ирая на тяжесть повинности. Да, вы правы, милорд, я не берусь судить своего дядю, я не могу себе это позволить… Но вовсе не оттого, что пекусь о себе, хотя признаюсь, такое стремление было бы мне отрадно. Я знаю – это великая утопия. Крайне трудно предположить, что нетленную обитель можно заполучить путем столь практично намеченных подношений. Да будет вам известно, что все мои помыслы открыты перед Господом.… Я небезгрешна, но вряд ли гожусь для таких происков. Все дело в том, что меня угнетает сама мысль поношения человека.
— Если первое ваше суждение действительно справедливо, мисс Оутсон, то второе вызывает недоумение. Что за дикость, своими новаторскими взглядами вы опровергаете многовековую систему правосудия Англии. Но вы забыли, что каждый из нас в ответе за свои промыслы, а безнаказанность, несомненно, приведет к нарушению духовных запретов и морали.
— Я говорю лишь о себе и только, — она чувствовала, что пропасть непонимания между ними неизмеримо велика. – Человеческий суд будет существовать и без моего согласия на то, но меня больше волнует мысль, что этим постулатом будут пользоваться и те, в чьих руках не столько законная власть народа, сколько материальные блага и положение в обществе.
— Не стоит утруждать себя высокопарными высказываниями, мисс Оутсон. Говорите прямо, – лорд Элтби все больше распалялся. — Вы обвиняете меня? Хотя, нет.… Это вам несвойственно. Скорее, вы не одобряете мой образ жизни, и к довершению всего, он претит вам, не так ли?
— Мне будет нелегко вам ответить, милорд.
— Вы боитесь вызвать мое недовольство? – лорд Элтби сделал шаг вперед.
— И это тоже…
— Смелее, мисс Оутсон. Я обещаю быть сдержанным.
Она колебалась, но решительный вид лорда Элтби вынудил ее говорить.
— Я, как и вы, милорд, думаю, что каждый из нас в ответе за свои деяния. Но, то перед кем он в ответе, нас рознит. Я не опровергаю силу мирского вмешательства, но не всегда так безнадежно «темное» и однозначно «белое».
— Хм…. Извольте, указать мне хоть на одно правое дело в жизни мистера Оутсона?
— Он не прогнал меня…
— Да будет вам, — лорд Элтби не дал возможности ей закончить. – Далеко не сожаление руководило стариной Генри. Он использовал вас, как и прочих, в своих корыстных целях. Не ищите в нем того, чего отродясь не было.
— Но если бы не он, я, должно быть, предпочла Вестминстерский мост… — она больше не могла сидеть на одном месте. — Вы не знаете, сколько злости, сколько негодования таилось в моем сердце, сколь незаслуженной и растленной казалась расправа. Но, в отличие от вас, мне, кроме ветра и беспокойного течения, некого было винить. Мой гнев меня и погубил.… Не утрата, как вы думаете, и не боль, а гнев смутил мой разум и опустошил душу. Не эту ли разрушительную силу вы выбрали себе в сообщники, – она стремительно поднялась из-за стола, — не ею ли восстановили загубленную справедливость?
Комната наполнилась новым звучанием. Ей ясно слышался детский смех, и десятки серебряных колокольчиков радужным эхом отозвались в ее голове. Она не заметила, как к ней подошел лорд Элтби.
— Тише, Лидия, тише… — он привлек ее к себе, — я вижу, нам сегодня не прийти к согласию.
Она лишь на короткое мгновенье задержалась в его объятиях, после чего высвободилась, отступив на более безопасное расстояние.
Так или иначе, это должно было произойти. Ее скрытое душевное расстройство было той неотъемлемой частью, с которой давно следовало смириться. Ее охватывало непреодолимое сомнение, которое, она знала, по истечении времени напомнит о себе чуть горьким привкусом бессилия. Но на этот раз все вышло иначе. Она стояла в библиотеке, а перед ней все еще находился яростный сторонник своеволия лорд Элтби.
— Как вы себя чувствуете? – ни один мускул его крепкого тела не выдал в нем выказанного сочувствия.
— Со мной все хорошо… — она прислушалась к своему дыханию.
— Уже слишком поздно, мисс Оутсон, — он вернулся к столу за свечой, которая успела догореть до середины. – Слишком поздно, чтобы что-то менять.
Открыв перед собою дверь, лорд Элтби снова обратился к ней.
— Ступайте спать, мисс Оутсон, в таком деле это лучшее из средств.
Он пропустил ее вперед, а она, не оборачиваясь, вышла из комнаты и больше ни думала и о чем…
ЧАСТЬ 3
Я прорастаю в эти стены,
Томима муками, живу…
На волю случая взлагаю
Свою неверную судьбу…
Глава 25
— Это самая быстрая лошадь в мире, — мистер Скотт заботливо похлопал гнедую кобылу по загривку. – Нет ничего быстрее английских скакунов, а эта – лучшая в своем роде. Ее родословная восходит к Эклипсу, предками которого и были те самые жеребцы Востока: Дарли, Годольфин и Беверли.
Возбужденный столь резвым приобретением мистер Скотт, наконец, нашел благодарных слушателей. Приехав из Лондона, он пробыл в доме не больше часа. Он сменил дорожное платье, но отказался от положенного обеда и отдыха и теперь был всецело предоставлен своему новому увлечению. Еще большей находкой для него стало то обстоятельство, что она с Эммой вернулась из деревни, и могла в полной мере разделить с ним радость. Эмма легонько поглаживала животное, касаясь одними пальцами его необыкновенно гладкого и отливающего янтарным светом покрова. В отличие от девушки, она решила остаться в стороне, откуда и наблюдала за исключительной грацией лошади.
