминанием о грядущем сезоне дождей, который превратит все земляные полы в хлюпающую, липкую грязь, где будут кишмя кишеть насекомые. Все — некондиционированное, нестерильное, незапечатанное и недифференцированное. Но входы, дверные проемы, открытые пространства, где должны располагаться двери, были завалены кучами сланцев, пластиковых сабо и сандалий. Рядом с каждой кучей пристроился веник, и поэтому, хотя стены и потолки покрывали десятилетние наслоения грязи, полы оставались чудесно и показательно чистыми.
Почетный эскорт довел Рози до самого большого здания и сопроводил внутрь. Ничего подобного она прежде не видела — это превосходило всякое воображение, — но тут же почувствовала себя как дома. Стремительность немногочисленных врачей и дежурных медсестер, сосредоточенность фельдшера, проводящего первичный осмотр в оке бури, бушующей в помещении, острый запах крови и паники, антисептик, усиливающий остальные запахи, вместо того чтобы заглушать их, подозрительные лужи, в которые лучше не наступать, пациенты, неспособные задать вопрос, боящиеся узнать ответ: словом, неотложка.
Там не было каталок, коек, занавесок, мониторов, механизмов. Пациенты лежали на простых деревянных щитах, застланных обрывками простыней или старыми, разлезающимися в клочья скатертями с фетровой подпушкой. Лежали вплотную друг к другу в путанице капельниц. Дрожали, прислонившись к стенам, оставляя в углах кровь, рвоту или размотавшиеся бинты. Сидели на полу между деревянными щитами-койками, а медицинский персонал сновал между ними, точно ласточки. Невозможно было определить, кто ждет лечения, а кто болезного родственника; чьи искалеченные и недостающие конечности стали такими только что, а чьи были десятилетиями; чьи опустошенные и бледные лица, мокрые от пота лбы, запавшие, блестящие глаза говорили о лихорадке, чьи — о страхе, а чьи просто стали такими после слишком многих лет, отданных недугу. Сразу за входной дверью стоял маленький складной столик, на котором высилась тридцатисантиметровая стопка документов, придавленная камнем: регистрационные карты из одного листочка каждая.
И это еще не было семи утра.
Доставив ее туда, где Рози, по всей видимости, надлежало быть, эскорт рассеялся: люди вернулись на свои посты, которые временно покинули, чтобы поприветствовать ее. Кто увел Клода и куда? Даже спросить некого.
— Готовы? — Девушка-подросток за складным столиком ободряюще кивнула на стопку документов.
Рози сама не знала, чего ожидала. Урока ориентирования в джунглях? Руководства по заполнению документов по налогам и льготам? Лекции юриста о сексуальных домогательствах? Она почему-то ожидала, что ее успокоят словами, что с ее ребенком все будет хорошо, и расскажут, чем он будет заниматься, пока она на работе. Почему-то воображала, будто между починкой грузовика и приемом пациентов должно быть что-то еще. Но ничего не было.
Регистрационная карта, лежавшая в стопке первой, направила ее к «койке номер 8». На ней Рози, определившая для себя акушерское отделение через несколько строений от главного, с удивлением обнаружила пациентку в родах, причем на первый взгляд здоровых. Присмотревшись, она еще больше удивилась человеку, которого обнаружила между разведенными в стороны коленями пациентки.
— Вы же механик, — не удержавшись, пробормотала она.
Кей широко улыбнулась:
— И повитуха.
Несмотря на всю неправдоподобность происходящего, механик Кей вроде бы держала ситуацию под контролем, но все равно попросила Рози не уходить.
— Рано, — объяснила она. — Она записать на кесарево сечение в больнице следующий месяц, но недотянуть.
Плановая госпитализация для кесарева сечения в такой глуши показалась Рози почти такой же неправдоподобной сказкой, как автомеханик, принимающий преждевременные роды.
— Почему у нее запланировано кесарево?
— Она болеть денге, когда быть девочка.
Кей вытянула из сжатого кулака пациентки влажный мятый конверт, откуда Рози извлекла письмо, выцветшее, старое и, помимо всего прочего, напечатанное буквами такого алфавита, который она не могла даже назвать, не то что расшифровать. Пациентка расслабилась между схватками, и вид у нее был весьма гордый.
— Она болеть денге и потом два неделя идти город к врачу. Наверно, у ее семья мало-мало денег. Врач делать снимок, смотреть ее сердце, написать записка, если она беременная. Ей везти. Но потом рано рожать.
И кого здесь придется лечить Рози? Мать или ребенка?
— Насколько рано?
— Может, тридцать два неделя.
Рози огляделась. Дело было не только в том, что она не увидела ни инкубаторов для новорожденных, ни аппаратов ИВЛ, ни приборов для светотерапии. А в том, что сам вопрос о них казался абсурдным. Уж конечно, будь у них кардиопульмонологический монитор для новорожденных, наверняка было бы и постельное белье, и настоящие койки?
— А письмо? Что в нем написано?
Кей пожала плечами и принялась ворковать над пациенткой: как раз показалась головка.
— Не мочь читать все. И очень короткий. Но повреждение. Изменения. Вы знать?
Рози одновременно и знала, и не знала. Она никогда не сталкивалась с сердечными болезнями, вызванными ревматической лихорадкой — настолько в ее время стали осторожны со стрептококком и так легко теперь его лечить, — но пациенткам с такого рода осложнениями, как правило, не рекомендовали беременеть, поскольку нагрузка не только в родах, но и во время самой беременности слишком сильно действовала на поврежденные сердечные клапаны. Но этот поезд явно уже ушел, и единственное, что оставалось — ждать и смотреть, кому после понадобится помощь: матери со слишком слабым сердцем или младенцу со слишком слабыми легкими. Рози стояла и держала пациентку за руку, пока та тужилась, и вскрикивала, и ждала, тяжело дыша, и тужилась, и снова вскрикивала, в то время как Кей, мягко поворачивая, высвободила сперва головку, потом плечи. А потом, без промедления, и весь остальной ребенок устремился наружу, мокрый и скользкий, как выдра. И младенец плакал, и молодая мать плакала, и даже Рози капельку прослезилась. Прошло немало времени с тех пор, как она сама была на ее месте — и вообще на любом месте — в процессе схваток и родов, и от джетлага еще не отошла, и была дезориентирована. И ощущала облегчение. Ребенок был маленьким, слишком, но розовым, и вопил — пусть не так громко, пусть не так много, но хоть сколько-то. Кей запеленала его в лоскут от бывшей футболки с надписью EAST LAKE HIGH BEACH WEEK 2009: SURF THIS! и вложила в руки матери, пристроив прямо напротив ее покрытого рубцами сердца. Пациентка была вне себя от счастья и благодарна до слез, как и Кей с