Между тем, когда приблизился октябрь, перед ней встал выбор: вернуться к Тренорам или к тете в город. Даже мерзость запустения в скучном октябрьском Нью-Йорке и мыльные неудобства интерьера миссис Пенистон казались предпочтительнее того, что могло ждать ее в Белломонте, и, с выражением героической преданности, она объявила о своем намерении остаться с теткой до праздников.
Жертвы подобного рода иногда принимаются с чувствами столь же смешанными, как и те, что вызвали эти жертвы, и миссис Пенистон заметила самой близкой служанке, что, если выбирать кого-либо из семьи в подобном кризисе (хотя уже сорок лет вся семья полагала ее способной наблюдать за процессом повешенья штор), она вместо мисс Лили решительно предпочла бы мисс Грейс. Грейс Степни была ее дальняя кузина, весьма покладистая и сострадательная, которая неслась сидеть с миссис Пенистон, когда Лили каждый вечер ужинала в ресторане, играла с миссис Пенистон в безик, подбирала пропущенные стежки, вычитывала некрологи в «Нью-Йорк таймс» и искренне восхищалась фиолетовым атласом штор в гостиной, «Умирающим гладиатором» на окне и изображением Ниагары семь на пять, являющим собою одно из художественных излишеств скромной карьеры мистера Пенистона.
Обычно миссис Пенистон скучала со своей безукоризненной кузиной, как всякий принимающий подобные услуги скучает больше того, кто их оказывает. Она бы явно предпочла безответственную умницу Лили, которая не могла отличить вязальный крючок от швейной иглы и не раз ранила ее чувства, предлагая «переделать» гостиную. Но когда дело доходило до поисков пропавших салфеток или до решения о замене ковровых дорожек на лестницах, суждение Грейс было, конечно, более здравым, чем суждение Лили, не говоря уже о том, что последнюю возмущал запах пчелиного воска и хозяйственного мыла, будто она полагала, что дом сам, без посторонней помощи, может содержать себя в чистоте.
Сидя под унылым великолепием люстры в гостиной — миссис Пенистон никогда не зажигала ее, если не было «компании», — Лили, казалось, наблюдала себя, обозревая перспективы перехода от нейтральных оттенков ее нынешней скуки к сгустившейся скуке среднего возраста Грейс Степни. Когда она перестанет забавлять Джуди Тренор и ее друзей, ей только и останется, что забавлять миссис Пенистон; куда бы она ни глядела, она видела будущее в служении прихотям других, без малейшей возможности утвердить свою страстную индивидуальность.
Звук дверного колокольчика, решительно нарушивший тишину пустого дома, пробудил ее, и она внезапно осознала всю беспредельность скуки. Будто вся усталость последних месяцев скопилась в пустоте этого бесконечного вечера. Если бы только звонок означал вызов из внешнего мира — знак, что она по-прежнему не забыта и желанна!
Чуть погодя появилась горничная, оповестив о посетительнице к мисс Барт, и на просьбу Лили уточнить добавила:
— Это миссис Хаффен, мисс, но она не сказала, что ей нужно.
Лили это имя ничего не сказало, и она открыла дверь женщине в потрепанном капоте, твердо стоявшей в освещенном холле. Блики газовых ламп без абажуров бесцеремонно бегали по ее рябому лицу и красноватым залысинам, проглядывающим сквозь тонкие, соломенного цвета волосы. Лили с удивлением посмотрела на женщину, похожую на уборщицу, и спросила:
— Вы хотели меня видеть?
— Я хотела бы сказать вам несколько слов, мисс.
Тон ее, ни агрессивный, ни примирительный, никак не намекал на цель визита. Тем не менее некий инстинкт предусмотрительности надоумил Лили выйти за пределы слышимости горничной, сновавшей неподалеку.
Она подала миссис Хаффен знак следовать за ней в гостиную и закрыла за собой дверь.
— Так что вам угодно? — спросила Лили настойчиво.
Женщина, проделав очередной маневр, застыла, спрятав руки под шаль. Потом вытащила их, но уже с пакетиком, завернутым в грязную газету.
— Вот, я думаю, это заинтересует вас, мисс Барт.
Имя она выговорила с неприятной интонацией, словно то, что она его знала, и было одной из причин ее появления. И эта интонация испугала Лили.
— Вы нашли что-то принадлежащее мне? — спросила она, протянув руку.
Миссис Хаффен отдернула свою.
— Ну, если дело касается того, чье это, то это мое в той же степени, как и всех, — ответила она.
Лили посмотрела на нее недоуменно. Она была уверена теперь, что поведение посетительницы означало угрозу. Будучи экспертом в определенных ситуациях, сейчас она не находила ничего в своем опыте для оценки происходящего. Она чувствовала, однако, что этому надо положить конец.
— Я не понимаю, если этот пакет не мой, зачем вам я?
Женщину вопрос не смутил. Ответ, очевидно, у нее был, но, как у всех людей такого сорта, ей надо было проделать долгий путь к началу истории, и только после паузы она ответила:
— Мой муж был дворником в «Бенедикте» до начала этого месяца, с тех пор он без работы.
Лили молчала, и она продолжила:
— Это случилось не по нашей вине, на это место у посредника был на примете другой человек, и нас выгнали со всеми пожитками, только чтобы потрафить ему. Прошлой зимой я долго болела, операция съела все, что мы отложили, и это непереносимо для меня и детей, а Хаффен давно уже без работы.