— Моя девочка произведет на свет не одну дюжину выдающихся скакунов, которые, вне всякого сомнения, затмят своей прытью и выносливостью тамошних фаворитов. Вот тогда и Америка увидит настоящую силу английской породы, – мистер Скотт пригрозил невидимым конкурентам и в который раз заходил вокруг лошади. – Лидия, Эмма, вы только посмотрите на эти груды мышц, на это поджарое тело… Оно идеально! Эти длинные плечи и неистовые ноги сделают из нее настоящую звезду северного континента.
Нельзя было не согласиться с мистером Скоттом. Благородное животное всем своим видом излучало невероятную мощь, от которой еще больше походило на сверхъестественное и даже эфирное создание. Казалось, оно готово вот-вот вырваться на волю и пуститься вскачь, так трудно было ему устоять на месте.
— Во славу ее нарекли Олимпией, и это имя под стать совершенству ее натуры, – мистер Скотт обратился к ней, все еще крепко удерживая лошадь за уздечку. – Я уверен, лорд Элтби по достоинству оценит мой выбор.
Напоминание о хозяине дома причинило ей острую боль. Она целую неделю не видела лорда Элтби, который все это время жил с ней под одной крышей и незаметно для нее принимал компаньонов, навещал своих соседей и управлял поместьем. Оправиться после ночного приема ей помогли работа и безразличие самого хозяина. В те дни она боялась встретиться с ним наедине в одном из длинных коридоров дома. Но, вопреки ее опасениям, душевные страсти вскоре улеглись, а томительные и гнетущие переживания утихли – она и думать перестала о возможных последствиях встречи с лордом Элтби.
Прошла всего неделя. Ее разгоряченный ум заболел иным недугом, нещадно истязая себя неведомыми предчувствиями. В довершение ко всему, она была убеждена, что хозяин намеренно ее избегает. И тот факт, что миссис Глендовер и прочие слуги, как и раньше, были учтивы и добры, служил для нее лишь слабым утешением. Все эти дни ее преследовала головная боль, от которой нельзя было укрыться даже в ночных сновидениях.
— Единственное, что настораживает меня, это неблизкий путь домой, – мистер Скотт продолжал, — я опасаюсь за молодое и еще не окрепшее здоровье Олимпии. В эту пору дует западный ветер, и океан становится беспокойным. Бурлящие волны так часто приносят к зеленым берегам Северной Америки неутешительные плоды проделок Нептуна. Далеко не каждый капитан рискнет верной командой и кораблем и потревожит своим присутствием необозримое буйство бескрайних просторов.
Ветви одиноких деревьев сада покачивались в такт вечернему ненастью. В небе тянулись бесцветные облака, задевая своими невесомыми крыльями ускользающее с небосвода солнце. На пороге дома показалась миссис Глендовер, которая не преминула по-матерински отчитать мистера Скотта за непослушание. По ее убеждению, ему давно следовало приняться за мясное рагу и бобы. Женщина отметила, что его нерадивое поведение и отказ от приема пищи может привести к самому печальному для него исходу. И ничто не могло остановить энергичную женщину в ее безустанном стремлении к порядку и покорности. Было решено отвести Олимпию в конюшни лорда Элтби, и только после того, как лошадь напоили и накормили овсом, мистер Скотт отправился в дом. Эмма вынуждена была задержаться в конюшне, где уже полным ходом управлялся Вилли, не желая и слушать наставлений и просьб девушки.
Мистер Скотт уединился в гостиной. Он не притронулся к еде и вину, отдав предпочтение сигаре. Он пожаловался миссис Глендовер на то, что не привык обедать в одиночестве, и что с удовольствием присоединится к трапезе, когда вернется хозяин дома. Лорд Элтби уехал еще ранним утром, и гость справедливо надеялся на его скорое возвращение.
Что есть эта бледно-розовая материя, фегфур* старейшин мира, претворяющий сердце Чайны в вечный цветок бытия? И что может рассказать ее золотой узор, рисующий картины прошлого, где дивные линии подчас оживают в руках? Самобытное фарфоровое изваяние, как одинокий луч света в зимний полдень, заигралось на письменном столе… Но вот и он, редкий гость оконных витражей поспешил покинуть чужую обитель. Блеск стекла померк, и чаша утратила свой волшебный лик. Она до краев наполнила ее водой, в последний раз взглянула на убранство комнаты, на кровать со свежими простынями, на вычищенный камин, и вышла.
В музыкальной все выглядело так, словно еще минуту назад великосветские дамы и их мужья вели благовидные беседы. Комната как будто находилась во власти дивных звуков, а клавиши фортепиано, казалось, все еще хранили упорство и безупречность прикосновений леди Увелтон. В воздухе по-прежнему витал аромат табака, дорогих духов, переплетаясь с еле уловимым характерным запахом, так отличавшим дом лорда Элтби от других. Она прошла к большому окну и заглянула в него, но, не увидев ничего примечательного, вернулась к инструменту. Она напрасно прислушивалась к тишине, царившей в доме, — ничто не могло потревожить в сей час размеренное дыхание каменного стража и безмолвного хранителя семейных тайн. И в этом всепоглощающем покое она не находила себе места…