Если бы мама была жива, сейчас ей было бы почти сто лет… Она умерла в возрасте чуть за пятьдесят. Прилегла отдохнуть и больше не встала. Инсульт? Инфаркт? Меня там не было, я никогда не узнаю точно, что произошло. А для отца ее смерть оказалась последней каплей. Сначала бизнес, потом дом, который он строил для мисс Пэм, потом сама мисс Пэм. Он обезумел от потерь и решил избавить мир от своего присутствия. Неважно, как именно он с собой покончил. Важно – что он это сделал. Может, не покончил бы, будь я рядом. Кто знает…
Надо отдать Дэниэлю должное. Он регулярно мне писал – и на стройку, и на ранчо. Понятия не имею о чем – я все его письма рвал, за исключением последнего.
Первая строчка вышла удачной: «Вард, твои родители скончались». Такое не пропустишь. Потом следовали некоторые подробности, а затем в письме говорилось следующее:
«Мои неоднократные попытки связаться с тобой не увенчались успехом, поэтому я был вынужден распродать остаток имущества твоих родителей, чтобы оплатить похороны. Увы, покрыть расходы не удалось. Мне пришлось вести долгие переговоры со старым мистером Шефером, владельцем похоронной службы, и он согласился дать кредит на часть суммы. Я уверил его, что ты все вернешь. Пришлось постараться! Я поехал в Мемфис и попытался сбыть кольца в ломбард вместе с остальными пожитками, однако они не окупили бы и ланча в привокзальной забегаловке. Мне сказали – обручальные никто не покупает из суеверия, чтобы не омрачать союз чужими воспоминаниями, вот с бриллиантами другое дело, их переставляют. Так что кольца прилагаю к письму.
Сейчас направляюсь в Новый Орлеан искать работу в хлопковом деле. Пожелай мне удачи! Надеюсь, приедешь навестить, когда устроюсь! Ты мой единственный родственник, а я – насколько понимаю – твой.
Любящий дядя, Дэниэль Хорн».
У мисс Пэм было еще одно колечко – с помолвки. Я долго гадал, как сложилась его судьба. Долгие годы заглядывал в витрины ломбардов. Хотя бриллиант я вряд ли узнал бы, даже если бы увидел. Дядя прав – его камень наверняка переставили. И все же витрины я всегда внимательно осматривал.
Глава семнадцатая
Поразительно, как быстро люди позабыли о Рино с его бракоразводными делами! За год до того лета, о котором я вам рассказываю, про Рино даже писали в журнале «Лайф»! Ну да, сейчас развод уже дело привычное… И журнал «Лайф» давно не выпускают.
Рад видеть вас снова! Я боялся, что вконец вас заболтал в прошлый раз и вы больше не придете… А мне так приятно поговорить о прошлом! В моем возрасте события пятидесятилетней давности кажутся более реальными, чем вчерашний день. И еще я слишком долго хранил историю в тайне. А теперь плотину прорвало – спасайся, кто может. Скажите, если начнете тонуть.
Секундочку! Выключу телевизор. Я по старинке – кнопкой. Чертов пульт постоянно теряется, какой в нем вообще толк? Совершенно верно – шел «Тонкий человек». Да, хороший фильм. Знаете, в шестидесятые, когда появился Кеннеди, его жена Джеки показалась мне поразительно похожей на Эмили. Хотя Мирна Лой даже больше ее напоминает. Джеки слишком серьезная, и потом, ее тихий голос уничтожает всякое сходство. У Мирны голос, конечно, тоже не тот, но она хотя бы веселая. Легкая, понимаете?
А я ведь ее видел! Представьте! Я имею в виду Мирну Лой. Во время войны Голливуд организовывал выездные банкеты для военных. Многие кинозвезды приезжали на эти импровизированные вечеринки, чтобы поддержать боевой дух… Они с нами танцевали, подавали еду, болтали и так далее. Да, вы правы – совсем как ковбои на ранчо, которые поддерживали армию разводящихся. Ну так вот, околачиваюсь я у танцпола с товарищами из Форт-Орда, и вдруг кто-то стукает меня по плечу. Оборачиваюсь и вижу Мирну Лой!
– Вы – Мирна Лой! – говорю я ей.
А она:
– Да. Потанцуем, солдат?
– Конечно, мэм!
– Не называйте меня «мэм», пожалуйста! Я не настолько старая!
Эта фразочка ярко напомнила мне Эмили, и я весь танец путался в ногах. Впрочем, наверняка не я один терял ориентацию в пространстве, обнимая живую Мирну Лой после стольких лет любования ее образом на голубом экране. Она великодушно прощала мне неуклюжесть и, как могла, старалась разговорить.
– Откуда вы родом? – спросила она.
Я почему-то ответил:
– Из Рино.
– О, я была в Рино!
– Правда? Случайно, не разводились?
– Случайно, разводилась. Все там разводились.
– Наверное, не все…
В ночь, когда я узнал, что родители давно лежат в могиле, снова стояла адская жара. Я опять совершенно голый распростерся на кровати поверх простыней и вертел кольца – на среднем пальце Говарда-старшего, а на мизинце – мисс Пэм. Когда я прощался с ними несколько лет назад на платформе в Мемфисе, то и представить не мог, что больше никогда не увижу.
И когда – наконец-то! – я уже почти отплыл в лодочке вместе с Котом и Совой, раздался легкий стук в окно. Я сел и увидел Эмили.
– Можно к вам? – спросила она шепотом.
