В двух битвах — страница 5 из 6

1. Перед прорывом

Штаб дивизии расположился на левом берегу, метрах в семистах от станицы Клетской, в легких, наскоро построенных землянках. Густой когда-то кустарник с часто разбросанными большими деревьями теперь представлял собой жалкие остатки. Кругом все было иссечено снарядами и изрыто воронками. Валялись искромсанные деревья, вывороченные корни, большие комья черной земли...

Все минувшие дни начподив Николаев находился в полках и вот только теперь появился в расположении штаба. Сколько тут ждало его работы! То неполадки в тылах, то неустройство в редакции дивизионной газеты... Давно уже заметил Николаев, что дивизионка частенько оказывается у штаба тыла на положении пасынка, что на нее смотрят, как на надоедливый дополнительный привесок. Для редакции с ее походной типографией не выделяется хорошего транспорта, и она нередко тащится даже позади тылов. Во многом был повинен и редактор. Во время беседы он так толком и не мог объяснить, почему редакция умудрилась намного отстать даже от дивизионных тылов... Дело было исправлено, газета пошла в полки вовремя.

После дивизионки ознакомился с делами штаба. Тут все шло вроде бы неплохо. К октябрьскому празднику ожидали приказа на прорыв обороны врага. Все документы были отработаны, партийные собрания проведены...

— А какие сведения о противнике? — поинтересовался Николаев. Маскировочные работы проведены успешно. Никаких признаков беспокойства противник не проявляет. Клетскую несколько раз бомбили фашистские самолеты, но наши зенитчики сознательно молчат. У летчиков складывается впечатление — бомбят пустую станицу.

Годовщину Октября гвардейцы отпраздновали скромно, по-фронтовому. Ждали приказа. Как-то вечером, возвращаясь из части, старший инструктор по информации политрук Виктор Куликов встретил Николаева «новостями».

— Товарищ начальник, могу вам сообщить не совсем приятные изменения: Михаила Михайловича Кулькова сняли, а полкового комиссара Галушко отзывают. Яшка час назад мне сообщил, что приехал уже новый заместитель командира по политической части, в звании полкового комиссара. Товарищ Галушко назначен на другую работу, но куда — не знаю, — докладывал залпом и несколько в возбужденных тонах Виктор Куликов.

Недели три назад, на первом привале во время марша дивизии, к Андрею подошел ветеран соединения командующий артиллерией Иванков. Из первых его слов начподив понял, что артиллерист не в духе. Лицо мрачное, глаза светятся недобрым огоньком и чем-то озабочены. Они перебросились несколькими словами, но разговор не клеился, чувствовалось, что старый полковник подошел к Андрею неспроста и что-то хочет сказать, но мнется и никак не решается.

— Федор Васильевич, мы с вами старые сослуживцы. Хорошо друг друга знаем. Вижу, что-то вы хотите мне сказать и никак не решитесь. Верно?

— Согласен. Неприятную вещь говорить-то всегда нелегко. А сказать должен, поймите меня, коммунист же я.

— Но вот вы и скажите. К тому же есть, дорогой Федор Васильевич, замечательная русская пословица: «Лучше горькая правда, нежели сладкая ложь».

Полковник с минуту стоял молча, сощурив свои проницательные глаза, потом заговорил, гладя небольшие серебристые усы.

— Нехорошо, когда большой начальник не теми делами начинает увлекаться. Пришел к начальнику штаба, а у него женщина. Ну куда это годится, Андрей Сергеевич? А ведь не молод. Седой волос в голову, а бес в ребро. А я зашел к нему по службе. Но как увидел... Иванков махнул рукой. — Больше к нему не пойду. Душа не лежит.

Наступила длительная пауза. Лицо Николаева побагровело. В эти минуты он чувствовал себя в положении школьника, которого старшеклассник уличил в нечестности. И этому было две причины. Сообщение полковника застало его врасплох: он не знал, что женщина постоянно живет у Кулькова, и ему было очень неудобно узнать об этом от полковника.

— Вы молчите, — прервал затянувшуюся паузу полковник. — Выходит, мое заявление огорчило вас?..

— «Ого-р-чи-и-ло». Не то слово, уважаемый Федор Васильевич! — сказал строго Андрей, беря себя в руки. — Оно возмутило меня...

— Ну вот, недаром я колебался... И дернуло меня, старого черта...

— То есть как это «дернуло»?! Вы совершенно правильно поступили и как коммунист, и как старший офицер!.. Спасибо.

Николаев еще раз поблагодарил Федора Васильевича.

В тот же день состоялась беседа с Кульковым.

— Как здесь оказалась женщина? — спросил в упор Николаев.

— Виноват, Андрей Сергеевич, — сознался тут же Кульков. — Передавай дело в парткомиссию.

Но, к сожалению, через две недели Николаев вынужден был последний раз предупредить Кулькова.

Происшедшая перемена была для Андрея не очень приятной, и прежде всего потому, что время смены двух ответственных работников явилось крайне неподходящим. Из политотдела Николаев пошел к комдиву.

— Э-э, да вот и Николаев, легок на помине. Сейчас только о тебе вспоминали, — заговорил, как всегда, радушно и негромко комдив. — За твое отсутствие у нас изменения. Галушко Александра Лукича провожаем. Приехал новый комиссар, знакомься.

— Полковой комиссар Золотов, — отрывисто и громко сказал поднявшийся со стула стриженный под Котовского и немного на него похожий офицер. Ему было не более сорока. Большое, с крупными чертами краснощекое лицо чисто выбрито, молодцеват, здоров.

Завязалась беседа. Николаев узнал, что Золотов прибыл из гвардейской дивизии той же армии с должности комиссара гвардейского полка. В Красной Армии служит более двадцати лет. На фронте с начала войны. Андрей почувствовал, что это опытный и закаленный товарищ. Хлебов по карте ознакомил Николаева с обстановкой. Затем развернул листы с фотосъемкой обороны противника перед фронтом дивизии. Оборонительный рубеж врага был заснят очень удачно, начиная с одиночных окопов и кончая хорошо замаскированными дзотами.

— А приказ еще не получен, — вздохнул он, — но и так ясно — через несколько дней наступаем. Вполне возможно, что-будем на главном направлении, в армии Батова. Командующий на нас возлагает большие надежды. Через день-два должны сменить части и занять оборону. Главное сейчас — маскировка, изучение противника подвоз боеприпасов. Исходя из этих задач и стройте свою работу, — закончил короткий обзор обстановки и ориентировку на ближайшие дни Виктор Сергеевич Хлебов. Он что-то еще хотел сказать, но его позвали к телефону.

Андрей подошел к Галушко, увлек его в угол хаты. Полковой комиссар был невесел. Молчалив. Видно, уезжать ему из дивизии было нелегко.

— Ну что ж, Александр Лукич, — заговорил Андрей тихо и так, чтобы слышал его только Галушко, — не унывай. Особенно неприятно то, что уезжаешь ты в самые горячие для нас денечки.

— Приказ, Андрей Сергеевич, — со вздохом сказал Галушко.

— Пожелаю тебе на новом месте такой же дружной работы.

Стоял полдень, когда Золотов вместе с Андреем направились в Клетскую, где располагались части соединения. На улице было свежо. С ночи поднявшийся ветер разогнал низко нависшие облака и расчистил небосклон. Осеннее солнце мягко скользило по лицу. С двухкилометровой высоты голубого неба доносился знакомый рев моторов немецкого двухфюзеляжного самолета.

Шли быстро. Григорий Андреевич Золотов следом за высоким разведчиком, вызвавшимся провожать их, энергично перепрыгивал через обломки деревьев, груды навороченной земли, многочисленные воронки от снарядов и мелких бомб. На ходу они разговаривали. Полковой комиссар горел желанием быстрее побывать в частях, познакомиться на месте с положением дел, поговорить с солдатами, командирами, политработниками. Все движения, реплики свидетельствовали о его большом желании скорее включиться в активную работу.

Вскоре они вышли из прибрежного перелеска. Впереди них развернулась запоминающаяся картина. В двух-трех километрах высились Клетские высоты. Покрытые осенним инеем, их вершины сливались с горизонтом. Время от времени шапки гор озарялись крохотными вспышками. Солдаты Антонеску вели огонь по нашим частям. По хребту гор проходил передний край врага. С этих господствующих высот противник на большую глубину контролировал всю окружающую местность.

У подножия гор вытянулась длинной ломаной полосой большая придонская станица Клетская. Ее западная окраина была совсем близко. Золотов и Николаев уже хорошо видели выбитые рамы, поврежденные крыши домов...

Всматриваясь в окружающее пространство, начальник политотдела и Золотов незаметно приблизились к станице, достигли огородов. В небольшой ложбинке заметили группу солдат. Золотов повернул к ним. Минометы были хорошо замаскированы соломой, очеретом, травой. Солдаты сидели вокруг костра и готовили в котелках еду. Увидев старших начальников, встали, сержант подал команду «Смирно!» и направился с докладом. Григорий Андреевич, не принимая рапорта, обратился к солдатам:

— Здорово, братцы! Садитесь. Чем занимаемся?

Солдаты дружно поздоровались, но никто не заговорил.

— Почему молчим? Что смотрите так на меня? Не знаете? Хорошо, скажу. Я заместитель командира дивизии по политчасти, только сегодня прибыл к вам. Фамилия моя — Золотов, звание видите — полковой комиссар. Жена, дети есть, вот и все. Вопросы будут?

На суровых, обветренных лицах солдат появилась добродушная улыбка. Ответили сразу несколько человек:

— Вопросов нет. Теперь все ясно.

— Вот и хорошо, — опять заговорил Золотов. — А то вот ефрейтор, — он указал рукой на стоявшего возле него парня, поедает глазами меня и ничего не говорит. Ну, да это к слову. Как воюем? Мины есть?

— Воюем, как полагается, товарищ полковой комиссар, наконец заговорил низким баритоном детина-ефрейтор. — Фрицев бьем везде, куда ни приходим. Теперь, говорят, надо антонесковцев познакомить с нашей пропиской. Ну а коли надо, знакомство состоится, только бы не обкладывать в долгий ящик. А что касается мин, то они у нас есть. И перебоя у нас с ними не замечается. Когда надо, на руках тащим, а без них не остаемся. Нельзя.

— А как фамилия твоя? — осматривая добродушным взглядом ефрейтора, спросил Золотов.

— Афонин, товарищ полковой комиссар.

— А родом-то откуда?

— Челябинский. Родился и там же в люди вышел. Вместе с батькой на заводе слесарил.

— Воюешь-то давно?

— С первых дней, отрывался только в госпитали. Три раза фрицы «прививку» делали. Теперь иммунитет приобрел и думаю до Берлина без пересадки добраться.

— Прямо до Берлина, а если дальше?

— Дальше не противопоказано. Вполне можно, товарищ полковой комиссар, а ближе нет, не соглашусь. Расчета полного может не получиться.

— А силен ты, братец, как я посмотрю на тебя. — Золотов подошел к нему поближе и потрогал его руку повыше локтя. — Небось миномет за милую душу вместе с плитой таскаешь?

— По-всякому бывает. Иногда и мин еще прихватишь. Все обстановка определяет.

Николаев, отозвав тем временем в сторонку парторга батареи и беседуя с ним, прислушивался к разговору Золотова с минометчиком. Полковой комиссар угостил солдат махоркой, спросил, как дело с питанием, посмотрел на обувь, окинул взглядом боезапас и ушел, как близкий им человек. Умение находить общий язык с солдатами, расположить их к себе — положительная черта характера Григория Андреевича Золотова быстро была подмечена Андреем. Так запросто, непринужденно и располагающе говорить с солдатами — немалое искусство и прекрасное качество любого командира вообще и политработника в частности.

До глубокой ночи замкомдив и начподив пробыли в Клетской. Побывали во всех полках. Вместе с командиром 74-го гвардейского полка Осечковым заглянули в батальон, который изготовился ночью первым сменить части, занимавшие передовые позиции. Замеченные недочеты в маскировке, питании и материальном обеспечении готовящегося наступления тут же на месте устранялись.

На дворе стояла глубокая ночь, когда Николаев возвратился в свой блиндаж. Виктор Куликов не спал. Он готовил очередное политдонесение и поджидал возвращения начальника.

— Интересно, какое впечатление на вас произвел новый замкомдив по политчасти, товарищ начальник? — встретил Николаева инструктор по информации.

— Слишком рано еще судить о человеке, с которым общался всего несколько часов. Если же говорить о первом впечатлении, то в целом оно неплохое. Опытный. Умеет быстро нащупывать кратчайшую дорожку к сердцу солдата. Простой, общительный. Дело у него пойдет.

Куликов тут же завладел блокнотом начподива. Ему как раз и не хватало его для подготовки политдонесения. Николаев сказал:

— Жидковат сегодня. Больше слушал и очень мало делал пометок. Но кое-что есть.

— Вот этого «кое-что» мне как раз и недостает, — засмеялся Куликов.

— Если так, то не больше как дежурным будет наше очередное донесение, — заметил начподив. Он настолько устал, что ноги с трудом держали его. Быстро раздевшись, лег на походную раскладушку и тут же крепко уснул.

Утром Николаев проснулся от сильного грохота. Когда раскрыл глаза, то кругом все дрожало. Вблизи блиндажа взрывались стокилограммовые бомбы. Осколки глухо ударялись в дверцу блиндажа.

Николаев, встав, глянул в маленькое окошечко, пристроенное трудолюбивым и смекалистым на эти дела ординарцем Зарей. Чуть-чуть начинал брезжить рассвет. Виктор Куликов как ни в чем не бывало сидел в накинутой на плечи шинели за маленьким складным столиком, обрабатывал незаконченное вечером политдонесение. Взглянув на начподива, сказал:

— И вас разбудили?! Сегодня рано что-то они проснулись. С полчаса, наверное, как обрабатывают перелесок. А последний раз так сыпанули и с таким раздражающим свистом шли на нас бомбы, что подумал — амба. И что они свирепствуют? Или наше прибытие им удалось установить?

Засвистели бомбы. Куликов бросился на пол, инстинктивно прижимаясь к стене. Средние бомбы шли, видно, кучно. Зловещий свист их нарастал с каждой долей секунды. И снова около блиндажа раздался оглушительный треск, задрожала земля, запрыгала под Андреем койка, малюсенькое окошко вылетело, коптилка погасла, сверху посыпался земляной дождь. В нос Андрею поползла горькая пороховая гарь.

— Вот свирепствуют. И в самом деле, не засекли ли наш штаб? — с тревогой в голосе сказал Виктор Куликов. В землянке сделалось тихо — все, кроме Андрея, лежали на полу. Первым поднялся Заря и опять стал ремонтировать дверцу чугунной печки.

— Вот дает!.. Перелесок решил с землей перемешать, — сказал негромко ординарец.

Николаев снял телефонную трубку. Его соединили по очереди с замполитами полков. Те доложили, что кухни пришли в срок, и все люди накормлены. Это означало: смену частей произвели, все прошло организованно.

Однако сильная утренняя бомбежка командного пункта дивизии и тылов полков наводила на различные размышления. Высшее командование гитлеровцев или получило сигналы о передвижении наших частей, или считало такую возможность вероятной. Командир дивизии принял меры по усилению маскировки всего района. Фашисты бомбили без малейших помех с нашей стороны. Больше всех в эти минуты сетовали на начальство зенитчики. Они уже стояли на позициях и готовы были открыть огонь в любую минуту. Но стрелять категорически запрещалось: ничто не должно показывать присутствие в этом районе новых частей.

2. Штабная «игра»

Дней десять спустя после октябрьского праздника Хлебов, Золотов и Николаев приехали на штабную «игру» к командующему армией. Машину оставили в лощине. Их встретил офицер. С ним и пошли на наблюдательный пункт командарма. Минут через семь-восемь спустились в траншею, прошли еще метров двести и оказались на скате Дружининских высот, близ Дона. Зашли на площадку, покрытую маскировочной сетью. В центре ее был искусно оборудован масштабный макет окружающей местности. Вокруг него — щели с легкими перекрытиями. Поочередно представились командующему.

— Николаев? Ну здравствуйте, Николаев, — заговорил командующий. — Слышал о вас. Слышал... Когда приезжал к вам, сказали — приболел. Было такое дело?

— Да, я действительно в то время отсутствовал, товарищ генерал. Комдив передал, что вы интересовались мною.

Виктор Сергеевич Хлебов тогда не сказал командующему истинную причину отсутствия Николаева. А она состояла в том, что во время марша на четыре дня его отпускали к семье. Ему очень хотелось взглянуть на дочурку Таню, которой шел десятый месяц. Да и жену с восьмилетним сынишкой Леней повидать. До Рассказова, на Тамбовщине, как и рассчитывал, добрался за сутки. Два дня был дома, а на третье утро, как ни просили родные задержаться на денек, не остался: обещал комдиву с комиссаром быть дома только двое суток и нарушать слова не мог. Выехал и точно бы к концу четвертых суток был в дивизии, но на дороге его застала зима. При буксовке на нерасчищенной от снега дороге сломался карданный вал машины. Пока разыскали тягач да привезли машину в ближайшую МТС, ремонтировали, а затем через заносы пробивались, ушло еще пять суток. А за это время на последнем переходе марша произошло два досадных происшествия с перебоями в питании. А тут еще личные завихрения начштаба Кулькова...

...Командирские занятия начались в точно установленное время вступительным словом командарма.

— У нас сегодня «игра». Повторяю, «игра!» — начал негромко Павел Иванович Батов, держа в правой руке указку. — Посоветовавшись в Военном совете, мы решили не искать новый театр боевых действий, не загружать вас дополнительным комплектом карт, не заставлять наносить новую обстановку, сочли целесообразным все перипетии «игры» привязать к данным условиям. Всем вам и нам обстановка и условия хорошо знакомы, что и облегчит, а может, на отдельных этапах и усложнит нашу работу. Будем проигрывать глубокую наступательную операцию армии в системе наступления двух фронтов с прорывом заблаговременно под готовленной обороны противника.

Батов подробно изложил оперативную обстановку на шестнадцатое ноября сорок второго года в районе Сталинграда и, заключая, сказал:

— Как видим, фашисты продолжают наседать на соединения армий Чуйкова и Шумилова с целью сбросить их в Волгу и полностью захватить Сталинград. Но Красная Армия не сидит сложа руки и тоже строит свои планы. А вот какие планы и, в частности, что будем делать мы, об этом поговорим после перерыва.