Значит, она пришла только попросить мисс Барт найти место для мужа или, что более вероятно, искать содействия молодой леди в переговорах с миссис Пенистон. Лили привыкла всегда получать то, что хотела, и ей часто приходилось выступать в роли посредника, и теперь, освободившись от смутного страха, она укрылась за обычной формулой.
— Я сожалею, что у вас такие неприятности, — произнесла она.
— О, это точно, мисс, еще какие. Но это только начало, будь у нас хоть какой-то шанс, но посредник уперся рогом. И не наша вина, но…
Тут Лили потеряла терпение.
— Если вы хотите меня попросить… — перебила она.
Обида женщины на резкий отпор, казалось, подтолкнула ее неповоротливые мысли.
— Да, мисс, я к тому и веду, — сказала она.
Потом помедлила, не отрывая взгляда от Лили, и тягуче продолжила:
— Когда мы служили в «Бенедикте», я убиралась в комнатах джентльменов, по крайней мере подметала там по субботам. У некоторых господ были кучи писем, я никогда не видела столько много. Мусорные корзины у них были набиты доверху, и бумага валилась на пол. Добра этого у них полно, у беспечных таких, но некоторые из них хуже других. Мистер Селден, мистер Лоуренс Селден, он совсем не беспечный, нет, он сжигает письма зимой и рвет в клочки летом.
Продолжая говорить, она развязала веревки на пакете и, вытащив письмо, положила его на стол между собой и мисс Барт. И, как она сказала, письмо было разорвано пополам, но быстрым движением она соединила половинки вместе и разгладила их рукой.
Волна возмущения поднялась в Лили. Девушка будто очутилась в присутствии чего-то мерзкого, но еще непонятного, чего-то отвратительного, о чем люди шепчутся, того, что никогда не касалось ее собственной жизни. Она отпрянула гадливо, но тут же застыла, сделав неожиданное открытие: под тусклым светом люстры миссис Пенистон она узнала почерк на письме. Почерк был неровный, крупный, с претензией на энергию, не способную скрыть вздорную слабость, и слова, выцарапанные густыми чернилами на бледно-розовой бумаге, зазвенели в ушах Лили, как если бы они были произнесены вслух.
Сначала она не осознала важность происходящего. Она поняла только, что перед ней лежит письмо, написанное Бертой Дорсет и адресованное, вероятно, Лоуренсу Селдену. Там не было даты, но, поскольку чернила еще не поблекли, можно было предположить, что оно написано недавно. Сверток в руке миссис Хаффен, без сомнения, содержал еще письма того же рода — дюжину или около того, рассудила Лили, оценив его толщину. Письмо, лежавшее перед ней, было коротким, но и несколько слов, ворвавшихся в ее мозг, прежде чем она отказалась их читать, рассказали долгую историю — историю, читая которую последние четыре года друзья той, что ее писала, улыбались и пожимали плечами, полагая это всего лишь одним из бесчисленных сюжетов комедии положений в высшем свете. Теперь же глазам Лили предстала оборотная сторона или, скорее, вулкан, скрытый под поверхностью, над которой догадки и намеки скользили легко, но лишь до первой трещины, когда шепотки превращаются в визг. Лили знала, что общество возмущается более всего теми, кому была гарантирована его защита, и наказывает предавших его попустительство, если находит преступника. И сейчас происходило именно это. Законы в мире Лили гласили: муж — единственный судья поведения женщины, формально жена выше всяких подозрений, пока муж одобряет ее поведение или безразличен к нему. Но, зная темперамент Джорджа Дорсета, нельзя было и помыслить о попустительстве, обладатель письма его жены мог разрушить всю ее жизнь одним пальцем. И в чьи же руки попала тайна Берты Дорсет! На миг ирония ситуации приправила отвращение Лили слабым вкусом триумфа. Но отвращение победило: инстинктивное сопротивление вкуса, воспитания, беспрекословно унаследованных угрызений совести заглушило иные чувства. Самым сильным ее чувством было отвращение к грязи.
Она отпрянула, стараясь держаться как можно дальше от визитерши.
— Мне ничего не известно про эти письма, — сказала она, — и я не понимаю, зачем вы их сюда принесли.
Миссис Хаффен изучала ее пристально.
— Я скажу зачем, мисс. Только так можно добыть денег, а если мы не заплатим за квартиру до завтрашнего вечера, нас выгонят. Я никогда ничего подобного не делала, но если вы поговорите с мистером Селденом или с мистером Роуздейлом, чтобы Хаффен снова получил место в «Бенедикте»… Я видела, что вы говорили с мистером Роуздейлом на лестнице, когда вышли из комнаты мистера Селдена.
Кровь бросилась в голову Лили. Она поняла: миссис Хаффен думает, что это ее письма. В первом порыве гнева она была готова позвонить и приказать вышвырнуть эту женщину, но что-то остановило ее. Упоминание имени Селдена изменило направление ее мыслей. Письма Берты Дорсет ничего для нее не значили — пусть плывут туда, куда их несет случай! Но судьба Лили Барт неразрывно связана с Селденом. Мужчины и в худшем случае не очень страдают от подобных разоблачений, но сейчас вспышка озарения прояснила Лили смысл этих писем, то, что они были мольбой — неоднократной и поэтому, вероятно, безответной — возобновить связь, ослабшую со временем. Тем не менее то, что переписка по велению судьбы могла