На этот раз я сообразил обернуться простыней, прежде чем открывать окно.
– Пожалуйста, – сказал я.
Эмили выжидающе смотрела на меня снизу вверх. Она была в детской пижаме и мокасинах (наверное, купила вместе с красными сапожками).
– Тогда дайте руку!
– Руку? – Я не ожидал, что «можно к вам» следует понимать буквально.
– Ну да!
Впрочем, терять мне было нечего. Она уперлась ногой в стену, а я потянул ее вверх за запястья. Благодаря Нининым стараниям Эмили за последние несколько недель очень неплохо стала лазать.
– Надеюсь, не разбудила? У вас, должно быть, уши горят… Мы с Ниной как раз вас вспоминали.
– Да? И чем обязан? – поинтересовался я, туже затягивая на талии простыню.
– Я по поводу револьвера… Где вы его спрятали?
– А вам зачем?
– Нина меня спросила, где револьвер. Я сказала, что не знаю. Это чистая правда. А потом она пошла спать, а я задумалась. И уже не могла остановиться. Скажите мне, пожалуйста, где он, а то я никогда не усну.
– Под кроватью, – сказал я.
– Под кроватью? А вдруг найдут?
– Он завернут в наволочку.
– Разве не лучше его запереть на ключ?
– Мне негде запирать. Под кроватью вполне надежное место. К тому же он разряжен.
– Да, я помню…
Мы еще постояли, глядя друг на друга в лунном свете. Наконец я спросил:
– Могу я еще чем-то помочь? – Еле удержался, чтобы не добавить «мэм».
– Ответьте, пожалуйста, на один вопрос… – попросила Эмили.
– Постараюсь, – сказал я.
Она кашлянула и сказала:
– Нина говорит, нельзя судить о мужчинах по Арчеру – он далеко не самый удачный пример, как Нина считает. Я, по ее мнению, заслуживаю лучшего. А мне кажется – кому я вообще теперь нужна? А вы что думаете?
От меня явно требовался определенный ответ, только я не до конца понял – какой именно.
Пришлось сказать наугад:
– Если вы про то, что дама – «порченый товар» после развода, то это все ерунда. Такая женщина, как вы, любого осчастливит.
– «Такая, как я» или просто я? – спросила Эмили.
– Ну конечно, вы. В вас куча мужчин влюбится. Вот увидите.
– А вы? Влюбились бы?
Она посмотрела на меня в упор и начала неуклюже теребить пуговицы на своей пижамной рубашке.
До меня дошло – это не вопрос, а предложение. Мне понадобилось какое-то время, чтобы оправиться от удивления. Потом я как джентльмен пришел на помощь даме:
– Давайте, я расстегну.
Разумеется, мы поступили неразумно. Просто если ты одинок и убит горем, и вдруг женщина, которая тебе нравится, начинает расстегивать рубашку… Эмили тоже переживала не лучшие времена, и мы не нашли другого способа друг друга утешить – хоть и не были тогда влюблены.
С той ночи мы с Эмили встречались при любой возможности. Нам не важно было – днем или ночью, в помещении или на улице. Мы кидались друг на друга при первом удобном случае. Вы спросите, как мы не попались? Просто погода стояла жаркая, и наши постоялицы потеряли интерес к вылазкам. Днем все устраивались под вентиляторами и дремали.
Мы сильно рисковали, нас могли застукать на месте преступления в любую минуту, и, признаюсь, это отвлекало меня от тяжелых мыслей. Мы по-быстрому вкушали запретный плод самым бессовестным образом – например, в пустом стойле (Эмили нашла предлог и попросила показать котят). Или в дилижансе – помню, он так угрожающе скрипел и качался, что пришлось перебазироваться в «Пирс Эрроу». Или на попоне у изрытого сусликами поля вдали от дома – у пересохшего русла, которое в сезон дождей наполнялось бурными водами.
И вот где-то в процессе прелюбодеяния я влюбился в Эмили. По уши. В этом и опасность, и прелесть, правда? Сначала сближаются тела, потом души. Разве бывает наоборот?
И я думал, что она отвечает взаимностью – не без оснований, разумеется. Однажды я разбудил ее перед рассветом, чтобы она успела перебраться в спальню «Скорпион». Эмили открыла глаза, сонно улыбнулась и сказала:
– Ох, Вард… Без тебя нет меня.
Однажды Эмили надевала пижаму, прежде чем улизнуть из барака в дом, и услышала звук воды в унитазе за стеной. Она замерла и шепотом спросила:
– Что это?
Я поднес палец к губам и, дождавшись, когда хлопнет дверь, объяснил:
– Это Сэм. В спальнях только раковины, а туалетная комната у нас общая. Между его и моей.
– Ой, думаешь, он нас слышит?
– Из своей спальни? Вряд ли. Кстати, как ты умудряешься выбираться из дома? Неужели никто не заметил? Лестница ворчит и стонет громче Цепиного желудка перед обедом. Ты же больше не в «Койоте» и не можешь лазить из окна.
– Благодари нашу дорогую Нину, – ответила Эмили. – Давным-давно, когда она разводилась первый раз, Нина изобрела способ таскать из кухни еду после общего отбоя. Когда мы только поселились вместе, меня мучила бессонница из-за всех этих переживаний, и она показала, как обходить скрипучие места. Запомнить последовательность шагов не так просто – нужен ум шахматиста.
Теперь стало понятно, почему Эмили бесшумно бежала по ступеням в тот день, когда мы впервые поцеловались.