Когда был объявлен пятнадцатиминутный перерыв, Андрей прошел в траншею, к стереотрубе, нагнулся к окулярам. Обзор местности отличный. Внизу — поле, за ним—скованная легким льдом зеркальная поверхность Дона, далее берег с мелким неровным кустарником, запорошенным первым снежком, позиции родной дивизии, соседней 304-й... Андрей заглянул правее. Неплохо просматривается стык с соединением, входившим в 21-ю армию генерала Чистякова. Вспомнилось, как командарм обратил внимание Хлебова на безусловное обеспечение фланга ударной группировки соседней армии, поскольку по «игре» у противника неподалеку от полосы наступления гвардейцев расположены значительные танковые резервы.

Рассматривая бледные контуры этого стыка, Андрей вспомнил слова командующего армией: «Учтите, товарищ командир 27-й гвардейской. Все ваши усилия могут пойти насмарку, если вы своевременно не парируете танковые контратаки противника и дадите им развить свой успех во фланг ударной группировки армии Чистякова».

«Да, — подумал Андрей, — это особенно надо предусмотреть в политическом обеспечении. Вернусь, обязательно встречусь с коммунистами противотанковой артиллерии и подразделений противотанковых ружей. Надо бы побывать завтра же в правофланговом полку. Ведь удары танков противника в первую очередь придется принять ему. В первые двое суток целесообразнее быть именно в этом полку».

Андрей перевел стереотрубу чуть правее. Близко подступили седые скаты высот. Там противник. Его первая траншея, с появляющимися в разных местах барашками дыма от пулеметного огня, видна отчетливо. За ней вторая траншея, а дальше километрах в трех покрытые дымкой верблюжьи горбы других высот. Их также придется брать с боем. «Да, молодцы армейские операторы. Они выбрали, а саперы оборудовали отличный наблюдательный пункт! Прекрасно будет видно поле боя».

Перерыв кончился. Батов представил слово Хлебову. Тот чётко, аргументированно доложил о противнике, своих силах, боевом построении, ближайшей и последующей задаче, взаимодействии с артиллерией, танками, соседями и темпе наступления, рассмотрел наиболее существенные вопросы боя в глубине, возможные направления контратак противника, указал ориентировочное время и рубежи ввода в бой второго эшелона армии...

Когда Хлебов закончил, командарм предложил ему подойти к стереотрубе и на местности показать, какие участки прорыва обороны врага будут предметом его особого внимания, сказать об оси перемещения командного пункта, о взаимодействии в динамике боя. Хлебов уверенно осветил и эти вопросы, показал завидную ориентировку на местности.

— Ну что же, командир гвардейцев, — заговорил Батов, когда все заняли места у макета, — неплохо уяснил задачу дивизии при прорыве, продумал основные вопросы динамики боя в глубине, и, замечу, все обстоятельно продумал. Еще один вам вопрос. — Батов, сделав паузу, внимательно посмотрел на спокойное скуластое лицо Хлебова. — Известно, танков у нас относительно немного, противник вполне может подтянуть к участку вашего прорыва много больше. И вот с рассвета второго дня наступления, к примеру, из района юго-восточнее Осинки он контратакует вас силами до полка пехоты с двумя десятками танков. Ваше решение?

Хлебов сжал тонкие губы, сдвинул брови, взглянул на свою карту, затем на макет, недолго подумал и заговорил:

Это не явится для нас неожиданностью. Более того, я допускаю, противник нас дважды, а возможно, и трижды будет контратаковать, и обязательно с танками. В данном случае командир 83-го полка, заранее ожидающий такой удар, двумя батальонами прикроется, артиллерия, действующая в боевых порядках пехоты, встретит танки. В моем резерве, в центре, неотступно за передовыми частями будет двигаться противотанковый дивизион. Его бросаю немедленно на угрожаемое направление. Если численность танков значительно превзойдет мои ожидания, попрошу авиационной поддержки. Контратаку отразим. И вообще, товарищ командующий, учитывая возможные и неоднократные танковые контратаки противника, приму меры к тому, чтобы от боевых порядков пехоты ни при каких обстоятельствах не отставала артиллерия. Постоянное взаимодействие с ней пехоты обеспечивает успех наступления. Учитывается мною и то, что в глубине обороны мы уже будем иметь дело не с румынскими, а с более боеспособными немецкими частями. Но может быть и другой оборот дела. Мы ожидаем контратаки противника с утра второго дня наступления и полагаем, что он ошеломлен силой нашего удара и в спешке будет затыкать дыры. Но, как нам известно, Паулюс — командующий 6-й фашистской армией — очень опытный. Он может ведь и с самого начала не распылять силы и не пойти на мелкие контратаки, а выждать, разобраться в обстановке, нащупать нашу основную группировку, создать мощный кулак и нанести солидный контрудар под корень нашего клина, к примеру, с утра третьего дня наступления. И тогда он придется по левому соседу и моей дивизии. При таком повороте дела сложнее будет. А возможность такую мы также не можем исключать. Никогда нельзя думать, что противник глупее нас.

— Ваше решение в этом случае, товарищ командир 27-й гвардейской дивизии? — резковато бросил Батов, лицо его сделалось серьезнее.

Рассуждения Хлебова шли дальше «игры» армейской наступательной операции. Командарм-то кое-что знал, а кое о чем домысливал, что предстоит крупнейшая стратегическая операция с участием не только двух фронтов, но эти вопросы, считал он, не следовало поднимать.

— Постараюсь встретить, — уверенно ответил Хлебов. — Но тогда уже прикроюсь не одним-двумя батальонами, а всю дивизию разверну фронтом на юго-восток. Запрошу от вас поддержку. А чтобы события меня не застали врасплох, буду вести глубокую разведку. Для этого брошу в дело лучших разведчиков.

— Вот это верно, — сказал Батов, встав со стула. На груди у него блеснули, играя на солнце, боевые ордена. — Об этом никогда не надо забывать. Ни на час!

Батов задал еще несколько вопросов, в частности по управлению боем. Хлебов и на них ответил. Было видно, к «игре» он подготовился основательно, хотя с подсчетом возможностей противника немного поднапутал, почувствовал это, покраснел. Согласившись с мотивированными уточнениями командующего, он быстро собрался с мыслями и снова обрел уверенность. На последний вопрос, касающийся взаимодействия с танкистами. Хлебов ответил спокойно, продуманно и убедительно.

После доклада командира 304-й дивизии и командиров танковых бригад оживленная дискуссия разгорелась по не совсем удачному докладу командира второго эшелона о вводе его соединения в бой. Батов наводящими вопросами тонко, очень умело и убедительно показал, как вредно упрощать вопрос ввода второго эшелона в сражение, недооценивать средства усиления, вопросы взаимодействия и выбор момента.

Занятия закончились получасовым подытоживающим выступлением Батова. С положительной стороны он отметил четырех командиров и в их числе Хлебова, говорил об итогах «игры», но ничего пока не сказал о предстоящем наступлении, хотя дата ему была уже известна, только предложил всем быть готовыми к получению боевого приказа. Посоветовал утром провести в течение двух-трех часов аналогичную «игру» в рамках своих соединений.

Хлебов, Золотов и Николаев возвращались, когда стало темнеть. Хлебов говорил:

— Полезная штука, ничего не скажешь. И если откровенно говорить, не знаю, как вас, а меня командарм многим порадовал. Противника, свои войска и вообще обстановку знает он до мельчайших деталей. А память какая! Никаких шпаргалок. Карта — и все. Страх не люблю, когда шпарят по шпаргалкам. И еще больше не уважаю, когда читают написанное второстепенными и третьестепенными лицами! В таких случаях прямо-таки душу воротит. И заметили еще: говорит коротко, не развозит, по-суворовски. Люблю таких. Ей-ей, люблю! За каких-нибудь семь часов целую армейскую наступательную операцию проиграли! Все командиры поговорили, и не по одному разу. А почему? Коротко, конкретно заставил говорить, лить воду не разрешал. И когда мы говорили, посмотрел, кто чем дышит, что знает, как ориентируется.

— А обратили внимание: на поднятом вами возможном оперативном контрударе не стал распространяться? — спросил Андрей.

— Не стал, верно, — оживился Хлебов. — Далековато махнул я. Там уже начинается высшая «материя». Большое начальство. Большие секреты. Но нельзя Батову не отдать должное в такте, корректности. Другой бы просто оборвал, мол, лезешь не в свое дело. А он — нет. От вопроса ушел, но чинно, благородно.

— Но вы заметили, Виктор Сергеевич, — вставил Золотов, — из штаба ни словом никто не обмолвился о предстоящем наступлении?

Хлебов усмехнулся:

— Как же не заметить. И это не случайно. Операцию-то разобрали свою, предстоящую. Мне кажется, дня через три, не позже, во всяком случае, получим приказ о наступлении. Сейчас крайне важно еще раз все тщательно проверить.

В машине, а затем в рыбачьей лодке при переправе через Дон разговор их уже перешел на неслужебные темы.

3. Сердце солдат

Весь день семнадцатого ноября в дивизии шла напряженная подготовка к предстоящему наступлению. Одновременно на переднем крае днем, на виду у противника, проводились земляные работы: углублялись траншеи, ходы сообщения. Усиленные оборонительные работы должны были внушить румынам мысль что русские намерены зимовать на этих позициях...

На другой день командир дивизии, закончив с командирами полков, приданных и поддерживающих частей «игру», выдвинулся со своего НП на местность. К концу рекогносцировки над Клетской появилось пятьдесят немецких «Юнкерсов-87». Они построились в большой круг и двумя заходами отбомбили станицу.

Этот налет очень походил на контрольный. Их осторожный подход к цели и прием бомбометания говорили об ожидании противником мощного наземного прикрытия Клетской. И, надо полагать, какие противоречивые чувства боролись в сознании старшего немецкого военачальника, когда он получил донесение о том, что по их самолетам с земли не было сделано ни единого выстрела. Станица мертва. Ни людей, ни техники.

А между тем в траншеях кипела работа. Агитаторы, политработники рассказывали воинам об издевательствах над советскими людьми и зверствах фашистов в Одессе, о подвигах героев...

Николаев зашел в одну из землянок, присел на пороге. Знакомый усатый солдат Тимофей Васильев рассказывал необстрелянным новичкам:

— И вот стукнуло меня. Не так чтоб сильно, но и не легко. Не обижаюсь. Война есть война. Кто кого перехитрит.

— Где тяпнуло-то? — раздался голосок из темного угла землянки.

Васильев добродушно усмехнулся:

— Попервости в Латвии, а добавку получил под Ржевом. Где зарубки сделали, те места вроде и крепче стали. Эта штука не страшна. А иногда и на пользу идет. Но перейдем теперь к главному. В гвардии вы теперь. Понимаете, в гвардии! А звание это почетное в калининских лесах и болотах, в тылу у фашистов, в лихих атаках моряки нам завоевали. Мо-ря-ки, понимаете! Балтийцы и черноморцы отвагой и кровью своей завоевали нам гвардию и знамя с образом великого Ленина. — Солдат пригладил пятерней вихрастые волосы, обвел глазами сосредоточенные лица бойцов и продолжил: — Полк наш, а в прошлом 3-й отдельный гвардейский батальон моряков, черт знает сколько сражений провел, не показывал врагу пятки. Это запомните! Я вот тож не хвалясь, скажу, только вперед гляжу. Да-а. Плюю на смерть, как на паршивую собаку. Однажды довелось один на один в чистом поле с танком повстречаться. По честности, скажу, приятности испытал немного. Сами понимаете, не молодуху встретил в чистом поле. Махина. Крестищи черные с белыми полосками. Хоботина пушки длиннущий. Пулеметы шпарят... Поначалу думал, все, хана. Какая-то сила толкала драпануть. А с другой стороны, изнутри шепоток вроде услышал: «Гвардеец еще! Эх ты! Испугался черта неповоротливого. Никуда это не годится. Что товарищи тогда скажут о тебе?! Танк же ослеп. Глаза-то не расширяй да рот не разевай. Гранату, гранату готовь!» Я изготовился. А он на меня прет, а пулеметы-то его, чувствую, выше головы строчат. Я шариком, да в сторону. А он все идет туда же, где я только что был. Повеселел. «И верно, — думаю, — слепой черт, не видит». И тут я гранату хвать. И поближе ее к себе. Лежу. А в руке-то не очень она слушается. Нервишки-то того, чувствую, заколебались. Никак предохранитель не стащу. А он, танк-то, все ближе и ближе, ревет, пылит. А я как назло никак не могу стащить предохранительное кольцо. Пляшет в руке граната — и баста. «Ах, чертова размазня! Где же хватка гвардейская твоя?!» Выругал я так себя, и, что вы думаете, — подействовало. Да и как еще подействовало! Предохранитель словно подмаслили. Глянул, а танк-то уж от меня ти-ля-ля, метрах в семи. «Ну, — думаю, — не уйдешь!» В два прыжка поравнялся с ним и ахнул толкушку в моторную часть. Взрыв! И — мать моя! — гляжу: охромела бронированная чушка, на месте стоит. Пылает, милая. Это хорошо, радостно, но плясать некогда. Из-за танка сразу четыре автоматчика вымахнули. Но тут уж я сработал быстро. Ничего не скажу, словно подменили Тимошку. И не помню, как автомат в руке оказался. Посмотрел на него, когда все четверо лежали и не шевелились.

Васильев посидел молча, пощупал карманы. Вынул кисет, бумагу, спички.

— Закурю я, с вашего позволения.

Ему жестами напомнили о присутствии Николаева. Васильев смущенно спохватился:

— Товарищ начальник политотдела, извиняйте меня, совсем запамятовал, что вы тут. Такой уж дрянной из меня рассказчик. Как начну говорить, обо всем забываю.

— Ничего, ничего, товарищ Васильев, закуривайте. Вы далеко не плохой беседчик. Верно говорю, товарищи?

— Правильно! — хором ответили гвардейцы.

И по дружному ответу, и по лицам Андрей понял — рассказ Васильева не только понравился. Они почти пережили то, что испытал Васильев в этом единоборстве, и с ним вместе убедились, что и в чистом поле с вражеским танком не только возможно вступать в борьбу, но еще и выйти победителем. Только надо уметь держать себя в руках.

Васильев закурил объемистую козью ножку, затянулся раза два, привычными колечками выпустил дым.

— Но не об этом сегодня думал говорить, не о том, как мы оборонялись и отступали. О наступлении хочу сказать. А наступать надо с умом. Вначале сближение начнется. Ползи по-пластунски, от земли не отрывайся, под шальную пулю башку не подставляй, пригодится. Рубежа атаки достиг — жди команды. И вот слышишь: «Вперед!» Тут бросайся со всех ног. И жми, как говорят, на всю катушку. И не только дери глотку: «ура», но стреляй на ходу. И стреляй не в белый свет как в копеечку, а целься по окопам фашистов. И бежать старайся, ну, допустим, с такой быстротой, как будто ты опаздываешь на свидание. А свидание у тебя известно с кем. Наша артиллерия, «катюши», «андрюшки», а может, и бомбардиры с воздуха его оглушат, частью перебьют, а те, что сохранятся, не сразу в себя придут, да ждать будут нового налета артиллерии, вот это время обязательно и надо использовать. Уразумеваете? Много месяцев подмечаю на войне: кто смело, без оглядки идет в атаку, всегда жив остается, отлично боевую задачу решает.

Ну вот, спрыгнул в траншею. Не развешивай уши! Моментально осмотрись. Видишь, враг не бросил оружия, — тройку пуль ему для очистки совести. Увидел, товарищ дерется с двумя-тремя, — пулей на помощь. Но вот все покончено. Внимательно слушай! Команда «Вперед!» ждать не заставит. Не прозевай ее. Не отсиживайся: первая траншея — только начало, надо жать дальше. Помни, артиллерия уже там трудится. Увидишь ее разрывы — смелее беги к ним. Плотнее прижимайся к своим снарядам — это, считай, наполовину победа.

Ворвался во вторую. Поступай так же. Услышал команду «Вперед!» — жми дальше. И не вздумай отстать! Даже небольшое твое отставание — смертельно может обойтись товарищу да и тебе. Вот так. Вопросы есть?

4. Спасая любимого

Гус в траншее так и не пришел в себя. Его положили на носилки. Подбежали разведчики, младший сержант Перекрестов и рядовой Дубровин.

— О-o! Родные мои. Рада вас видеть! И как кстати вы пожаловали. — На лице Тони появилась улыбка. Она обняла обоих. — Вот видите, какая встреча... Командир наш потерял сознание... Надо скорее в санроту.

Перекрестов и Дубровин подхватили носилки.

Пока дошли до санроты, дважды менялись с санитарами. Все основательно устали. Тоня нигде не разрешила задерживаться. Врач осмотрел раненого и предложил с первой же попутной машиной отвезти его в медсанбат. Носилки с Гусом поставили в кузов. Тоня категорически отказалась сесть в кабину. Все трое поехали в кузове. Стояли.

Минут через двадцать машина подкатила к медсанбату соседней дивизии. Гус очень быстро оказался на операционном столе. Сделали противостолбнячный укол. Тоня, отрекомендовавшись, что она по совместительству является и медицинской сестрой роты, попросилась присутствовать на операции. Ей разрешили.

Из операционной она вышла не скоро. У палатки ее поджидали разведчики.

— Ну как? Что с ним?

— Операция прошла успешно. Ранения, к счастью, в мягкие ткани, без поражения крупных кровеносных сосудов. Старший лейтенант потерял много крови. От этого без сознания. Сейчас ему влили четыреста граммов. Очнулся. Когда сказала, что вы тут ждете, улыбнулся.

— Как же дальше? Долго ли пролежит?

— Думаю, долго. Вы уезжайте, а я задержусь здесь. Когда узнаете новую позицию дивизии, вернетесь и доложите.

Тоня, положив шинель на руку, вернулась к Гусу в большую палатку из толстого брезента. Села возле него на топчан. Гус лежал с открытыми глазами. Слов не слышал. Она на клочке бумаги написала: «Петя, два месяца ты теперь будешь на больничном положении. Раны не слишком серьезные. Перепонки в ушах целы. Слух должен вернуться. Когда, не сказали. Покажут специалисту».

— Два месяца! — ужаснулся Гус.

«Два месяца» — глазами подтвердила Тоня.

— Сократим этот срок наполовину. Ты поможешь мне? Согласна?

«Так и знала. Наперед разведчикам об этом сказала», — внутренне усмехнувшись, подумала Тоня, но написала другое:

«Какой ты быстрый! Здесь разговоры коротки, запомни. Это тебе не рота!»

