— Почему все одеты в желтое?! — Клоду пришлось кричать, чтобы Нок услышал его сквозь громкие песнопения.
Тот улыбнулся особенной улыбкой, которая означала, что он, должно быть, неверно что-то понял из-за плохого знания английского, потому что никак нельзя быть таким невежественным, как Клод.
— Это цвет понедельника!
— Что?!
— Желтый!
— Что такое желтый?!
— Цвет понедельника!
— У понедельника есть свой цвет?!
— У каждого дня быть цвет.
— Правда?
— Конечно.
— Но сегодня среда.
— Сегодня среда, но король родиться в понедельник, поэтому его цвет желтый. В какой день родиться ты?
— Седьмого июня.
— Какой день недели?
— Ой, — сказал Клод. — Даже не знаю.
Эта новость была встречена с недоверием.
— Тогда как ты знать свой цвет?
Клод не знал свой цвет.
— В какой день он родиться? — спросил Нок у Рози.
— Седьмого июня.
— Какой день недели? — терпеливо повторил Нок.
— Понятия не имею.
— Узнать, — посоветовал Нок. — Это важно. Твой день говорить, какой твой цвет, а также какое твое положение Будды.
— Положение Будды? — вместе переспросили Клод и его мать.
— У короля положение Будды — понедельник — Рассеивающий Страх. Стоять с одна рука вверх или две руки вверх.
Клод для себя называл эту позу Буддой-Поговори-С-Моей-Рукой[25]. Казалось, этот Будда сейчас трижды щелкнет пальцами и добавит: «Что бы это ни было, девочка, я не желаю об этом слышать!» Но, очевидно (и, подумалось Клоду, неудивительно), смысл жеста был более любящим и великодушным. Он рассеивал страх. Иногда эта поза должна была символизировать сдерживание бурь и разгневанного моря. Иногда призывала к миру, к прекращению борьбы и страха, напоминая людям, чтобы они выбирали покой, выбирали любовь. Позволяли быть.
Тем вечером после ужина они пошли в фиш-спа. Вооружившись телефоном, Клод выяснил, что, как и король Таиланда, родился в понедельник.
— Что ж, логично. — Его мать пошевелила пальцами ног, разгоняя рыбок.
— Что именно?
— Что твой цвет — желтый.
— Почему?
— В желтый цвет красят детскую, когда не знают, будет ребенок мальчиком или девочкой. — Клод не отрывал взгляда от рыбок, так что Рози не могла понять, легче ему от этого или больнее, но все равно продолжила. Вряд ли она сумела бы найти лучшее начало для этого разговора. — Ты прожил в желтой детской дольше всех остальных.
— В желтой детской?
— В детской в Мэдисоне. Ты был такой маленький, что, наверное, не помнишь. Мы так и оставили ту комнату желтой, на тот случай, если ты будешь девочкой.
— Когда? — поинтересовался Клод, но мать, похоже, не расслышала.
— Мне тоже нравится идея рассеивания страха.
Рози шуганула рыбок и попыталась выдать последнюю фразу за рассеянные мысли вслух. Из всех чудес и суеты этого дня, золотых ватов и дымящихся Будд, радостных гуляк, хищных рыбок, которых она кормила собственной плотью, именно это отпечаталось в ней стоп-кадром, неподвижным, гладким и прозрачным, как стекло. Рассеять страх. Приручить то, что страшит, не пряча его, не блокируя и не хороня, не держа в тайне, а напоминая себе и всем остальным — выбирать любовь, открытость, думать и быть спокойным. Напоминать, что путей не два, а больше, что возможности шире, чем скрываться или быть разоблаченным, зайти в тупик или оказаться с разбитым сердцем, быть мужчиной или женщиной, правым или виноватым. Срединные пути. Пути за пределами.
Как она наконец-то поняла, их выбор был продиктован страхом. Торопливое лихорадочное стремление Пенна к волшебной трансформации было страхом, но страхом были и старания Рози настоять на том, чтобы они «ждали и смотрели» и заставляли выбирать своего ребенка. Им нужно было, чтобы страх оказался рассеян — ей, и Пенну, и Клоду, и Поппи, потому что они больше не могли жить в страхе. Но всем остальным тоже было нужно, чтобы их страх рассеяли, потому что с него-то и начинались все беды. Вредные пятиклашки, агрессивные студенты колледжа, невежественные сверстники, люди, которые одаривали их бестактными взглядами в продуктовом магазине, непонимающие школьные администраторы, пропагандисты «врагов живых изгородей», она же гегемония, весь огромный мир пока-еще-не-просветленных людей был испуган, ни больше ни меньше. Им нужно, чтобы их страх рассеяли, моря успокоили, штормы уняли. И человеком, который должен рассеять этот страх, была Рози. Она больше не могла трусить, не могла ждать, она должна была прыгнуть. В конце концов, не так-то и страшны десятилетние дети, а уж этот, сидящий перед ней, становился все понятнее и яснее. Не дело это — заставлять заблудившихся детей искать выход из леса самостоятельно. Этот ребенок, этот нежный ребенок был еще мал и не так давно пришел в этот мир. Его путь был труден, и ему требовалась помощь. Пенн не мог выбрать для него маршрут и замостить дорогу. Но и Рози не могла расслабиться и ждать, что будет дальше. Существовали другие пути. Их нелегко было разглядеть, и применить нелегко, но «легкость» была вычеркнута из их списка пожеланий давным-давно.