Гус прочитал.

— Нет, нет. Ты только не уходи от вопроса. Скажи прямо, согласна мне помочь?! — Он правой, здоровой рукой придержал ее и пристально посмотрел в лицо.

Тоня быстро написала:

«Петя, госпитальные порядки знаю лучше тебя... Я, конечно согласна во всем тебе помочь, но при одном непременном условии: если раны твои это позволят».

Гус в знак благодарности крепко сжал ее локоть и поинтересовался, сколько она у него думает задержаться. Тоня написала. Когда же он узнал, что она отдала ему четыреста граммов крови и скоро даст еще столько же и только после этого уедет, он возмутился. Даже приподнялся на локоть.

— Обязательно тебя надо было обескровливать? Потеряла столько сил, и еще мне крови... У них есть совесть?!

Тоня быстро уложила его, тыльной стороной ладони прикрыла ему рот, а глазами сказала: «Не возмущайся. Сейчас напишу».

«Петя, не нервничай! Другого выхода не было. Кровь твоей группы врачи ожидали, что подвезут через полчаса. Я не согласилась ждать. Предложила свою, благо кровь у нас одной группы. Они возражали. Я настояла. И была права. Прошло более двух часов, а кровь все еще не доставили. Ты же ее потерял очень много. Поэтому лишился сознания, которое необходимо было быстро вернуть, этого требовало состояние твоего здоровья. Повторяю, ждать было нельзя! А у меня кровь восстановится, не беспокойся!»

Г ус прочитал. Лицо его помрачнело. Он подозвал Тоню. Взял ее руку, крепко сжал в своей, поднес к губам и поцеловал:

— Считай, друг мой, за ту помощь, которую ты мне оказала при выходе, — один я не выбрался бы, погиб бы наверняка. И за это обязан тебе пожизненно! Не знаю только, сумею ли когда-либо отплатить тем же!..

«Полно! Полно!» — сказали заблестевшие глаза разведчицы. Растроганная такой сильной, искренней благодарностью любимого человека, не обращая внимания на смотревших в их сторону раненых, Тоня наклонилась и крепко щекой прижалась к его лицу. Окружающие, понятно, не знали, что написала Тоня, но хорошо слышали громко и отчетливо сказанные слова Гуса. Слышали его и наблюдавшие за ними две сестры. «Ты не просто человек, а мужественнейший и благороднейший человечище! Ты не хочешь даже помнить о том, сколько раз ты до своего ранения, защищая меня, прикрывал своим телом, когда мы, возвращаясь обратно, переходили линию фронта», — мелькнуло в разгоряченной голове Тони.

Она резко поднялась. Выпрямилась. Осмотрела постель Гуса и, на какие-то секунды задержав взгляд на пылавшем, счастливом его лице, вновь нагнулась к нему, подоткнула под него одеяло, укрыла шинелью, поправила подушку и, сказав глазами: «выйду ненадолго», — решительно повернулась и ровным шагом сопровождаемая любопытными взглядами раненых и сестер, вышла из душной палаты.

В выходном отсеке Тоня взглянула на свою шинель и ужаснулась: «Вот это да!..» Шинель была залита кровью, перемешанной с грязью и мазутом, с порванным рукавом и пробита во многих местах пулями. Шинель ее больше походила на дерюгу, которой словно бы не раз вытирали пол в машинном отделении.

Она вышла на воздух и с трудом устояла на ногах. Шинель положила на пожелтевший бурьян, выпрямилась и пожала плечами: «Что же делать? Ее совсем нельзя надевать...» Она не слышала, как подошел высокий командир и остановился возле нее:

— Где вы ее так урядили?

От неожиданного вопроса Тоня вздрогнула, повернулась к подошедшему и снизу вверх безразличным взглядом окинула продолговатое немолодое лицо, прикрытое низко опущенным козырьком командирской фуражки. Глаза ее скользнули по двум прямоугольникам на выцветших зеленоватых петлицах.

— В разведке, — наконец ответила она спокойно. И тут же Тоня почувствовала себя дурно. Она, наверное, упала бы, если бы ее не удержал майор медицинской службы. Майор опустил ее на снег. Нагнулся, взял запястье.

— Да. Обморок... — сказал он негромко и осмотрелся кругом. Никого не увидев поблизости, майор поднял Тоню на руки, отнес в малую палатку и позвал врача: — У девушки обморок... Уложите ее в постель и окажите помощь. Она сказала, только что вернулась из разведки.

— Мы знаем. Эта девушка два часа назад привезла своего раненого командира. Но вот что обморок с ней — неожиданность... На мой вопрос она ответила, что чувствует себя хорошо...

— Исполняйте! — строго приказал военврач, оказавшийся командиром медсанбата. Он отошел на несколько шагов и остановился. — Послушайте. Там шинель ее лежит. Она пришла в негодность. Передайте вещевику, пусть подберет ей другую. Больной на несколько дней — постельный режим.

Тоню положили на топчан. Дежурная медсестра раздела ее. Подошел знакомый врач с флаконом спирта и стал протирать ей лицо. Вытирал долго. Мазут, пороховая гарь, пыль, кровь — все перемешалось с потом, трудно снималось с кожи. Лицо Тони осунулось, заострилось, от протирания порозовело, но сознание все еще не возвращалось. Она лежала неподвижно и словно бы спала. Врач еще раз проверил пульс, взял у сестры вату, смоченную нашатырным спиртом, поднес ее к носу девушки. Она несколько раз чихнула и открыла глаза.

— Почему я в постели? Постойте... Постойте...

— Вы же говорили нам, что хорошо себя чувствуете?

Тоня не сразу ответила. Подумала. Лицо ее выразило озабоченность, большие умные глаза с длинными черными ресницами вдруг загорелись.

— А если бы я этого не говорила, вы и кровь у меня не стали бы брать, — ответила она врачу. — А нужную кровь, наверное, и сейчас еще не привезли. И что бы было с моим Петей?

Доктор усмехнулся. То «товарищ старший лейтенант», а оказывается, никакого нет «товарища», а «мой Петя». Но, скрывая улыбку, сказал другое:

— Вы правы. Кровь еще не привезли. Но мы нашли бы другой выход. Если бы я раньше увидел вашу шинель, ни за что бы не стал брать у вас кровь... Но теперь вам лежать и не вставать несколько дней. Сам комбат распорядился. Так что набирайтесь сил и в следующий раз говорите нам правду. Врачи любят правду! Тогда они могут правильно лечить больных.

— Согласна, — быстро ответила Тоня. — Больные должны говорить о состоянии своего здоровья только правду. Но я-то не больная!

— Раз положили вас в постель и на несколько дней — значит, вы тоже нездоровы.

Врач и сестра вышли.

«Да... Как говорят, всему есть предел. Силам моим тоже. Они оставили меня, подвели...» — потягиваясь на чистой постели, подумала Тоня и посмотрела на свои загорелые чистые руки. От них еще пахло спиртом. Ощупала лицо, шею, провела пальцами по жестким, не расчесанным волосам, и ей захотелось взглянуть на себя в зеркало. Она осмотрелась. Зеркала поблизости не увидела. «Жаль. Наверное, «хороша», что врач так пристально меня рассматривал. Ну что же, ничего не остается, как поспать».

Через час с небольшим ей принесли еду. Санитарка хотела будить Тоню, но проходивший мимо врач остановил:

— Пусть три, четыре часа спит. Только после этого разбудите и покормите. Сон сейчас важнее всего, — пояснил он.

Тоня не заставила себя будить. От загремевшей кружки оброненной санитаркой, принесшей еду, она раскрыла глаза потом закрыла, протерла их кулаками, вновь раскрыла и приподнялась на локоть. Почувствовав запах горячего супа, очень захотела есть.

— Сколько же я спала? — протянула вслух Тоня и взглянула на часы. —Раз, два, три... Шесть часов! Так много?! И не почувствовала, как они пролетели. Будто только уснула.

— Значит, вы так устали, что вам неделю надо отсыпаться. А сейчас подкрепляйтесь. Второй раз приношу. Да вот спешила, опоздала. Доктор-то приказал через четыре часа вас накормить. Прошло-то больше.

— Вот и хорошо, что опоздали. Не волнуйтесь. Поспать лишний часок дали. Спасибо! — Она села и поправила волосы.

С большим аппетитом Тоня пообедала. Когда санитарка пришла за посудой, девушка спросила:

— Как старший лейтенант Гус чувствует?

— Какой Гус?

— Неужели вы не знаете?!

— У нас таких лейтенантов, капитанов и других столько перебывало! Да и сейчас их немало, разве узнаешь всех.

Тоня нахмурилась и ничего больше не спросила. Когда ушла санитарка, она подозвала сестру и попросила подать форму. Ей принесли шинель, большую, широкую, и такие же огромные сапоги.

На двоих хватит, — запахиваясь полами, тихо сказала девушка.

Через несколько минут она была уже у постели Гуса. Старший лейтенант крепко спал. Тоня заботливо укутала его, положила руку на лоб: «Не очень горячий».

— Во сне, видно, вас много раз звал. Что-то еще говорил. Отдавал команды. Рукой размахивал. Но с час как стих, — пояснил молодой парень с забинтованной головой.

— Шумел, говорите? — спросила она солдата с забинтованной головой.

— Долго. Он еще до того, как уснуть, все смотрел на дверь, не пришли ли вы.

— Покормили вас?

— Мы-то пообедали, а он отказался. Сказал, не хочет.

— Это плохо.

Тоня ушла и вернулась с толстушкой-санитаркой и обедом. Разбудила Гуса. Когда он увидел ее, повеселел.

— Ты совсем куда-то пропала. Ждал, ждал. Задремал. Во сне ты все снилась мне. Еще собака та... Снаряды «катюш» рвались. Искал рукой тебя, хотел прикрыть... Тот длиннущий офицер с солдатами, что гнался за нами, когда мы возвращались к себе, с его истеричными выкриками: «Сдавайтесь, сдавайтесь! Все равно от нас не уйдете». Я-то тогда уже не слышал, ты мне после об этом написала. Но вот удивительно. Во сне хорошо слышал его голос. Отчетливо видел его... А это не хочу! — и Гус, морщась, отвернулся от обеда.

— Я же вам говорила, напрасно несем, — недовольно буркнула толстушка. — Такой сердитый...

Тоня, не обращая ни малейшего внимания на ропот санитарки, подставила еду, глазами и жестами сказала — надо есть. Гус решительно замотал головой.

Тоня написала: «Петя, прошу есть. Ты ослабнешь. Проваляешься много больше. Если не хочешь обижать меня, ешь через силу!»

Гус пробежал глазами по записке и помрачнел. Тоня помогла ему приподняться на подушке. Подала ложку, и он, на удивление санитарки, нехотя, но стал есть. С тремя перерывами, под настойчивым нажимом Тони съел весь обед.

— Вот видите, вас он слушается. А на мои уговоры так замахал рукой, куда там...

— Он не мог вас слышать. Он вообще никого не слышит. Старший лейтенант не только ранен, но у него и слух потерян.

— Вот оно что! — протянула сочувственно толстушка.

Тоня уложила поудобнее Гуса, легонько провела ладонью по его небритой, колючей щеке, укутала одеялом и, сказав жестами, что вечером навестит, зашагала к выходу. У двери обернулась, увидела улыбку Гуса, в глазах прочитала: «В какую шинелищу одели тебя!..»

На улице в лицо Тони ударили холодные дождевые капли. Она взглянула на небо. Низко плыли густые свинцовые облака. С фронта доносились наши глухие орудийные выстрелы, более отчетливо — отдельные разрывы вражеских мин и снарядов. В палатке Тоня разделась, улеглась на топчан, набросила шинель на одеяло.

«Здорово ослабла. Голова кружится. Руки и ноги слушаются плохо. Неужто потеря крови так сказывается? Не думаю. По-видимому, контузия и две изнурительные ночи... А возможно, все вместе...»

Поздним вечером она навестила Гуса. В палатке стало еще теснее: проходы заняли новые раненые. Тихо. Все спят. Слабая аккумуляторная лампочка плохо освещала помещение. Тоня с трудом пробралась к Гусу. Он дремал, но, едва она дотронулась до его плеча, раскрыл глаза и улыбнулся. Она жестом спросила о самочувствии.

— Лучше. Ноги уже отрываю от матраса, поднимаюсь на локоть. Аппетит появился. Ужин весь съел. Тебя поджидал. Знал, что придешь. И пришла. Не ошибся. Спасибо... Где-то наши? Выяснить не удалось?

Тоня написала: «Никто ничего не знает. Снялись быстро. Медсанбат всех лежащих раненых перевел сюда и также спешно уехал. Не беспокойся. Как только «приземлятся», Перекрестов немедленно будет здесь. Я очень довольна, что эти два человека теперь с нами. Что тебе еще надо?»

Она посветила фонариком, Гус прочитал.

— Ничего не надо. О тебе, признаюсь, начинаю беспокоиться. Ведь скоро уедешь...

Тоня дернула его за рукав — громко заговорил. Гус улыбнулся и снизил голос до шепота:

— Все уже спят... Кошмаром каким-то представляется мне наше расставание. Если бы работал — другое дело. А вот когда на койке приходится загорать, не знаю, куда и девать себя буду... Вообще, как уедешь, самое большее через пятидневку присылай мотоцикл. На всякий случай пусть захватят полушубок и форму. Если отпускать не будут, смотаюсь без разрешения. В роте подремонтируюсь...

Тоня решительно закачала головой: и не вздумай!

— Только в роту!

Тоня написала: «Если не желаешь со мной считаться и хочешь смертельно обидеть меня, то «только в роту». А если по-настоящему жалеешь, то только в свой медсанбат! И оттуда с моего согласия. Обещаешь?»

Гус прочитал, насупился и умолк. Он безумно любил Тоню и не скрывал этого. Жалел ее и ничем не хотел обидеть. Гус знал, что и она отвечает ему взаимностью. Понимал хорошо и сегодняшнее ее требование. Оно диктовалось только заботой о нем. Это было ему приятно. Но настойчивость Тони затягивала их разлуку и обрекала Гуса на бездеятельность.

— Куда ни кинь, везде натыкаюсь на этот железный диалектический закон жизни — борьбу противоположностей, — заговорил после затянувшейся паузы Гус. — Ты должна знать, мой друг, что только одно твое присутствие намного ускоряет мое лечение. Это-то ты и должна понять. Я, конечно, сознаю, — он без подсказки перешел на шепот, — то, что ты сейчас написала, продиктовано твоей трогательной заботой обо мне. Большущее спасибо за это! Но ты должна уяснить сказанное мною перед этим. В этом чистейшая диалектика! Доподлинное и постоянное противоречие жизни! Лежать здесь без тебя, без друзей, без дела — наверняка в три раза дольше! Лечиться на ходу, вблизи тебя — в три раза меньше!!

Тоня улыбнулась и, положив палец на его губы, остановила Гуса. Глазами сказала: «Напишу».

«Дорогой Петя! Все я отлично понимаю, в том числе и «диалектику жизни». Но в полевых условиях и при твоем состоянии лечиться там, как ты настраиваешься, нельзя! Иду на компромисс: перевозим тебя в свой медсанбат не более чем через четыре-пять дней после моего отъезда. Оттуда же тебя заберем, как встанешь на костыли, если, конечно, мы будем в обороне. Если в наступлении, то чуточку попозднее. Тебе обещаю: никаких рискованных рейдов не делать до твоего возвращения. Согласен?»

Гус прочитал, улыбнулся:

— Словно бальзам плеснула на мои раны! Спасибо, друг мой! Мысленно крепко обнимаю тебя и еще крепче целую. Ты существо у меня не только нежное, не только заботливое и душевное, но еще и в высшей мере рассудительное, — и он как бы для усиления сказанного поднял кверху указательный палец здоровой руки.

Тоня признательно улыбнулась ему, не скрывая радости, что достигли полного понимания, еще раз укрыла его получше, провела рукой по жестким волосам, поднялась и тихо ушла.

На другой день Тоня чувствовала себя намного лучше: исчезло головокружение, увереннее стала ходить. Утром навестила Гуса, помогла ему позавтракать. Вернувшись от него, вымыла голову. Привела в порядок оружие и форму, встретилась с возвращавшимся в подразделение командиром из соседней роты разведки, поведала о своих наблюдениях, просила доложить старшему начальнику об отличном залпе дивизиона «катюш» по машинам с пехотой противника.

— Так и передайте: никто из гитлеровцев не ушел невредимым.

5. Черная смерть над красными крестами

Перед обедом Тоня закончила подгонку новой шинели, прикрепила к петлицам знаки различия старшего сержанта, надела, подпоясалась ремнем с крохотным «вальтером» в кобуре, помахала руками: не тянет ли где, и в это время сирена сыграла «Воздух». Тоня выбежала на улицу, взглянула на небо и ужаснулась: девятка Ю-87 уже заходила на бомбежку.

— Вот разини, куда же смотрели! — выругала она наблюдателей и бросилась к Гусу.

Пройти в палатке было нелегко: из нее валили раненые, многих из них поддерживали санитарки, сестры, врачи.

Тоня с большим трудом пробилась внутрь. Приближаясь к другу, она услышала громкий недовольный голос Гуса:

— Сказал, никуда не пойду — и точка! Помогайте другим!

— Я же за вас отвечаю, понимаете... — умоляюще говорила старшая медицинская сестра.

Тоня решительно, не говоря ни слова, сгребла с кровати Гуса шинель и одеяло, набросила на плечи сестры, с какой-то невероятной силой схватила Гуса под мышки, потащила его к выходу В дверях, спотыкаясь о ноги выбегавших, крикнула помощнице:

— Не отставайте!

Гус обхватил здоровой рукой плечи Тони, всеми силами старался помогать девушке. «Надорвешься, надорвешься, бедняга...» — повторял он одну и ту же фразу.

Выбрались из палатки и пробежали метров тридцать. Сверху послышалась длинная пулеметная очередь и раздирающий свист приближающейся бомбы. На пределе сил Тоня еще сделала рывок, достигла щели и сползла в нее в тот момент, когда бомба коснулась земли. Воздух сотряс взрыв, потом второй, третий, еще и еще... «Людоеды, хорошо же видели, что госпиталь. И все-таки стали бомбить. Это же верх варварства!» На спину падали комья земли, потом все стихло. Послышались глухие стоны. Старшая медсестра обняла Тоню, поцеловала в щеку и заспешила на помощь пострадавшим. Тоня разостлала одеяло, уложила на него Гуса и еще двух раненых, накрыла их шинелью. Появились снова немецкие самолеты. Ведомый одномоторный «юнкере» спикировал. Одна небольшая бомба разорвалась совсем близко, Тоню и раненых густо припорошило землей. Пулей с последнего самолета убило тяжелораненого, которого Тоня уложила возле Гуса. Она нагнулась к нему, нащупала пульс. На вопросительный взгляд Гуса жестом сказала: убит.

Когда улетел последний пират, Тоня поднялась и посмотрела в сторону палаток. Там курился дымок.

— И надо же, прямое попадание, — сказала она негромко. — Куда прямое?

Тоня удивленно повернулась к Гусу. Она молча смотрела на него и думала: как он мог ее понять, если она сказала это стоя к нему спиной?

— Ты что смотришь и молчишь?

— А ты услышал меня?!

— Услышал и сейчас слышу.

— Дорогой мой! — она опустилась на колени и, словно маленькому ребенку, взъерошила волосы. — Ты слышишь? Слышишь? Да?

— Слышу, Тонюша!

Она легко поднялась. То, что к Гусу вернулся слух, несказанно обрадовало ее. Но она приглушила нахлынувшие на нее чувства. На фоне сильно пострадавшего госпиталя, новых жертв это уже было мелочью, небольшой деталью, касавшейся только их — Гуса и Тони.

— Я пойду помогать сестрам. Скоро вернусь.

Перед уходом Тоня перевернула окровавленное одеяло, поудобнее уложила на него Гуса и другого раненого, укрыла их шинелью и молча выпрыгнула из траншеи.

Вернулась Тоня с носилками и одним санитаром.

— Какие же бесчеловечные души! Более сорока человек погубили. Большинство раненых. Прямое попадание. Палатка, в которой лежала я, сохранилась. Ее только сорвала воздушная волна. Туда вас сейчас и отнесем. Ну, с кого начнем?

— Сначала сержанта.

— Товарищ старший лейтенант... — заговорил раненый.

— Не будем обсуждать. Берите его! — распорядился Гус.

Пожилой санитар и Тоня с трудом вытащили тяжелораненого воина. Отнесли его, вернулись за Гусом.

— Уже стоишь? — удивилась Тоня. — Тебе же минимум три недели не разрешили вставать.

— Если потребуется, и бегом побегу.

— Что-то из палатки ты не побежал?!

— Не потребовалось, поэтому и не побежал.

— А видишь, что осталось от нее. А ты ведь категорически отказывался идти в щель. Забыл?!

Гус усмехнулся. Признательно посмотрел ей в глаза. Ему очень хотелось в эту минуту обнять Тоню и долго-долго не отпускать ее. Но он сдержался и ничего больше не сказал. Г уса вытащили из траншеи и отнесли в палатку.

Вскоре к медсанбату подкатил «виллис». Из него легко выпрыгнул офицер и скрылся в землянке. Выслушав сообщение майора о понесенных потерях, молодой полковник сказал:

— Ведущего стервятника сбили. Летчика задержали. Он в моей машине. Мы могли бы его допросить. Переводчика найдем?

Майор сообщил, что у него лежит раненый командир разведроты соседней дивизии и что он, возможно, говорит по-немецки. Он мог бы помочь. Послали узнать. Гус назвал Тоню. Через несколько минут она уже была в землянке командира медсанбата.

— Вы хорошо знаете немецкий язык?

— Хорошо, может, и не знаю, но разговариваю, товарищ полковник.

Ввели офицера. Полковник передал Тоне его документы.

Она посмотрела их, положила на складной столик, назвала фамилию летчика, звание и должность — командир эскадрильи. Сообщила, что воевал в Польше, Бельгии, Франции, награжден двумя Железными крестами.

— При бомбежке был ведущим?

Тоня перевела. Немец подтвердил.

— Спросите его, зачем он, скотина, бомбил госпиталь?

Гитлеровец ответил, что бомбил он не госпиталь, а перевалочную базу с орудийными снарядами и ракетами «катюши». Так его старший начальник назвал этот объект. Полковник решил показать этому выродку «первоначальную» базу.

Гитлеровца увели. В землянке осталась Тоня и высокий полковник с артиллерийскими эмблемами. В течение допроса он не навязчиво, но частенько поглядывал на Тоню. Теперь спросил ее, в какой части и в качестве кого она служит, где училась, давно ли разговаривает по-немецки, кто ее родители. Что-то еще хотел спросить, но в это время в землянку вошли командир, комиссар медсанбата и пленный летчик.

— Спросите его, пожалуйста, видел он теперь, какую «снарядную» базу разбомбил?!

Обер-лейтенант ответил, что произошла либо досадная ошибка, либо начальник сказал ему неправду. Его же дело солдатское, что было приказано, то им и исполнено.

— Пусть он нам не сочиняет сказку про белого бычка. Что он, ослеп, не видел, что бомбит?! Не рассмотрел красный крест? Пусть не виляет, так дословно и передайте, а отвечает напрямую.

Тоня перевела. Но немец повторил то же самое. Сказал также, что медицинского опознавательного знака не заметил. Плохая видимость. Но это не делает ему снисхождения. Он виноват, за что готов нести любое наказание. Он сейчас во власти советского командования.

— Мы без него знаем, в чьей он сейчас власти находится.

Полковник задал еще несколько вопросов, связанных с базированием их полка, потерями, снабжением. В заключение попросил спросить его, как переводчица говорит на его родном языке. Тоня вспыхнула:

— Это, мне кажется, к допросу не относится, товарищ полковник.

— Я вас прошу, переведите!

Тоня спросила:

— Гер оберст интересуется, хорошо ли вы меня понимаете по-немецки?

— О-o! Аусгецейхнет! (Отлично!) — оживился гитлеровский летчик. — Скажите герру оберсту, что вы говорите по-немецки на чистом берлинском диалекте.

«Нужна мне ваша похвала!» — возмутилась Тоня. После небольшой паузы сказала:

— Обер-лейтенант ответил, что он понимает меня.

— Вы, по-моему, не совсем точно перевели, товарищ старший сержант. Он что-то о Берлине упомянул. Переведите, пожалуйста, дословно.

К лицу Тони прилила кровь. Она почувствовала что-то недоброе в этом вопросе и, сказав, что это не имеет существенного значения, перевела дословно. Все, кроме немца и Тони, в землянке рассмеялись.

— Вы, оказывается, весьма скромны, товарищ старший сержант, — заметил холодно полковник и приказал гитлеровского офицера увести в машину.

Когда в землянке они остались одни, полковник спросил Тоню, как она смотрит, если он поставит вопрос о прикомандировании ее переводчицей в штаб армии?

— Самым отрицательным образом!..

— Вот как?.. — не скрывая удивления, протянул молодой полковник. Его худощавое, чисто выбритое лицо осталось непроницаемым. Невозмутимо он продолжал: —— Хорошо. Не будем об этом сейчас говорить. Благодарю вас, старший сержант. Вы отлично справились с задачей. Желаю вам успехов. Всего доброго. Вы свободны!

У своей палатки она услышала, как взревел мотор «виллиса», и машина умчалась. Тоня рассказала о допросе Гусу. Когда поведала о расспросах полковника и его желании перевести ее в штабарм, Гус вскипел, чертыхнулся и после затянувшейся паузы сказал с нотками нескрываемого сожаления:

— Я невероятный олух. Всегда в таких случаях страдаю замедленным мышлением, — тем самым ясно осудив свою опрометчивость — рекомендацию Тони как переводчицы.

Тоня почувствовала, что, сказав об этом, она к его ранам добавила новую: вселила еще беспокойство. Но не сказать она не могла. Их отношения, отличавшиеся глубокой искренностью и большой, с каждым днем крепнущей дружбой, не позволяли что-либо существенное утаивать друг от друга. Тоня могла бы, конечно. два-три дня не говорить об этом, подождать, чтобы ее друг немного окреп, набрался сил, да можно было одновременно и посмотреть, как будут развертываться события связанные с высказанными намерениями этого незнакомого и, видно энергичного, не лишенного ума и решительности молодого полковника. Все это она поняла сейчас, всматриваясь в бледное, задумчивое лицо Гуса.

— Но ты не огорчайся преждевременно, — тихо сказала Тоня. — Ты ведь знаешь, меня не так-то легко забрать! Ну, я пойду. Надо помочь. Медсанбату тяжело. Половину раненых не знают, где размещать.

6. Коварство воздушного пирата

На четвертый день к обеду приехали на мотоцикле Перекрестов и ординарец Гуса. Тоня несказанно обрадовалась их появлению. Устроила она разведчиков в хозяйственном взводе. Предупредила своего исполнительного усача Перекрестова, чтобы мотоцикл замаскировали и оба помалкивали, от кого и зачем приехали.

— Вы неотлучно находитесь возле мотоцикла. Уехать можем в любую минуту! — уже более категорично закончила Тоня.

За это время Гусу влили еще столько же крови, но консервированной. Как ни упрашивала Тоня взять у нее кровь, врач решительно отказался. Накануне вечером у Тони произошел пренеприятнейший разговор с командиром медсанбата. Тот сообщил девушке, что по телефону ему предложили откомандировать ее в штаб армии. Ильиченкова вспылила и наотрез отказалась поехать.

— То есть как это вы не поедете?! — даже встал от удивления майор.

— Отказываюсь, потому что я... я... неважно еще себя чувствую, — первый раз в жизни покривила душой Тоня и, подумав немного, запальчиво добавила: — Да и вообще мне там делать нечего!

Разговор закончился тем, что командир батальона сказал: день-два он может повременить с ее откомандированием, учитывая состояние здоровья, но вопрос этот решен окончательно. О ее настроении он обязан проинформировать старшего начальника.

В тот день Тоня ничего не сказала Гусу: не хотела портить ему настроения, к тому же с часа на час ожидала приезда Перекрестова. Но вот когда ее спасительная «карета», как она мысленно окрестила мотоцикл, стояла наготове, она ожила, повеселела. Теперь Тоня рассказала Гусу о телефонном звонке, о ее откомандировании и о разговоре с комбатом.

— Так что, Петя, часика через два мы распрощаемся. Скажешь, уехала по срочному вызову из своей дивизии. — Но ведь и оттуда, моя дорогая, тебя могут забрать, — с огорчением в голосе сказал Гус. —Все эти дни, признаюсь тебе, я себя чертовски ругал...

Договорить ему не дали. Прибежала запыхавшаяся старшая сестра и срочно вызвала Тоню к комбату.

— За вами приехал старшина из армии. Начальник наш туча тучей. Видно, неприятность получил за то, что не откомандировал вас сразу же. На меня накричал. Приказал, чтобы вы немедленно были здесь собранной к отъезду. Вот вы ему мороки задали!..

«Не задала еще, но задам! Как он тогда кричать будет, не знаю». Тоня быстро вышла из палатки. Остановив старшую сестру, сказала:

— Сообщите, что через десять-пятнадцать минут я соберусь и явлюсь к нему для отъезда.

Когда сестра ушла, она вбежала в палатку, опустилась на колени к встревоженному Гусу и быстро зашептала:

— Петя! События ускорились... Ожидают моего прихода. И надо думать... дождутся, — она иронически улыбнулась. — До свидания. Скажешь, как условились. Сейчас возьму оружие, и трескотню мотоциклетного мотора посчитай за привет медсанбату и старшине, приехавшему из армии. Тот, что допрашивал пленного, умный полковник и вкуса не лишен, но дудки! Им, видите ли, потребовалась... переводчица! Через недельку, а может, раньше к тебе приедет Перекрестов, скажешь, что нужно и когда тебя можно будет перевезти в медсанбат нашей дивизии. Выздоравливай скорее, за меня не беспокойся. — Она быстро поцеловала его и убежала.

Гус уловил отдаленный стрекот мотоциклетного мотора, улыбнулся: «Привет медсанбату... Заарканить вздумали. Как раз, ждите!»

День выдался серенький, но морозный. Высоко в небе медленно плыли облака. Дорогу подсушило. От большой скорости в ушах Тони свистел ветер. Она, опасаясь увидеть позади машину приехавшего за ней старшины, нет-нет да и оглядывалась назад, поругивая себя за то, что не подсказала Гусу не спешить с сообщением, куда она исчезла. Но Тоня все еще не очень хорошо знала своего друга и ругала себя напрасно. Гус мог сделать только одну опрометчивость, вторую — не повторит. Когда минут через двадцать к нему прибежала запыхавшаяся, раскрасневшаяся от волнения старшая сестра справиться, где Ильиченкова, он сердито отмахнулся:

— Вы же ее сами увели от меня, а теперь спрашиваете!..

Представляя себе, как нальется кровью суровое, некрасивое лицо командира медсанбата, и как он будет отчаянно пробирать старшую медсестру, когда установит, что Тоня уехала на мотоцикле, Ильиченкова повеселела. Поглядывая по сторонам, она вдруг увидела заходивший на них «мессершмитт».

«Неужели вздумал напасть?! Не должен бы вроде. На машины эти идиоты пикируют, и частенько. Но вот на мотоцикл не видела», — рассудила Тоня, не спуская глаз с самолета. На всякий случай мотоциклиста и Перекрестова предупредила о воздушном пирате, попросила сбавить скорость и быть готовым быстро остановиться и заглушить мотор.

«Скажите на милость, выруливает на дорогу...»

— Пикирует. Стоп! В разные стороны! —скомандовала Тоня и, когда остановились, отбежала метров десять и вровень с очередью растянулась на земле.

Впереди, на дороге, метрах в семидесяти от остановившегося мотоцикла, взвихрилась пыль. «Метко. Ничего не скажешь! Не рассчитал единственного: нашей быстрой остановки. Метраж на скорость мотоцикла прикинул очень точно...» — и посмотрела на самолет...

— Пошел еще на заход. Рассредоточиться метров на сто от мотоцикла! — прокричала Тоня и быстро побежала в сторону.

Летчик рассыпал очередь по двум «бугоркам»: Перекрестову и ординарцу Гуса. Тоня, повернувшись на спину, видела, как гитлеровец взглянул на цель. Она перевела взгляд на своих и ужаснулась: Перекрестов корчился. «Неужели ранило? Не должно, пыль поднялась позади него. Хорошо видела». Но только самолет скрылся, Перекрестов сел и помахал руками: «Порядок».

— Молодец. Ввел в заблуждение летчика, чтобы отвязался быстрее, — тихо, одними губами сказала Тоня и увидела, что «мессершмитт» делает новый заход.

Все трое прижались к земле. «Вот идиотина! «Одним» не удовлетворился, решил еще очередью угостить. Теперь, наверное, за меня возьмется... Нет. Нацеливается опять на дорогу. Пикирует. Бросил бомбу на... мотоцикл. Решил оставить раненого, а вместе с ним и нас без транспорта, — что ж, это их почерк!..» Взрыв прервал мысль Тони. Недалеко от нее в землю глухо ткнулись осколки. Самолет скрылся в облаках, растаял и звук от его мотора. Когда рассеялся дым, на дороге одиноко продолжал стоять запыленный мотоцикл. Все собрались возле него. Бегло осмотрели. В люльке нашли тринадцать пробоин. Гвардеец нажал на стартер, мотоцикл взревел.

— Напрасно старался, — с усмешкой сказал Перекрестов.

Смеркалось, когда подъехали к тыловым подразделениям дивизии. Мотоцикл поставили в укрытие и зашагали к Дону. С левобережья доносилась пулеметная трель, кое-где в стороне, а иногда и неподалеку от них, рвались вражеские мины и снаряды. Перекрестов неторопливо, просто и незамысловато вводил Тоню в курс боевой обстановки.

— Значит, перед нами румыны?

— Да, они. Подпирают их немцы. Станицу Клетскую часто бомбят. Раза два и нам перепало, потерь не было.

— Штаб дивизии где разместился?

— На той стороне, а где точно, не знаю.

— Мне на узел связи нужно зайти, — сказала Тоня.

Переправились на небольшой рыбачьей лодке. Дон начинал замерзать. Полоска воды от берега, по которой ехали, покрылась мелким, искрошенным льдом. На середине реки зеркало воды чистое. На левом берегу по проводу разыскали узел связи. Тоня одна вошла в землянку, представилась старшему и попросила соединить ее с начальником политотдела дивизии. Телефонист сказал, что его на месте нет, он у комдива.

— Позвоните туда, пригласите к телефону, прошу вас, по срочному делу, — обратилась Тоня.

Соединив, телефонист сказал:

— У аппарата, говорите. Он сегодня под «семеркой».

— Товарищ «семь», Ильиченкова докладывает. Только вернулась из медсанбата соседа, мне срочно нужно с вами встретиться. Говорю с узла связи.

Николаев сказал, что через полчаса будет у себя. Она может приходить вместе с Перекрестовым. Командиру узла связи он поручил выделить связиста и проводить их.

Разведчиков встретил ординарец. Пригласил их в крохотный блиндажик, построенный в редком кустарнике, на самом берегу Дона. Тоня осмотрелась. Квадратный. Слева узенькая раскладушка, покрытая темно-синим байковым одеялом, в центре малюсенький столик, над ним яркая круглая лампочка, подсоединенная к аккумулятору. Она хорошо освещала блиндаж. На столе стеклянная ученическая чернильница «непроливашка», ручка, несколько остро зачиненных карандашей, две вчетверо свернутые газеты и на них — блокнот, потрепанный, пухлый, размером чуть поменьше планшетки. «Исписан полностью, наверное. С ним ведь никогда не расстается его владелец. Поэтому и лежит здесь», — подумала Тоня. Во всю противоположную стенку — скамейка из двух нешироких досок на земляных опорах. На нее и уселись Тоня, Перекрестов, мотоциклист и ординарец, заканчивавший чистку автомата.

В углу при входе справа стояла небольшая круглая железная печка, а чуть дальше — два телефонных аппарата. От печки приятно тянуло теплом. Слева на вбитых в землю колышках висели две каски, два противогаза, офицерская шинель и плащ-палатка.

Ожидать им долго не пришлось. Николаев, видно, минут на десять раньше освободился. Здороваясь, спросил Перекрестова, давно ли он в своей роте.

— С неделю, товарищ начальник. Узнал вот случайно от старшего сержанта, что вы позаботились. Пребольшое спасибочко. Родными ведь стали и командир и командирша наша.

Тоня улыбнулась. «Никак своего усача не приучу к уставным выражениям», — прочитал Николаев в ее глазах. С тех пор как Андрей с ней не виделся, она немножко похудела и побледнела. Но большие выразительные темно-серые глаза из-под длинных черных ресниц светились еще ярче.