— Это срединный путь, любовь моя, — сказала она.
— У меня нет срединного пути. — Клод выписывал ногами восьмерки в теплой воде и старался подладиться под уверенный тон матери.
— Как так?
— Потому что никакого срединного пути нет! — эти слова вырвались как нечто среднее между стоном и скулежем. — Есть только два варианта выбора, и они даже не варианты выбора — по крайней мере, выбирать их не дают. Если говорить только часть правды, это ложь! Если только одна дурацкая часть тебя — мужская, ты никак не можешь быть девочкой!
— Все это кажется правдой. Кажется. — Мать наклонилась и зачерпнула воду рукой. — Но не является. Я думаю, срединный путь труден по той же причине, по какой срединный путь верен.
— Почему же?
— Потому что он невидим.
— Как в сказке?
— Нет, — сказала мать рыбкам, потом перевела взгляд на него. — На самом деле — да, вроде как в сказке. У дороги есть перепутье. Кажется, что вариантов только два. Кажется, что твоя задача — вычислить, каким путем идти, левым или правым, вперед или назад, вглубь или в безопасность. Но на самом деле любой из этих вариантов легок по сравнению с настоящей трудностью. А она заключается в том, что ты должен прокладывать свой путь прямо вперед сквозь деревья, между которыми нет тропинки.
— Как-то это немирно звучит! Почему? — фыркнул Клод, начинающий буддист.
Рози не знала.
— Может, потому что это происходит не сразу? Может, это требует времени. Может, «мирно» и «легко» в итоге оказываются противоположностями. — Она думала о целой жизни, которая требуется, чтобы вырасти и стать целым человеком. Думала о том дне, когда они с Пенном — тогда еще семья из двух человек — красили детскую в желтый цвет, цвет на любой случай, цвет рассеивания страха, цвет не-знания. Цвет понедельника. — Можно, я раскрою тебе секрет?
Клод оторвал взгляд от рыбок.
— Я скучаю по Поппи, — улыбнулась Рози.
Он сперва ничего не сказал. Потом спросил:
— Но разве ты не скучала по Клоду, когда у тебя была Поппи?
— Это не совсем то, что я имею в виду, — осторожно проговорила Рози. — Ты знаешь, я называю тебя здесь Клодом, потому что ты меня попросил. Но для меня на самом деле не имеет значения, как тебя зовут, или как выглядят твои волосы, или кто ты — дочь или сын. Потому что, что бы ни случилось, я вижу — всегда — только тебя. Ты для меня всегда тот же ребенок, мой бриллиантовый прекрасный сияющий ребенок, мой малыш. Ты стал Поппи, но никогда не переставал быть Клодом. Ты снова стал Клодом, но никогда не переставал быть Поппи. Мальчик или девочка, Поппи или Клод — они кажутся такими разными! Тебе, миру. Не мне. Когда-то я даже не могла их различить.
— Когда-то?
— Теперь я вижу, какие они разные, Поппи и Клод, но не так, как ты думаешь. Я скучаю по Поппи не потому, что скучаю по своей счастливой, сильной, смеющейся маленькой девочке, а потому что скучаю по своему счастливому, сильному, смеющемуся ребенку. Клод — потерянный, печальный ребенок, у которого все разладилось. Вот что я поняла с тех пор, как мы здесь. Не то, что Поппи — это девочка, а Клод — мальчик. В них обоих есть и мальчик, и девочка. У них обоих есть то, что они выставляют напоказ, и то, что прячут. Просто Поппи — счастливый ребенок, а Клод — печальный. Поппи — та, кто вписывается в компанию и чувствует себя комфортно, а Клод — тот самый круглый колышек в квадратном отверстии. Из-за этого между ними так легко сделать выбор.
— Но ты сказала, что это трудно и что нужно все равно продираться сквозь деревья! Ты сказала — невидимый срединный путь.
— Потому что Поппи — тот счастливый ребенок, но одновременно Поппи — это и путь сквозь деревья. Ты должен быть — можешь быть — Поппи, даже если это трудно. Дома было неправильным не то, что ты был Поппи. Неправильно было пытаться сделать так, чтобы быть Поппи было легко. Быть Поппи нелегко. И мы должны помочь тебе быть Поппи даже несмотря на то, что это трудно.
— Я никогда не говорил, что быть Поппи слишком трудно. — Клод скрестил руки на груди, то ли бросая вызов, то ли обнимая себя. — Этого я не боюсь.
— Может, трудно не столько быть Поппи, — признала Рози, — сколько оставаться Поппи. Оставаться Поппи какое-то время будет сложнее. Тебе предстоит принимать трудные решения, но мы поможем. Тебе предстоит провести трудную переоценку, но это будет не так плохо, как ты думаешь. Быть Поппи никогда не будет легче легкого, но я думаю, это легче, чем быть Клодом. И к счастью, Поппи сильна, как океан.
Клод-Поппи — стряхнул гарра руфа с мокрых ног и пошел искать туалет. Прямо там, в коридоре, прямо там, где обычно и ожидаешь увидеть уборные, их оказалось три. На одной табличке был голубой человечек в брюках. На другом был красный человечек с завитыми волосами и в юбке. А на третьем было по половинке от каждого: человечек, чья левая, голубая нога была в брючине, а правая, красная, выглядывала из-под юбки. Клод-Поппи — долго стояли и смотрели на него, убеждаясь, что это не уловка, убеждаясь, что о