— Ну что же, раз доволен, хорошо. О тебе и Дубровине большую заботу проявила твоя «командирша». Благодари ее, — как бы вскользь заметил Николаев.

Тоня, не в силах скрыть смущение, улыбнулась. Перекрестов бросил на нее благодарный взгляд.

Рассказывайте о ваших делах. Минут пятнадцать на все, не больше.

Ильиченкова начала было с того, как начал складываться поиск. Николаев остановил ее, сказал, что до «встречи» с собакой и происшедшей схватке все известно от Блинова. Тоня немного удивилась, а затем рассказала, как развивались события дальше. Когда же рассказ дошел до медсанбата соседней дивизии, того главного, что ее и привело сюда, она замялась.

— Понимаете... У меня еще есть сугубо... Как бы это лучше сказать... — Девушка задумалась, взглянула на Перекрестова, мотоциклиста и ординарца, смущенно улыбнулась: — Сугубо конфиденциально, по поручению старшего лейтенанта я должна передать...

— Разрешите, товарищ начальник, нам с вашим ординарцем покурить, — сказал быстро сообразивший Перекрестов.

Получив одобрение, младший сержант, пропуская вперед мотоциклиста и не в меру любопытного ординарца, вышел на воздух.

— Самое интересное расскажет сейчас, а ты, олух, «покурить», «покурить», как будто потом не накуришься, — донеслось недовольное ворчание ординарца.

— Соображай лучше, дубок! Когда не положено слушать, выходить самим надо и не дожидаться, покуда попросят вашу «персону», — вразумительно отпарировал Перекрестов под сдержанное хихиканье мотоциклиста.

Николаев молча посмотрел на Тоню. Взгляд его сказал: «Перекрестов-то ваш соображает».

— Понимаете, товарищ старший батальонный комиссар, я очень взволнована и, как всегда, только вам могу рассказать о случившемся, просить помощи и поддержки.

Она коротко передала суть дела с ее отзывом в штаб армии, появлением старшины и ее быстрым самовольным отъездом.

— Ну что я вам скажу на это, — поразмыслив, спокойно заговорил Николаев. — Обычная история. Артиллерийскому полковнику вы понравились... Успокойтесь. Дивизия теперь вошла в другую армию. Вас никто вызывать не будет. Но если что-то подобное и случится, позвоните мне. Гуса дня через три-четыре заберем в свой медсанбат. Об этом я подскажу начсандиву. Вели себя в этом затянувшемся и нелегком поиске вы с командиром мужественно. Молодцы! Расскажу комдиву. Сейчас, в ближайшую неделю — никаких вылазок к противнику! Задача в роте известна, узнаете. Приостанавливать же выполнение вашего задания мы по просьбе штаба соседней дивизии не стали. Но очень хорошо, что исход оказался более или менее, не считая ранения старшего лейтенанта, успешным. Взятый вами офицер дал ценные показания. Желаю вам успехов!

Лицо Тони не скрыло радости. Николаев вышел из блиндажа следом за Ильиченковой. Попрощался с Перекрестовым и мотоциклистом. Разведчики пошли в свою роту.

«Да, — подумал Андрей, — трудно влюбленной девушке на войне, а тем более такой прелестной... Умная, храбрая и очень изобретательная разведчица. Если о всем широко поведать народу, не сомневаюсь, ей при жизни памятник поставят».

7. И снова «дома»

Разведрота разместилась в двух больших домах на юго-восточной окраине Клетской. Перекрестов привел Тоню в расположение ее взвода. Люди своего командира встретили радостно. Наперебой показывали приготовленную для нее маленькую комнатушку, примыкавшую к большой горнице. Изнутри чья-то заботливая рука пристроила запорчик к двери.

Войдя в комнату, Тоня поставила в углу автомат, освободила плечи от небольшого рюкзачка, положила снятую с ремня крохотную, умещавшуюся в кожаном подсумке аптечку и в сопровождении Перекрестова пошла в соседний дом, к Косолапову.

Здоровенный мичман, так же как и гвардейцы ее взвода, несколько сдержаннее, но искренне обрадовался возвращению Тони. Перекрестова она отпустила отдыхать, сама же вместе с мичманом присела. Он рассказал о боевой задаче.

— Так что два взвода на позиции. Ваш отдыхает и несет внутреннюю службу. Завтра он подменит первый взвод. Мы занимаем окопы в боевом охранении и в том месте, где вероятнее всего могут действовать вражеские разведчики. Наша задача — полностью парализовать их усилия и, по возможности, захватить «языка». Румыны не должны знать, что мы пришли.

На другой день Тоня повидалась с заместителем начальника отделения разведки дивизии капитан-лейтенантом Ананьевым. У нее еще до ранения были добрые, товарищеские отношения с ним. Она довольно обстоятельно рассказала о последних событиях, умолчав об отзыве в армию. В конце беседы капитан-лейтенант познакомил ее с характером обороны противника. Рассматривая на карте наиболее вероятные участки, на которых могут действовать вражеские разведчики, Тоня поинтересовалась:

— Мне непонятно, почему под Кузьмичами мы могли ходить за линию фронта, а здесь это делать запрещено? Аналогичные же условия. Там наша дивизия пришла на новый участок, и здесь то же самое...

В уголках в ниточку тонких губ Ананьева чуть-чуть обозначилась улыбка.

— Условия одни и те же и не одни и те же. Там непрерывно шел бой. Кузьмичи много дней советские войска отчаянно атаковали, а здесь тишина. Продолжительное время этот район — пассивный участок фронта!.. Вот в этом вся соль!.. — заключил опытный разведчик и так, что Тоне стало понятно: больше пояснений не будет, сама должна додумать.

— Вроде бы все ясно и ничего не ясно. Но и за это спасибо! — вырвалось у Тони, и они рассмеялись.

Из нескольких возможных направлений, на которых могли появиться вражеские разведчики, они общими усилиями определили наиболее вероятное.

— Вот этот участок завтра и возьмет на прицел мой взвод. Пожимая Тоне руку, Ананьев сказал:

— Много месяцев замечаю, в делах «разведки», — последнее слово он произнес подчеркнуто, — у нас всегда сходятся мысли.

— Вполне с вами согласна. Вы, как обычно, очень точны в определениях! — отшутилась Тоня. Когда она вышла из блиндажа разведотделения штаба, Перекрестов успел уже навести нужную справку и точно привел Тоню к начсандиву. Тот любезно ей сообщил, что о Гусе получил указание и не позже как через два, максимум три дня он будет в своем медсанбате.

«Да, Ананьев осторожный человек. Всегда скажет столько сколько нужно знать подчиненному, и ни на йоту больше. Но сегодня, и не подозревая, он сказал все-таки чуть больше... Соседи наши — тоже новые гвардейские дивизии. Значит, здесь в недалеком будущем предстоят крупные события... «Условия не одни и те же». Вполне согласна с ним. Жаль, Пети нет. Понимаю, теперь перед нашей ротой действительно серьезная задача поставлена. Да только ли перед ротой?»

— Товарищ старший сержант!.. Вот здорово! С ног сбился, разыскивая вас, — прерывая мысли Тони, заговорил запыхавшийся ординарец Гуса. — Письмо вам от командира. Срочное, видно. Незнакомый офицер передал. Очень сожалел, что не смог вручить вам лично. Но я его заверил: под землей, а найду вас!

Тоня взяла самодельный запечатанный конверт, сделанный из синей ученической тетради. Прочитала: «Срочно. Лично. Вручить немедленно. А. Н. Ильиченковой». Тут же надорвала конверт и извлекла из него письмо.

«Тонюша! Здесь больше мне не место. Майор намеревается с первой же оказией отправить меня в самый глубокий тыл. Прими меры. Твой Петр. 9.11.42 г. 12.30».

Свернув вчетверо письмо, Тоня взглянула на вопросительно смотревшего на нее гвардейца. «Да, рассерженный майор это запросто сделает... Никудышная разведчица... Сама неосторожно приоткрыла наши отношения. Ох как неосторожно!»

Но заговорила она о другом:

— Немедленно в роту! Забери два одеяла, шинель, форму, валенки, носки, шапку. В люльку положите сено. Поедете за командиром. Через сорок минут ожидаю вас на лодочной переправе. Там получите дополнительные указания. Возьмите с собой Перекрестова и Дубровина. Исполняйте!

Разведчик бегом удалился. «Все-таки лучше его привезти на санитарной машине». Тоня вернулась к начсандиву. Сообщила ему, что Гуса, как ей стало только что известно, намереваются эвакуировать в глубокий тыл. Попросила отправить за ним машину не позже чем через два часа.

— Но если думают эвакуировать, стало быть, раны его нелегкие, и лечение потребует много больше времени по сравнению с тем, о котором вы доложили начальнику политотдела. Поэтому с посылкой машины вопрос отпадает, — заключил довольно безапелляционно полковник медицинской службы.

Такое решение, не лишенное, конечно, логики, несколько обескуражило Тоню. Какое-то время она стояла молча и не знала, что сказать. Кровь прилила к ее лицу, губы плотно сжались, расширившимися глазами она какое-то время молча смотрела в лицо начсандиву.

— Все! Что же вы стоите? Можете идти.

— Спасибо...

Овладев собою, Тоня по-уставному повернулась и неторопливым шагом вышла из землянки начсандива. «Нет уж, второй раз дурой не буду!..» Удалившись метров на семьдесят, Тоня зашла в густой, почти без листвы кустарник и оказалась у кромки берега. Машинально взглянула на темную колышущуюся полоску воды на середине Дона — единственное место на реке, которое все еще не было сковано льдом. Отрывая взгляд от воды, девушка взглянула на наручные часы.

«Двадцать минут до встречи... Зачем я к нему пошла?! И выпалила все в лоб. Он же меня совсем не знает. «Раны его нелегкие и лечения потребуют много больше времени...» — вспомнила она слова начсандива. — Упрекнул даже в... обмане начальника политотдела... Не хотелось бы, ох как не хотелось бы вторично нарушать порядок! И не знает этот доктор, что разведчики кого угодно привезут, если это надо... Зайти еще раз к Николаеву и доложить о решении начсандива? Машина после этого пойдет наверняка через два часа. Но стоит ли быть навязчивой? К тому же тогда два доктора будут рассержены и, если захотят, могут действительно «заслать» Петю в дальние края. Заберем-ка своими силами. А куда везти, он сам решит, ему виднее».

К переправе Тоня подошла в тот момент, когда трое взмокших разведчиков с двумя узлами бегом спешили к ней. Лодка была на подходе.

— Молодцы! Едут Перекрестов и ординарец Гуса. Когда будете подъезжать, уже стемнеет. Мотоцикл замаскируйте метрах в двухстах. Незаметно, Перекрестов, вы появитесь у командира. Доложите, что прихватили с собой. Остальное он укажет. Сделайте все аккуратненько, без шума и быстро. Возможно, на носилках его понесете. Скажите сестрам, машина приехала, срочно в тыл эвакуируют. А впрочем, командир подскажет, что сказать, ему виднее... Бензин не забудьте взять на обратный путь. Да осторожнее в пути! Все. Успеха вам. В лодку!

С Дубровиным Тоня вернулась в роту.

Взвод Ильиченковой занимал позицию для наблюдения. Стояла неспокойная осенняя ночь. На небосклоне ни единой звездочки. Над головой Тони свистел ветер. Время от времени с западных скатов гор ночную тишину нарушали короткие очереди румынских пулеметов. В предполье, где укрывались разведчики взвода Ильиченковой, было тихо. В небольшой, хорошо замаскированной траншее с тремя нишами кроме Тони находились Блинов и Дубровин. Поочередно наблюдая, они время от времени перебрасывались репликами, а Тоня за весь вечер и начало ночи не обронила ни одного лишнего слова. Она опасалась единственного: разведчики не успели, его эвакуировали.

За эти часы в ее памяти, словно в калейдоскопе, пробежали все сколько-либо существенные события из их отношений. Тоня чувствовала, как постепенно, от недели к неделе крепла, обретала силы их дружба, перераставшая в большую любовь. Вспомнились и слова Гуса, сказанные им, когда они находились под вражеским танком, и улыбнулась: «Нет! Больше ожидать не могу, родная. Вернемся, притащим фрица и пойдем к начальнику политотдела. Попросим его разрешения и благословления на женитьбу. Устроим скромную фронтовую свадьбу и заживем по-семейному». Тоня тогда ответила: «А потом нас с тобой разведут. Будем изнывать от разлуки. А там ревность у тебя появится. Изводить будет. А меня ухаживаниями донимать станут. И тогда суровость и красота сегодняшней жизни померкнет для нас. Из счастья и радости она обернется горем. Совсем хорошо будет! Не так ли, мой неугомонный друг?!»

Этот разговор тогда был прерван внезапным изменением обстановки и остался неоконченным. Тоня хорошо понимала Петра и сейчас, мысленно продолжая начатый разговор, искала пути его положительного решения. И это не случайно. Последний выход из стана врага, мужественное, полное благородства поведение Гуса, его искреннее стремление даже ценою своей жизни спасти ее, его ранение и все последующие события еще сильнее сблизили их. Гус стал для нее теперь самым близким, самым дорогим и самым любимым человеком!

— Товарищ старший сержант! Вроде какой-то шумок уловил, — шепотом доложил Блинов и снова, пристально вглядываясь в темноту, стал слушать тишину. Тоня, передвигая на бруствере автомат, грудью коснулась среза траншеи. Ветерок дул от противника и колюче обжигал лицо. Она прислушалась. Впереди было тихо. Встав поудобнее, послушала. Снова безмолвие.

— Возможно, показалось. Но вот дело. На редкость хорошо услышал какое-то шуршание, — с некоторым смущением в голосе все так же шепотом пояснил Блинов.

Тоня, поняв ефрейтора, улыбнулась одними глазами и, желая успокоить самолюбивого и гордого воина, сказала:

— Могло и показаться, но враг может и хитрить. Понаблюдаем еще.

Время шло. Прекратили стрельбу и дежурные пулеметы румын. На фронте стало совсем тихо. Так было час, другой, третий. Только под утро, когда забрезжил рассвет, вновь подали голос отдельные вражеские пулеметы. Наши разведчики во главе с Ильиченковой в эту ночь так и не повстречали «гостей».

Придя с передовой позиции в роту, Тоня взглянула на часы: «Двенадцать с лишним часов прошло, а их все нет. Что же могло случиться? Неужели Перекрестов с ординарцем не смогли «без шума» забрать Петю? Может, его увезли, и они пустились догонять?» — с опасением думала разведчица. Постель была разобрана, но Тоня не спешила ложиться спать. Она последние дни особенно скучала по Гусу. Сколько раз ловила себя на том, что думала о нем. Никогда раньше она так остро не ощущала, что ей решительно во всем не хватает Гуса.

На фронте было тихо. Прислушиваясь и ожидая, что вот-вот за окном послышатся шаги, она посидела молча, взяла книгу и погрузилась в чтение романа Достоевского «Братья Карамазовы». Среди запыленных учебников в ящике под кроватью два дня назад обнаружила эту книгу. «Если будет время, обязательно перечитаю», — обрадовалась тогда Тоня.

А тем временем дивизионные разведчики решали свою нелегкую задачу. Вблизи от медсанбата они замаскировали мотоцикл. Перекрестов заглянул к командиру. Гус все до мелочей продумал заранее. Усадив Перекрестова на свой топчан, в нескольких словах изложил план действий.

— Сходи к шоферу санитарной машины и передай эту записку. Не застанешь его, осторожненько наведи справку, где он. Уехал — придешь доложишь. Если здесь — разыщи. Спросит, кто ты, ответишь: «Приболел малость. Сейчас лучше. Санитаром сделали». На вопрос, кого везти, скажешь: «Не знаю. Сунули записку». Подъедете, быстро положите меня, километра через три остановитесь и переложите на мотоцикл. Скажи шоферу: «Быстрее шевелись. Можем опоздать. Самолет улетит». Носилки в машине. Действуйте быстро, но без суеты, уверенно!

Так все и было сделано. Когда Гуса стали перекладывать на мотоцикл, солдат — шофер санитарной машины — удивился:

— Для чего это?

— Так нужно! — отрезал Гус. — На машине к самолету подъезжать не разрешают. Доложишь начальнику, что поручение выполнил. Старшего лейтенанта сдал. Его понесли к самолету. Все. Разворачивайся и — на стоянку. Понятно? Почему стоишь?! — Да как же так? И самолет в другой стороне приземляется. Меня ругать будут...

— Не будут. Записку передашь. Исполняй приказ!

Доехали благополучно. Гус задержался в медсанбате. Его перевязали и до приезда командира не отпускали. Отсюда самовольно он уезжать не хотел. Только поздно вечером, когда из штаба тыла вернулся комбат, ему разрешили ехать утром, и то с условием: если дивизия снова окажется на колесах, он вернется в медсанбат. Гусу ничего не оставалось, как обещать, что он так и поступит, если, конечно, не произойдет чего-либо непредвиденного.

Шел одиннадцатый час, когда Тоня за окном услышала шаги. Она, не одеваясь, выскочила на крыльцо. «Сам, сам сойду. Костыль мне!» — услышала она повелительный голос Гуса. Разведчики помогли встать ему с носилок. Он тяжело оперся на костыль и поднялся на ноги.

— Наконец-то! Где вы пропали?.. Здравствуйте, — и, перейдя на шепот, не в силах уже скрыть своей радости, спросила: — Помочь тебе?

— Привет! — В голосе Гуса послышалась теплота. — Помощи не требуется. Сам передвигаюсь прекрасно.

— Так «прекрасно», что носилки по вас тоскуют.

Гус усмехнулся. Покачал головой. Пояснил Перекрестову: на большие расстояния командир еще слабоват.

Гус приковылял в горницу, осмотрелся, увидел топчан с накрытой постелью, опустился на него. Посидел немного, снял ушанку и, опираясь на костыль, поднялся. Тоня и Перекрестов помогли ему снять шинель и сапоги. Его уложили на топчан. Он сказал Тоне причину задержки. Пришел Косолапов. Командир третьего взвода был на передовой. Перекрестов с ординарцем ушли готовить ужин.

— Ну что ж, докладывайте обстановку. Оторвался я от дел. Так не вовремя меня пощипало... Так, так. Значит, перед фронтом у нас 1-я кавалерийская дивизия румын, левее — тоже румыны. Правее нас — части 376-й пехотной дивизии немцев.

— «У нас», если понимать в широком смысле...

— Понятно, мичман. Сменим, все встанет на свое место. А менять подразделения будем, для этого и пришли сюда. Так как же все-таки мы станем вести разведку на случай нашего наступления? Да, да. Наступления. Это точно. И не бойтесь этого слова. Мы же в узком кругу, — снизив голос, сказал Гус и посмотрел сначала на Косолапова, а потом на Тоню.

Мичман пожал плечами и сказал, что пока не думали над этим.

— Никто же не ориентировал нас.

— Дожидайтесь! — вскипел Гус. — На блюдечке преподнесут ориентировку». Самим надо соображать. Понятно?! Вот так.

Тоня рассказала о своей встрече с заместителем начальника разведотделения штаба дивизии. Немного о характере обороны противника.

— Хорошо. Ваши действия одобряю. О будущем — подумаем. Разговор наш — при себе! Завтра побываю в разведотделении штаба. Будет яснее. Но одно запомните: попотеть придется, и как следует. Мы — везде и всегда глаза и уши штаба! А сейчас отдыхать.

— Поесть же надо, — заметила Тоня.

— Да, пожалуй, что надо, — согласился Гус.

Косолапов попросил разрешения удалиться. Сказал, что поужинает он позже, и пошел на передовую.

Когда утихли его шаги, Гус пригласил Тоню сесть поближе. Обнял ее и крепко расцеловал.

— Прямо-таки целую вечность тебя не видел, — поправляя ее взлохматившиеся густые волосы и рассматривая разрумянившееся лицо, говорил Гус. — Тот немолодой майор твердо решил меня загнать в глубокий тыл. Последний раз, сверкнув глазами, так и сказал: «С первым же самолетом!.. Я вам покажу, как любовь крутить!» Когда узнал о твоем отъезде, два дня тучей ходил. Трижды с ним объяснялся. Не случайно я тебе написал. Так и думал, не успеете...

— И как же ты выбрался?

Гус усмехнулся и помахал головой:

— Вторую пилюлю проглотит... Бывают же такие несимпатичные люди.

Гус в нескольких словах сказал, как он узнал о заведенном порядке вызова санитарной машины. Ознакомился с одной из записок, которые иногда пишет шоферу замкомбат по материально-техническому обеспечению.

— Остальное пустяк, — продолжал Гус. — Чинно и благородно распрощался с сестрами и товарищами и уехал по всем законам. К тому же и решение комбата отправить меня первым самолетом слышали все. Конечно, вся эта история неприятная, вынужденная, но другого пути у меня не было. К тому же тот майор не только сухарь, но очень мстительный человек, ну и, как часто бывает у людей такого склада характера, любит выслуживаться перед начальством. А с тобой он в их лице явно не на высоте оказался.

Тоня осмотрела повязки. На ноге рану перебинтовала. Поведала о своей встрече с Николаевым и начсандивом.

— Признаюсь, когда рассказала обо всем, только после этой встречи успокоилась.

— Да, дорогая. Я много думал о наших отношениях, — положив руку на плечо Тони, тихо, доверительно заговорил Гус. — И твердо решил, как мало-мальски встану в строй, поженимся. Пойдем к начальнику политотдела дивизии и попросим разрешения. Откровенно тебе скажу, не могу так продолжать. Не мо-г-гу! Ты должна, должна... понимать.

— Какой ты собственник, — улыбнулась Тоня. — Я и не знала.

— Посоветуемся со старшим батальонным комиссаром. Если он даст согласие, но порекомендует пока все «засекретить», то и на это согласен. А как ты?

Лицо Тони сделалось серьезным. Она потупила глаза и задумалась.

— Ты почему молчишь?.. Почему? — с нескрываемым опасением допытывался Гус. — Ты не согласна?!

— Дорогой Петя. — Она положила обе руки на его плечи. — Я по тебе очень, даже больше чем очень скучала, беспокоилась. Ты все эти дни из головы моей не выходил. Наш последний поиск и другие события еще больше укрепили нашу дружбу. Ты целиком вошел в мое сердце... Я понимаю тебя. Больше тебе скажу — я согласна с тобой...

— Ну вот... Это главное! — Гус прижал ее к себе и стал целовать в глаза, щеки, губы. — Я счастлив, и к черту все раны!.. Я здоров. Понимаешь, здо-о-ро-о-ов!

Гус в каком-то сильнейшем порыве встал, быстро отделился от топчана, без костыля ступил на обе ноги, притопнул здоровой и тут же, видно от сильнейшей боли, согнулся и повалился в широко расставленные Тонины руки.

— Что же ты наделал? Разве можно так? Ты совсем сошел с ума! — взволнованно и озабоченно пробирала его Тоня, укладывая его на топчан.

Гус сморщил лицо, но не проронил ни одного слова. За окном послышались шаги. Тоня отошла от Гуса, поправляя портупею, сказала:

— Вот видишь. Ты далеко не здоров. Если в ближайшие дни начнется наступление, обязательно уедешь в санбат. Полечишься, вернемся к этому разговору...

— Только вернемся?!

— Петя. Я же тебе сказала.

В дверях Перекрестов и ординарец загремели котелками. Тоня ушла в свою комнату, а Гус подумал в сердцах: «И нужен мне сейчас ваш ужин, как мертвому припарки!» Сказал, однако, он другое.

— Спасибо. Чувствую, что постарались. Есть будем все вместе.

8. Клетский прорыв

Накануне восемнадцатого ноября был получен приказ. Наступление назначалось на утро. Один час и двадцать минут отводилось на артиллерийскую подготовку. Вечером состоялись полковые партийные активы.

В полку Осечкова коммунисты собрались в подвале большого полуразрушенного дома. Начподив пришел с командиром полка. Яркая аккумуляторная лампочка освещала знакомые Николаеву лица. Настроение было приподнятое.

С докладом «Коммунисты в наступлении» выступил Осечков. Говорил лаконично, минут двадцать, но все нужное сказал. Каждый увидел и сложность задачи, и от чего зависит ее успех, и что ему лично нужно еще сделать, и место его при отражении контратак, которых ожидается немало.

— Полку не раз приходилось наступать, и всегда впереди шли коммунисты. Теперь нам предоставлена честь действовать в авангарде дивизии, а дивизия наступает на главном направлении армии. Это надо всем понять. Верю, что антонесковских прихвостней Гитлера мы поколотим. Так я говорю, товарищи?

— Правильно! Только так. Другого не будет! — послышались из разных мест голоса, потонувшие в дружных рукоплесканиях.

Выступило семь человек. Каждый говорил так, что сомнений в успехе не было.

Андрей выступил предельно сжато. Но слова его запали в души сидящих бойцов:

— Каждый участок переднего края — стена для врага! Ни одного человека, не знающего задачи. Митинги — во время артподготовки. Информация в политотдел — два раза в сутки. Об отличившихся — сообщать немедленно. Отвечают политработники.

Поздним вечером состоялись ротные партийные и комсомольские собрания. Докладчики — командиры рот. В них участвовали кроме политотдельцев все старшие командиры штаба дивизии и полков.

Начподив был в роте младшего лейтенанта Хмары. Тут выступили все одиннадцать коммунистов. Лаконичнее всех, хотя говорили-то по минуте-две, был командир отделения сержант Климов: — Головой ручаюсь, задачу выполним! Солдатам Антонеску новую прописку дадим! — И под смех однополчан так же быстро сел, как и встал.

Николаев пододвинул железный ящик из-под патронов, сел (встать нельзя — мешал низкий потолок), в полной тишине заговорил:

— Мне, признаться, и нечего добавить. Все вы очень дельно выступили, а подытожил Климов. Он, правда, не уточнил, как он думает «прописывать» солдатам гитлеровского холуя Антонеску, но его и так поняли. Вашу роту командир полка взял в свой резерв. Вы эту почетную вахту завоевали в боях! Но, говорят, кому много дано, с того много и спрашивается. Идете по пятам за главными силами, но когда потребуетесь и нужно будет поправить дело — надеемся на вас. Недаром командир полка, когда я шел к вам, сказал мне: «Эта рота у меня целого батальона стоит! Но и им нелишне сказать, чтобы не зазнавались. Ведь какую задачищу решаем!» Слышали? Какой авторитет вы завоевали у командира полка! Им надо дорожить. Ни пуха ни пера вам!

Наступило долгожданное утро девятнадцатого ноября 1942 года. Этому дню суждено стать памятным. Началось знаменитое контрнаступление Красной Армии. Рассвет был необычным. Г устой туман окутал окружающую местность. Похолодало. Под ногами — грязища.

Советская артиллерия всех калибров изготовилась к открытию огня. На западном берегу Дона в величавом молчании, с задранными кверху стволами, застыла тяжелая артиллерия. В молодом лесу, по соседству со штабом дивизии, ощетинилась среднекалиберная. По огородам у Клетской разместились минометные установки: «катюши», «андрюшки», стволы батальонных, полковых...

Часы показывали без четверти семь. Николаев, заместитель Осечкова старший политрук Доюлов, заменивший выбывшего по ранению Копалова, и инструктор политотдела Куликов по ходу сообщения направлялись в переднюю траншею на взводные митинги.

Время приближалось к семи. Туман не рассеивался. Для маскировки ничего желать лучшего не приходилось. Но действия нашей штурмовой и бомбардировочной авиации сковал туман. Ни один самолет не летал в то памятное утро.

И вот раскололось небо. Лица солдат посветлели. В воздух полетели шапки.

— Ура! Началось!

— Вот дает, вот дает, товарищ комиссар! — обращаясь к Андрею и указывая на работу тяжелой эрэсовской установки говорил ветеран дивизии, сибиряк Лесных. Андрей разговаривал с ним вчера после собрания партактива.

— Как настроение во взводе?

Он не услышал вопроса, но понял по губам, показал большой палец и улыбнулся. Глаза его сказали: «Дождались этого дня. Теперь тряхнем...»

Минут десять в траншее никто не говорил, да если бы и заговорил, то его бы не расслышали. Все молчали и не без гордости слушали грозную музыку советской артиллерии. После первого мощного огневого налета накал артогня несколько ослабел. Этот момент и был использован для поднятия боевого духа. Митинг открыл лейтенант Кувшинов.

— Сейчас главное — натиск и огонь. Порядок наведи, не ожидай ни секунды, рвись дальше и не отставай от товарища! Врывайтесь в следующую траншею. Повторяю, ни в коем случае нигде не задерживаться! Только вперед! Сомнений никаких. Враг не выдержит.

Слово взял рядовой Ветров:

— Братцы! Мне приходилось не раз ходить в атаку со своим полком. И ни разу псы-идолы не выдерживали удара нашего! Сегодня будем бить вояк Антонеску. Немецкие фашисты их пригнали вон на те горы, — он кивнул в сторону противника. — Сами они никогда бы не пришли сюда. Они боятся нас. Фрицев били, а этих и бить по-настоящему не придется. Смажут пятки... Понятно, поначалу поддадим. Без этого нельзя. Это уже само собою... Конечно, ухо надо постоянно востро держать. Гранаты приберегать. Танки могут появиться, встретить придется. Вот такие у меня мыслишки.

Несколько слов сказал и начподив:

— Что касается врага, то очень меткую характеристику дал Ветров.

— На это он у нас мастак...

— Мастер! И голову фашисту открутит, и словцо ввернет такое, аж закачаешься!

— Вот и я об этом говорю, — продолжил начподив. — И очень правильно он сказал о том, что на всю катушку вперед жать надо...

— За этим дело не встанет! Посмотрите. Жиманем так жиманем!

— Очень хорошо! Ветров, старый наш моряк, очень правильно сказал и о том, что надо ухо держать востро, и о гранатах тоже... Учтите, румын подпирать будут немцы. Станут отчаянно контратаковать. Поэтому важно умело их встречать, перемалывать и упорно идти вперед. Вообще, километров на пятнадцать продвинуться сегодня нам надо!

— Постараемся, постараемся, товарищ старший батальонный комиссар, — посыпались отовсюду возгласы.

На этом и закончился митинг.

Через минуту раздалась команда лейтенанта Кувшинова:

— Цепью, ползком, интервал — пять метров, вперед, за мной!

Под прикрытием артиллерийского огня гвардия начала выдвижение на исходные позиции для атаки.

Часам к восьми Андрей с Виктором Куликовым возвратился на КП Осечкова. Туман стал рассеиваться. Начали просматриваться вершины Клетских высот. В районе переднего края врага поднимались столбы земли, дыма и огня. А мощь артиллерийского удара нарастала: вступали в дело крупнокалиберные системы.

В небо взвились красные ракеты — сигнал к наступлению. С НП командира полка начподив хорошо видел, как гвардейцы дружно поднялись в атаку. Траншея гитлеровцев, похожая на притаившуюся гадюку, продолжала неистово содрогаться от разрывов. Цепи гвардейцев стремительно приближались к ней.

Продуманная до деталей предварительная подготовка, глубокая разведка противника, стремительный рывок в начале атаки сделали наступление успешным. Гвардия по всему фронту дивизии неудержимо рвалась вперед. У второй траншеи уже бушевал перенесенный сюда вал артогня. По-прежнему левофланговые подразделения Осечкова были впереди. Не желая отдавать первенства, они снова почти вплотную приблизились к огневому валу, и опять же очень точно артиллеристы перенесли огонь обороны противника.

Начподив с радостью увидел, что и часть второй траншеи врага занята! Уцелевшие румыны не выдерживали натиска гвардии и, не принимая боя центрального и левофлангового полков, беспорядочно отходили. Оставив позади Клетские возвышенности и вторую траншею, батальоны дивизии увеличили темп. Наращивая удары, они устремились теперь к артиллерийским позициям противника.

В это время командарм через боевые порядки наступающей дивизии Хлебова ввел в прорыв конный гвардейский корпус.

Полыхнуло на ветру боевое знамя. Молниями засверкали выхваченные из ножен клинки. Черными тенями реяли на скаку кавалерийские бурки.

Вот конная лавина поравнялась с резервным батальоном Осечкова. В воздух взлетели солдатские шапки:

— Слава конникам!

— Бей антонесковцев!

— Руби холуев Гитлера!

— Слава гвардейцам!

— Пехоте салют! — отвечали конники.

Конногвардейский корпус, войдя в прорыв, стал от дивизии уходить вправо. Он устремился на Калач.

На седьмом километре, при переходе на новый НП, ординарец Заря обнаружил труп статного румынского офицера. Николаев подошел к нему. Молодой, чисто выбритый румын, при орденах, без шапки и с сорванными погонами, лежал у блиндажа. Из его полурасстегнутого кителя выглядывала шелковая рубашка.

— Осмотрите карманы, Заря.

У старшего офицера документов не оказалось. Два слепых пулевых отверстия в левой лопатке говорили, что высокопоставленный румынский офицер был расстрелян совсем недавно.

— Это работа фрицев, товарищ начальник, — заключил Заря.

Сомнений не было. Хозяева рассердились и уничтожили своего же «союзника» за то, что он не сдержал натиска советских частей...

Излюбленный гитлеровский прием: вначале они открывали пулеметный огонь по опрокинутым атакой румынским «союзным» солдатам, а затем расстреливали румынских офицеров. И это был не первый и не последний «союзник», ставший жертвой злобы своих хозяев.

Было два часа дня, когда начподив пришел на дивизионный командный пункт. Наступление дивизии продолжалось. За смелый прорыв командарм объявил гвардейцам благодарность и приказал настойчиво наращивать успех..

9. Ночью в степи

Во второй половине дня часто нарушалась связь с полком Юганова. Да и доклады из этого полка были общи, чувствовалось, что подполковник начал «плавать» в обстановке. Обычно спокойный, хладнокровный Хлебов связался с Югановым по радио.

— Вы, Юганов, неконкретно докладываете, — говорил Хлебов. — Плохо ориентируетесь в обстановке. Связь у вас часто рвется. Не отрывайтесь от батальонов! Немедленно смените свой наблюдательный пункт!.. Не оправдывайтесь, Юганов! Исполняйте приказ! До наступления ночи возьмите высоты, прикрывающие хутора Крайний и Средний!

Когда опустилась темнота, заместитель Хлебова по строевой части и начподив направились в полк Юганова. Шли целиной, по проводу. Часто попадалось брошенное оружие, перевернутые машины, разбитые кухни, трупы румынских солдат.

Темная дымка накрыла степь, когда они достигли КП. Командир полка собрался переходить на новый командный пункт и толком не смог доложить обстановку в полосе полка. Замкомдив обрушился на Юганова. Николаев заслушал заместителя по политчасти Ломакинова. И тот и другой обещали исправить оплошность. Замкомдив Панков приказал быстрее выдвигать КП к своим подразделениям. Не задерживаясь, Панков и Николаев пошли в батальоны.

Шли долго. Колючий придонской ветер, казалось, насквозь пронизывал их. Стрельба на фронте почти утихла. Только издалека с юго-востока доносились орудийные раскаты и в черной ночи поблескивали огненные вспышки от разрывов снарядов. В том же направлении на горизонте проглядывали пятна пожаров, раздуваемых ветром. Наверняка орудуют конногвардейцы.

Фрицы не выдерживают их натиска, в беспорядке отходят, сжигая за собой жилища.

В пути добродушный, никогда не теряющий присутствия духа Панков вспоминал, как во время первой мировой войны он оказался в плену. Вспомнил один случай:

— Сидели мы, пленные, как-то на открытой эстраде, слушали концерт. Выступали француженки, англичанки. Удачные выступления награждали дружными хлопками. Все шло спокойно. Но вот появилась русская артистка. Мы ее встретили громом рукоплесканий. Исполнила народную песню очень хорошо, а сидевшие сзади ее освистали. Русские возмутились. Из первого ряда поднялся пленный русский полковник. Повернулся к нам. Молча смотрит в сторону, откуда раздался свист. На площадке стало тихо. «Дать!» — выпалил он четко и сел.

Панков громко рассмеялся. Андрей почувствовал, случай этот на всю жизнь врезался в память старого солдата.

— Ай, всыпали так всыпали. Концерт дослушали в тишине и полном порядке.

Панков остановился, осмотрелся, вытащил карту:

— Зайдем мы с тобой, Андрей Сергеевич, к убегающим фрицам?! Вот находка для них будет! Ведь поди они сейчас ни черта обстановки не знают.

— Товарищ полковник, фрицев-то здесь не было. Если в «гости» попадем, так к антонесковцам, — освещая фонарем карту и компас, попытался ординарец уточнить шутливые слова шефа.

— Нет, братец, я не ошибся. Если мы угодим в «гости», то только к фрицам. К участку прорыва они бросят свои части с задачей остановить наше наступление и всыпать румынам за развал фронта.

Однако в «гости» к гитлеровцам они не попали.

Вскоре до них донесся довольно-таки громкий говор. Панков и Николаев остановились, прислушались и, уловив русскую речь, пошли на сближение.

Витиеватый и путаный доклад Юганова породил опасение: батальоны достигнут подступов к возвышенностям, прикрывающим хутора Средний и Крайний, и до утра остановятся на отдых. А допустить этого нельзя. Лучшего в этой обстановке и не желал бы противник. Он закрепился бы на выгодных рубежах и с высот мог контролировать окружающую местность. Панков и Николаев знали, что враг примет все меры к удержанию высот.

Панков и Николаев оказались в кругу своих людей. Но удивительно: подошли к батальонам почти со стороны противника, но их никто не окликнул и не спросил. Все внимание поглотили батальонные кухни. В бою о них забыли, а теперь вспомнили,

— Вы кто будете? — строго спросил Панков.

— Командир третьей роты, товарищ полковник.

— Где же боевое охранение? Вы что, под Астраханью, что ли? Да и там на привале охранение выставили бы.

— Принимаю меры, товарищ полковник.

Их проводили в землянку командира батальона. Три комбата со своими замами собрались вместе. Они у карты оживленно обсуждали обстановку.

— Почему толчея у кухни? Где охранение? — строго спросил Панков,

— Товарищ полковник, — в своей обычной манере отчетливо доложил командир батальона, — боевое охранение выставлено в трехстах метрах впереди. Командиры рот наводят порядок.

Более двух часов не было связи со штабом полка. Подразделения остановились в одном километре от высот. К ночи фронт наступления сильно сузился, роты расположились на линии всего четыреста — пятьсот метров. Решение комбаты еще не приняли, но больше склонялись к тому, чтобы взять высоты, закрепиться на них и после этого остановиться на отдых. Замкомдив одобрил эту точку зрения, но согласился немного подождать новых, уточненных данных разведки. Вскоре комбат Фирсов сообщил об обнаружении противника на высотах.

Пока полковник Панков уточнял обстановку, начподив в соседней землянке выслушал доклады замкомбатов. Заслушал объяснение каждого о причинах неорганизованности и потери бдительности на привале. Предложил тотчас же с коммунистами и активом комсомола поговорить об этом, сделать выводы. Рассказал о положении дел на фронте дивизии и задаче полка.

Когда Панков отдал последнее распоряжение, Николаев заговорил с комбатами:

— Как это вы, опытные командиры, в столь ответственном наступлении могли допустить такой базар и полнейшую беспечность?! Ведь при таком положении одна арьергардная рота при дерзких действиях могла опустошить полк. Да, да. Я не оговорился. Именно опустошить. Мы вышли к вам со стороны противника почти незамеченными! Потрудитесь сделать все выводы из этого тяжелого факта! Это же позор для гвардии! Только что у меня состоялась встреча с вашими заместителями по политчасти. Они с коммунистами сейчас будут говорить. Попрошу вас до полудня следующего дня индивидуально, на ходу, конечно, заслушать объяснения командиров рот и взводов. Мною поручено заместителям по политической части при первой же возможности обсудить выводы из этого непозволительного факта на ротных собраниях. Полковое партийное бюро, как только будет возможно его провести, состоится с моим участием и вызовом на заседание виновников допущенной беспечности.

Заканчивая, скажу вам, что завтра же из этого пренеприятнейшего факта сделают выводы все части и спецподразделения дивизии. Большой урок для себя извлеките, товарищи командиры.

Фирсов повеселел. Батальон на глазах преобразился. От неразберихи, шума, громких разговоров и следа не осталось. То же и в других батальонах. Каждая рота выставила дополнительное охранение.

Отдых был коротким. Батальоны двинулись вперед. Два в цепи. Один — в резерве.

Бой был скоротечным. Гвардейцы почти незамеченными приблизились к разбросанным по высотам вражеским окопам. Загремело «ура». Жалкие остатки врага покатились с высот, так нужных для завтрашнего броска вперед.

10. Там, где цвели подсолнухи

На рассвете двинулись вперед, к хуторам Среднему и Крайнему. Как и ожидалось, гитлеровское командование на «выручку» румынам бросило немецкие части, поддержав их танками. На флангах контратаку отбили. Верно, темп продвижения дивизии замедлился, однако не приостановился. Гвардейцы продолжали настойчиво атаковать хутора.

Хуже положение складывалось в центре. Танковым тараном врагу удалось приостановить продвижение и вклиниться в боевые порядки полка. Здесь с довольно близкого расстояния Николаеву довелось наблюдать единоборство на поле боя гвардейцев с танками врага.

Было часов около десяти, когда командир дивизии Хлебов выдвинул свой наблюдательный пункт на одну из высоток, неподалеку от хуторов Среднего и Крайнего. Потрясываясь в «виллисе», начподив рассказывал комдиву о ночном бое. У подножия небольшой высотки Хлебов остановил машину, осмотрелся.

— По моим расчетам, гитлеровцы здесь не будут контратаковать, — заговорил Виктор Сергеевич. — Если мы упредим их с захватом хуторов Крайнего и Среднего, будет очень хорошо. Хуже, если нам придется встретиться с их танками вот на этом ровном поле.

И он, глядя на карту, карандашом обвел равнину. Подошедшему оператору приказал поторопить противотанковый дивизион с выдвижением. Хлебов и Николаев на высотку забрались ползком. На вершине осмотрелись. Километрах в трех-четырех раскинулись небольшие хутора — Крайний и Средний. Правее на значительное расстояние простиралась равнина. На широком фронте, ломаной линией, с выдвинутыми вперед флангами наступала гвардия.

— Не у-ме-е-ют ценить время! — в сердцах заговорил Хлебов. — По три раза вдалбливал Осечкову и Юганову: до десяти хутора взять, чего бы это ни стоило... «Да, да. Возьмем», — отвечали мне. И «взяли» называется. Пятнадцать минут до десяти осталось, а им пилять да пилять еще. Плохо, черт возьми! Теперь с танками придется встретиться в поле.

Вооружившись биноклем, он стал рассматривать хутора.

— Ну, так и думал. Разведчики не ошиблись. Фашисты почти сосредоточились...

Теперь и Андрей хорошо видел гитлеровцев, дым от работающих танков, укрывшихся за домами. По дороге в хутор въезжали еще вражеские машины с пехотой.

— Ну вот что: ты понаблюдай, Андрей Сергеевич, а я свяжусь с частями.

Суетня на смежных окраинах хуторов говорила со всей очевидностью о подготовке немцев к контратаке. Румыны же под натиском наступающих откатывались неорганизованно, группами, налегке, тяжелое оружие они побросали раньше. В хуторах появились вспышки выстрелов, а среди наших наступающих подразделений стали рваться мины врага.

— Ну как, не выдвигаются еще? — спросил подошедший Хлебов. — Пока нет.

— Запросил самолеты. Иванков обещает вскоре дать огонь Успел бы только, — продолжал Хлебов, в бинокль рассматривая хутора. — У фашистов все готово... И противотанковый дивизион наш может не поспеть. Досадно будет... Яшка!

— Слушаю вас...

— Иванкову... A-а! Да сам здесь. Хорошо. Срочно офицера в дивизион. Поторопить. Как воздух, нужен. «Они» хитро сработали...

Начальник артиллерии дивизии, степенный пожилой полковник Иванков, отличался всегда большой предусмотрительностью. И на этот раз он коротко доложил Хлебову:

— Сделано уже, товарищ командир дивизии. Офицер на машине направлен... Вон и командир дивизиона со связью показался. Должна заговорить и артиллерия.

— Сейчас, понимаете, сейчас нужна!. Момент-то какой!! — повышая голос, говорил уже в сердцах Хлебов.

После первого же пристрелочного советского снаряда по хуторам гитлеровские танки и пехота начали выдвигаться. Сдавалось, что наши артиллеристы их здорово поторопили.

На километровом фронте, в стык наступающих полков, двинулось сорок фашистских танков и до полка пехоты. Снаряды нашей артиллерии начали рваться среди контратакующих. Однако разрывов было немного. Потери, конечно, противнику они причиняли, но сорвать или даже попридержать контратаку гитлеровцев были не в силах. Танки, стреляя с ходу, шли на сближение с гвардейцами. За танками в два ряда бежала вражеская пехота. Подразделения, наступавшие в центре дивизии, вначале продолжали смело идти на сближение с контратакующим противником. Однако, когда расстояние между ними стало быстро сокращаться и вражеские танкисты открыли пулеметный огонь, залегли. У гвардейцев в дело вступили сорокапятимиллиметровые пушки и противотанковые ружья. Три танка загорелись, но остальные ползли.

— Мало артиллерии! Дивизион опоздал!.. А «сорокапятки» слабы. Вон пущенка, видишь, Андрей Сергеевич, слежу за ней, пятый выстрел сделала, а танк лезет и лезет, хоть бы что! — сердито ворчит командир дивизии, продолжая отдавать то одно, то другое приказание.

А тем временем роты гвардейцев быстрыми перебежками рассредоточивались по фронту. Некоторые из них, в поисках лучшей позиции, переползали вперед, кое-кто в сторону. Но ни один человек не попятился назад.

— Нет! Наших орлов психической не возьмешь! — бодро бросает Хлебов. — Молодцы. Встреча сейчас состоится... А жаль — противотанковая артиллерия запоздала!—и Хлебов сверкнул глазами на Иванкова. — Сейчас бы запросто распотрошили эту свору...

Немцы ликуют. Перед ними в чистом поле пехота без артиллерии. Не часто на войне улыбается счастье контратакующим. Вражеские танки совсем близко от первой цепи. Гвардейцы молчат.

Один танк стремительно вырвался вперед. Пехота врага отстала, и этого было достаточно для гвардейцев. Они тут же покосили ее. Не прошел и танк. Связка гранат остановила его. Гитлеровцы растерялись, заметались по полю и попали под автоматные очереди гвардейцев. Только одиночки успели укрыться, залегли. Танки пошли снова.

Николаев посмотрел на комдива. Хлебов, опершись на руку, смотрел в бинокль правее наступающих фашистских танков.

— Да. Наш дивизион развернулся... Вижу, вижу. Второй подожгли... Задержались, но все-таки подоспели в крайне нужную минуту. Теперь прыть с них собьем. Начальник оперотдела! Передайте приказ Осечкову: танки сейчас начнут смазывать пятки. Пусть вводит резерв. На их плечах он должен ворваться в хутора Крайний и Средний! То же передайте и Юганову!.. Да предупредите: пусть не упустят момента!

На поле боя горели еще четыре танка. Один взорвался.

— Как рвануло его! — вырвалось у Хлебова. — Боекомплект сработал. В центре еще накрылся... Эге! Молодцы ребятки! Так их! Правильно!!

Наметанный глаз комдива позволил безошибочно определить дальнейшее развитие боя. Когда загорелась машина врага в центре — та самая, которая немного больше остальных выдвинулась вперед, оставшиеся танки спешно стали развертываться и отходить. Этот момент советские артиллеристы, конечно, не упустили и еще подожгли сразу четыре танка. Гвардейцы поднялись. Покатилось «ура!».

Хутора были взяты. При переходе на новый наблюдательный пункт комдив и Николаев задержались там, где гвардейцы встретили танки врага. Осматривая убитых воинов, они ни одного бойца не видели лежащим лицом назад. Поза каждого убитого говорила, что дрались с врагом до последнего вздоха.

Андрей задержался у танка, который был подбит связкой гранат. «Черепаха» некоторое время крутилась на месте. Оба люка были открыты. Экипаж сбежал. В метрах семи-восьми лежал лицом к танку с вытянутой рукой наш младший сержант. Сбоку возле него еще три связанные гранаты. По всей видимости, он их намеревался метнуть в том случае, если первая связка не достигнет цели. Андрей осмотрел гвардейца. Крови не увидел. Левой щекой сержант касался земли. Ему даже показалось, что он спит «Неужели это возможно?!» Лицо Андрея посветлело. Он нагнулся ниже. И трудно было представить, как ему хотелось видеть этого настоящего русского богатыря спящим! В каком-то быстром, нервном движении Андрей не взял, а схватил его крупную, вымазанную в мазуте ладонь. Ту самую пятерню, которой он смело метнул связку гранат под гусеницу. Видно, после броска рука так и застыла в вытянутом положении.

Рука сержанта была холодной и безжизненной. Подбежал санитар.

— Он мертв, товарищ начальник, — запнулся и немного смутился солдат. — Мне поначалу показалось тоже— жив.

— Волной убило. Видно, его же гранатами...

Николаев тяжело поднялся и попросил пожилого солдата достать документы младшего сержанта. Санитар исполнил. Развернул потрепанную книжку, прочитал.

— Герой! — сказал Андрей. — Настоящий герой! Похороните его тут же, в отдельной могиле.

Вынул из планшетки чистый лист бумаги и написал: «Здесь похоронен отважный сын Родины младший сержант Чудов Сергей, из Ленинграда, в неравном единоборстве подбивший танк в чистом поле».

— Это напишите на доске и укрепите ее на могиле!

— Когда же это я успею, товарищ начальник? Надо же о живых вначале позаботиться! — взмолился пожилой санитар.

— Вот как живых вывезете, сделайте. Своему командиру передайте: исполнение доложить мне по телефону. С вами говорит начальник политотдела дивизии. Поняли меня?

— Так точно. Исполнить постараюсь, — веселее уже доложил санитар и смерил Андрея подобревшим взглядом.

После этого Андрей посмотрел, в какое место танку угодили гранаты и почему оказался убитым гвардеец. У «черепахи» была перебита гусеница. Она какое-то время извивалась на месте. Андрей записал в свой блокнот имя и фамилию сержанта, еще рая взглянул на героя и быстрым шагом стал догонять командира дивизии.

11. Командарм снимает «стружку»

Враг снова контратаковал гвардейцев, Но и эта контратака успеха на имела. К этому времени в прорыв были введены механизированные части, в дело вступили наши танки. Разгорелся упорный танковый бой, закончившийся сокрушительным разгромом контратакующих. Гвардейцы опять стали продвигаться. Однако у следующего населенного пункта снова произошла заминка: фашисты, приспособив подвалы домов, трижды прижимали к земле нашу пехоту. Гитлеровцы упорствовали. Но и натиск гвардейцев крепчал. Бой продолжался. Однако гитлеровцам удалось ценою больших потерь в людях и технике замедлить темп нашего продвижения. Две последующие ожесточенные контратаки гитлеровских частей, поддержанные танками, против основной группировки дивизии переросли в тяжелый встречный бой. Он затянулся и на три часа задержал продвижение.

Командарм вызвал комдива к прямому проводу.

— Вы сколько же будете топтаться у этих выселков? — недовольным тоном спросил Батов.

— Все делаю, чтобы не топтаться, товарищ командующий. Отбил пятую контратаку. Но только стал ускорять темп наступления, гитлеровцы вновь бросили до полка пехоты, поддержав их двумя десятками танков. Удар нанесли в стыке наступающих полков. Залегли, чтобы встретить, а затем...

— А затем снова лежать будут?! Нельзя так воевать, Хлебов! Нельзя. Фашисты еще вас будут десяток раз контратаковать, а люди ваши все будут ложиться и встречать. Так я говорю?!

— Сами понимаете, танков мало, противник намного превосходит нас...

— Это известная песня, Хлебов! — резко оборвал командарм. — У вас огромное превосходство в артиллерии. Вас может еще больше поддерживать штурмовая авиация. Но и то и другое вы плохо используете. Разведка у вас хромает. Плохо маневрируете артиллерией. Выдвигать ее на угрожаемые направления опаздываете. А поэтому лежим, лежим, лежим! Позор! Требую немедленно выправить положение и обеспечить темп наступления! Жду дела! — и командарм прекратил разговор.

«Черт возьми! За артиллерию нахлобучку получил заслуженную», — думал Хлебов, оборачиваясь, к Иванкову.

— Слышали разговор?

— Не все, но основное уловил, — с достоинством ответил старый полковник.

— «Уловили»! — сверкнул глазами Хлебов, указывая Якову на аппарат.

Тот понял его и потребовал от телефониста срочно соединить Осечкова и затем Юганова с комдивом.

— У нас с вами, полковник, два противотанковых дивизиона, целый полк 76-миллиметроаых пушек. Надо же их своевременно выдвигать туда, откуда ожидаются танки врага. Тогда и пехота залегать не будет.

— То-то и оно, что мы не знаем, откуда ожидается их удар. Они же не дураки. Ни одна контратака фашистов не была с одного направления. Командарм помог бы нам авиационной разведкой...

— Нам нужно самим, без командарма, решать эти вопросы! — оборвал артиллериста комдив. — Потрудитесь лучше поставить артиллерийскую разведку и полнее использовать ее результаты. А заявки на бомбовые удары у меня должны быть в ближайшие полчаса!

— Осечков на проводе, — доложил адъютант.

Комдив, не начиная разговора с командиром полка, обратился к Андрею и попросил его взять под контроль войсковую и артиллерийскую разведку.

— Спроси с них по-настоящему, Андрей Сергеевич. Тылы Золотов шурует. Без коренного улучшения работы разведки мы будем хромать на обе ноги.

Андрей удалился, а комдив стал разговаривать с командирами полков.

— Артиллерию, артиллерию на угрожаемое направление и — никаких, остановок! Кончайте с черепашьим продвижением! — закончил он разговор с Осечковым и заговорил с Югановым...

Через час Батов вторично говорил с Хлебовым и снова выразил неудовольствие темпом наступления.

Хлебов пододвинул командный пункт с оперативной группой штаба почти вплотную к наступающим полкам. После последнего разговора с командармом Хлебов заметно стал нервничать. Лицо его помрачнело, глаза сверкали, движения сделались резкими. Поочередно командирам полков он учинил по телефону необычный разгон. Если бы было полезно, он готов был бы свой командный пункт вынести в боевые порядки наступающих подразделений. Перед сменой КП Хлебов в резких выражениях прочитал внушение командующему артиллерией дивизии Иванкову и заместителю начальника разведки Ананьеву.

Командный пункт теперь расположился в небольшой балочке, ее восточная сторона имела крутой подъем. Венчал его холмик. Возле него саперы и смастерили небольшую землянку и установили стереотрубу.

Комдив по узкому ходу сообщения прошел к стереотрубе.

— Да что в нее смотреть-то? Все и так видно, — сказал он и по грудь высунулся из траншеи.

Яшин с не меньшей быстротой, с которой Хлебов оказался по грудь над траншеей, схватил в охапку Хлебова и поставил у стереотрубы:

— Недозволено так, товарищ гвардии полковник! Одна шальная пуля, и комдива нема. А чудо-аппарат стоять будет. Пользуйтесь им, и снайперу работы не дадите.

— Ах, Яшка, кузькина мать, что мне с тобой делать?! Совсем работать не даешь, — усмехнулся Хлебов, но высовываться из траншеи не стал, прильнул к окулярам. — Закрепились-таки, душонки!.. — сказал Хлебов, изучая обстановку восточнее хуторов Крайний и Средний. — Говорил же, бойтесь этого! А теперь попробуй сбить его... Яшка, быстро!.. — ткнул рукой в аппарат.

— Осечков на проводе, товарищ комдив!

— Осечков, плохо воюешь. Очень плохо. Закрепиться дал фрицам... Атаки приостановите. Без артиллерийской поддержки они результатов не дадут. Подготовьте десятиминутный артминометный налет. Огонь открыть в шестнадцать часов. Атака пехоты в шестнадцать десять. То же сделает Юганов. Вас поддержит артиллерия дивизии. Огонь перенесем вглубь. Обеспечь успешную атаку. Все. Исполняйте!

К западной части балочки подкатил открытый «виллис». Из него выпрыгнул молодой командир с автоматом, а за ним легко сошел небольшой человек в генеральской папахе. Он резким движением руки одернул полу бекеши и быстрыми небольшими шагами направился на КП. Это был Батов.

Командарм, отодвинув ногой табуретку, выслушал доклад Хлебова. Его лицо было спокойно, недовольные сощуренные глаза смотрели на комдива, и ни единым словом он не прервал его доклада. Когда Виктор Сергеевич умолк, наступила продолжительная пауза.

Командарм молча прошелся взад и вперед по землянке и остановился против Хлебова:

— Не порадовали вы армию ни докладом, ни делами. Начали хорошо, а продолжаете плохо. Даже очень плохо!

Батов еще ближе подошел к Хлебову:

— Почему позволили врагу задержать ваше продвижение?

— Товарищ командующий, противник на узком фронте двинул против нас довольно-таки ощутимую группировку пехоты, поддержав ее почти семью десятками танков, — ровным голосом пояснил комдив.

— Не оправдывайтесь, Хлебов! Не время этим заниматься и не с этого надо начинать. У вас все возможности были не только парировать контрудар врага, а даже и не до-пу-у-стить его. Да, да. Не допус-стить!! Но для этого надо знать действия врага. И своевременно, подчеркиваю, своевременно разгадывать его маневр. Нужна большая предусмотрительность. Ваша противотанковая артиллерия хронически отставала. Факт. А как поставлена разведка в динамике боя? Плохо. Даже очень плохо. Факт? В этом причина многочасового топтания на месте. Если бы знали, что делается у врага, не позволили бы ему и сунуться с контратакой. Зажгли несколько танков — и все. Они назад, а вы еще сильнее вперед. Но этого не получилось. Много часов по-черепашьему двигались. Запомните, Хлебов, — продолжал командующий, — чем успешнее продвижение, тем толковее должна действовать разведка. И забывать эту элементарную истину в наступательном бою прес-туп-ле-ние! А вы забыли... Помолчите, — остановил Батов комдива, пожелавшего что-то сказать. — Пусть будет это для вас серьезным уроком!..

Телефонный звонок нарушил разговор.

— Товарищ командующий, артиллеристы готовы, разрешите начинать?

— Начинайте.

Хлебов наклоном головы дал знать полковнику Иванкову. Артиллерийский начальник с расторопностью молодого офицера повернулся и исчез за дверью землянки. Заговорила одновременно дивизионная и полковая артиллерия.

Батов несколько минут молча наблюдал в стереотрубу. Так же, не проронив ни слова, отошел, уступая место у окуляров Хлебову. Комдив, медленно поворачивая трубу, изучал поле боя. Командарм спросил у Николаева о пополнении, настроении людей, сколько прибыло коммунистов и комсомольцев.

— Почему же у вас с противотанковой артиллерией и разведкой провал? — спросил начподива Батов.

— Во всяком случае, объективных причин нет. Своевременно не предусмотрели всего. Вышли из строя тягачи у артиллеристов. Заминка. Поиски. А предвидели бы, в три раза быстрее бы сработали. Командир разведроты из строя выбыл, следовало также быстро подменить его. Сейчас то и другое исправлено, товарищ командующий. Противотанковая артиллерия неотступно двигается за боевыми порядками пехоты, в любую минуту готовая выдвинуться на угрожаемое направление. Двух разведчиков выбросили с трофейной портативной рацией в расположение противника. Важная информация начала поступать.

— Надо взять руководство боем под жесткий контроль. У фашистов много танков, и контратаки их будут продолжаться. Крайне важно знать, с какого направления и когда ожидается удар-

— Так и сделали, товарищ генерал. До окончания операции два работника политотдела будут в противотанковой артиллерии и в разведке.

— Ну как? — обратился Батов к подошедшему Хлебову.

— Мне сдается, товарищ командующий, артиллеристы удачно кладут снаряды. Должны сбить.

— Насколько удачно, мы увидим по пехоте. Но огонь они открыли дружно.

Огневой налет был настолько коротким, что Андрей в разговоре и не заметил, когда он кончился.

— Пехота пошла, товарищ командующий, — доложил Хлебов, уступая прибор наблюдения командарму.

Батов прильнул к окулярам и стал поворачивать трубку:

— Молодцы артиллеристы. Точно перенесли огонь. И пехота не отстает. Хорошо! Слева-то кто?

— Полк подполковника Осечкова, — пояснил комдив.

— Дельный командир?

— Толковый, товарищ командующий.

— Люди его напористо действуют. Они собьют противника. Давно бы так! А то столько времени топтались на месте! Никуда не годится, Хлебов. Людьми надо умело командовать. Понимаете, ко-ман-довать. Постоянно знать, что делается в стане врага. Тогда будете упреждать действия противника, навязывать ему свою волю, гасить в самом зародыше его контратаки.

Командарм пододвинул табуретку и сел за крошечный походный столик. На карте Хлебова он уточнил задачу дивизии, сообщил самые последние данные о соседях и противнике.

— Повторяю, крайне важна разведка. Никаких перебоев в ведении разведки!

Командарм быстро встал и направился к выходу. У машины Хлебову и Николаеву он сказал:

— С железной настойчивостью выдерживайте темп наступления!

12. Мясник из Гамбурга

Стемнело. Падал мокрый снег. Под ногами слякоть. Сапоги пропускают снежную воду. Ноги мокрые, мерзнут.

Начподив возвращался в деревню, в которой остановилась оперативная группа штаба. Связисты тянули кабель. Ориентируясь на них, он без труда разыскал нужный дом. На крыльце добротной хаты Николаев увидел Яшина.

— Вот легки на помине, товарищ старший батальонный комиссар! — приветливо воскликнул он. — Меня комдив только что о вас спрашивал, а я не знал, где вы. Справок не навел. От комдива взбучку получил по первое число. Сейчас мигом до. ложу.

— Подожди, не спеши! — остановил Андрей Якова. — Теперь нечего докладывать, сам зайду. Золотов здесь?

— Так точно! Вместе.

— Вот кстати пожаловал, — сказал комдив— Я уж Яшке нахлобучку дал. Только что с Григорием Андреевичем обсуждали, где бы ты мог быть.

Подсев к столу, начподив рассказал, что делается у Юганова. Полк наступал в этот день успешнее. Командир полка со штабом управляли боем хорошо.

Хлебов взял карту.

— Острие удара направляем на Вертячий. Взламываем и одновременно «сматываем» его оборону. Реальную возможность создаем частям соседней армии включиться в активные действия. Сами они оборону противника сбить не смогли.

Беседу прервал Яшин. Он доложил о захваченном в селе обер-ефрейторе.

— Скажите, пусть введут.

В приоткрытую дверь юркнул небольшого роста гвардеец, а за ним, нагибая голову, с трудом протискался обер-ефрейтор. Это был огромный детина — мясник из Гамбурга, с бульдожьим лицом и маленькими, медвежьими глазками. Он три-четыре шага сделал к Хлебову, вытянулся, взял руку под козырек и по-немецки громко рявкнул:

— Обер-ефрейтор непобедимой немецкой армии. С кем имею честь говорить?

Переводчика не было. Общими усилиями Николаев и Золотов передали смысл слов пленного.

— Вот нахал! — усмехнулся Виктор Сергеевич. — Где вы прихватили этого верблюда?

Гвардеец ответил, что фашиста им указал мальчуган, когда они тянули связь. Немец спал пьяным на сеновале.

Начподив повнимательнее рассмотрел вояку. Поверх обмундирования на нем был надет замусоленный маскировочный костюм. Добротные, на теплом поднаряде сапоги — наверняка с кого-то снятые — плотно облегали его толстенные ножищи. Масккостюм верзилы был в сене, мякине.

— Так, так. Значит, спьяну проспал. Ну что ж... Будем допрашивать. Скажи ему, — обратился Виктор Сергеевич к подошедшему переводчику, — говорит с ним командир 27-й гвардейской дивизии.

— Яволь, яволь! — закивал пленный. — Зибен унд цванциг гарден дивизион! Ферштейн зи! 27-я гвардейская дивизия! Понял!

Оказалось, что обер-ефрейтор вторично встретился с гвардейцами. Первый раз на Дону, в августе — сентябре, он испытал удары этого соединения. Далее он пояснил, что немецкие солдаты и офицеры хорошо знают эту дивизию и высоко о ней отзываются.

— Гут, гут дивизия! —лопотал он.

— Предложи ему рассказать о состоянии немецких подразделений, отступающих перед дивизией. Спроси еще, как с боезапасом у них. Где думают гитлеровцы задержаться?

Ефрейтор мало что знал и ничего вразумительного не сказал.

— Да, пуст, как бубен, — определил Хлебов. Но еще спросил: — Почему же непобедимая германская армия драпает от нас?

— Солдаты Антонеску подвели. Они открыли фронт. Оборону германской армии вам никогда бы не прорвать!

— Вот нахал. Как вдолбили в его голову, так и трезвонит. Спросите этого хамелеона, почему их танкисты пустились наутек. В танках же сидят не солдаты Антонеску?!

Лейтенант перевел. Гитлеровец некоторое время молчал. Потом, пожимая плечами, ответил:

— Это мне еще непонятно.

— Спросите его, сколько он убил русских?

Обер-ефрейтор сам понял вопрос и тут же нахально сообщил, что счета не ведет и арифметикой такой заниматься не считает нужным. Переступив с ноги на ногу и дерзко пяля глаза на комдива, он вызывающе сказал что-то еще в том же духе.

— Ну, этот боров совсем обнаглел! — возмутился Хлебов. — Спросите его, зачем он пришел на нашу землю?

Отвечая, обер-ефрейтор сказал, что по этому вопросу у них в армии думать не принято. За всех подумал фюрер. И тут же вытянул правую руку, громко рявкнул: «Хайль Гитлер!» Квадратное лицо его расплылось в глуповатой самодовольной улыбке. Опуская руку, он так покачнулся, что с трудом устоял на ногах.

Хлебов рассмеялся:

— Да он в стельку пьян. А я думал, откуда этот верблюд набрался храбрости и разыгрывает комедию, как на сцене... Скажите ему: он хам, убийца, садист, потерял человеческий облик. Мы шлепнем его сейчас, и поясните, — комдив показал рукой, — за этими дверями.

Лейтенант перевел.

И тут же разительная перемена свершилась с этим пьяным громилой! Уставив свои мутные пустые глаза на Хлебова, обер-ефрейтор быстро заморгал. Дрожащей здоровущей ладонью он ударил себя вначале по лбу, а затем с силой проехал по лицу словно стряхивая с себя дремоту. Поджилки его задрожали так, что с брюк полетела сенная труха. Он настолько обмяк, что с трудом держался на ногах. Мерзко и отвратительно шмыгал носом.

— Капут мой! Капут? — наконец пролепетал он.

— Дошло. И язык русский вспомнил, — усмехнулся Виктор Сергеевич.

Гитлеровец что-то залопотал и грохнулся комдиву в ноги. Хлебов оттолкнул насмерть перепугавшегося верзилу и предложил лейтенанту перевести. Обер-ефрейтор пояснил, что он до этого был сильно пьян и наговорил разных необдуманных дерзостей. Он просит учесть это. Говорит, что Гитлер обманным путем толкнул их в Россию. Он просит сохранить ему жизнь. На все вопросы будет отвечать только правду. Может оказать советскому командованию любую помощь. Если ему сохранят жизнь, он готов день и ночь отрабатывать свою вину перед русскими.

— Смотрите. Другую песню запел, — смягчился Хлебов. — Спросите его: «хайль Гитлер» будет еще орать? А то так рокотнул, ей-ей, чуть не оглушил.

Обер-ефрейтор понял вопрос без переводчика, сильно замахал головой и что-то сказал по-немецки.

— Говорит, — перевел лейтенант, — это сон был.

— Он, может, действительно спал на ходу, но мы-то его нахальную речугу слушали наяву... Как керосином запахло, быстро протрезвел, — сказал комдив.

И действительно, хмель с обер-ефрейтора как рукой сняло. Мутнота в глазах исчезла, и лицо его приняло далеко не глупое выражение. Да и стоял он уже совсем по-другому.

— Скажите ему, расстреливать его никто не собирается. Будет жить.

Гитлеровец просиял. Хлебов приказал разведчикам допросить его и направить в штаб армии.

Пленного увели. Хлебов, Золотов и Николаев сели ужинать.

13. «Глава семейства»

В небольшой избе, неподалеку от дома комдива, расположился политотдел дивизии. Было темно, когда Андрей входил в дом. В небольшой горнице он застал секретаря парткомиссии Нигмитзянова, старшего техника Неймана, ведающего вопросами радио кинопередвижкой и говорящей установкой. По совместительству он был и мотоциклистом. Степенный, безотказный работник. Был здесь и «глава семейства», как в шутку называли политотдельцы старшего техника-лейтенанта Чепракова. Секретарь политотдела с важным видом сидел за машинкой. Возле него на стареньком сапожном стуле с засаленным брезентовым сиденьем примостился инструктор по информации политотдела Виктор Куликов. Он почти вплотную придвинулся к коптилке из снарядного патрона, что-то кропотливо разбирал в своих маленьких листиках.

— Нелегко поддается разбору? — улыбнувшись, спросил Андрей. Он сутки не виделся с ними.

— Так нацарапал, что сам не разберу, — признался Куликов и рассмеялся. — Чепраков, товарищ начальник, меня пробирает. Говорит, так до утра политдонесение не напишем. Он не учитывает, писал-то я на ходу, в поле, когда наступали... Но он молодец, привез нас точно в оперативную группу. Прослышал от кого-то, что вы здесь, и ехал смело, прямо сюда. Мы ему с машины кричали: «К гитлеровцам не привези нас». Но где там, и слушать не хотел.

— Что ж, секретарь политотдела заслуживает похвалы. Довез благополучно, и вы очень своевременно здесь появились. Теперь он на вас нажимает. И правильно делает. Нам нужно срочно информировать Политотдел армии о положении дел, — заметил Андрей.

Неторопливый и очень тихий внешне Чепраков дельно руководил хозяйством. Он все успевал: разместить политотдел, напечатать политдонесение, организовать связь и охрану и позаботиться о том, чтобы возвратившиеся из частей работники были накормлены, размещены на отдых, а обмундирование просушено. Бессменными помощниками в этих делах были Нейман и ординарец начподива Заря. Чаще всего Чепраков сетовал на штабную кухню. Политотдельцы из частей приходили в самое различное время. Часто возвращались усталые и голодные. На штабной же кухне товарищи не всегда могли сразу получить горячую пищу. Это тут же становилось известно хозяйственному секретарю, и он сам спешил к поварам и поднимал там шум. Но если не было ничего горячего, дело поправить было трудно. С наступлением дивизии этот недостаток заметно обострился.

Вскоре вернулись из частей заместитель начальника политотдела старший батальонный комиссар Болохнинов и инструктор по оргработе старший политрук Самсонов. Покормить их «главе семейства» удалось с трудом. Чепраков доложил об этом начподиву.

— Нам теперь осталось своего повара подыскать и — дело в шляпе. Если вы поможете, все будет закончено. И зарекаюсь ходить в штабную и клянчить. Пусть к нам приходят. Всегда все сыты будут...

— Верно, — поддержал Чепракова высокий, немного нескладный блондин Самсонов.

Говорил старший политрук громко, низким баритоном. Самсонов отличался устойчивым, независимым характером, был трудолюбив и исполнителен. Отношение у него ко всем было ровное. Обычно, что думал, то и, говорил в лицо, абсолютно не принимая во внимание, с кем он ведет беседу.

— К начальнику АХЧ надоело с поклонной ходить, к тому же он нахал порядочный, — добавил старший политрук.

— Кухня будет в ближайшие дни, — заверил Николаев. — А теперь обедать.

После еды были заслушаны доклады работников. Собралась богатая информация. Куликов с трудом успевал фиксировать. Он часто просил остановить докладчика, расширить немного освещение того или иного случая или повторить вновь. Части действовали дружно. Командиры полков и батальонов проявили немало изобретательности и распорядительности. О многих случаях массового и индивидуального героизма рассказали политотдельцы.

Отдыха им не было. В ту же ночь все они ушли в полки, к гвардейцам.

14. В батальоне Курносова

Николаев спешил к Осечкову. Полк наступал на главном направлении дивизии. Атака Верхне-Бузиновки была назначена на восемнадцать часов. Андрей еще с вечера с комдивом и Золотовым условился, что к началу наступления будет в этом полку.

Заря подогрел чай. Николаев поел с ним наскоро. С вечера он обещал Куликову ехать вместе. Но оказалось, политрук уснул всего не более часа назад. Будить его Андрей не стал. На четвертушке листа написал: «Ув. тов. Куликов! Слово не сдержал по вашей «вине»: поздно уснули. Не огорчайтесь. Записи в блокноте сделаю поподробнее. А. Н.». Листок Андрей подложил под пишущую машинку. «Тут он не затеряется. Чепраков все рассмотрит».

По-прежнему валил мокрый снег. Небосклон сплошь затянут низкими густыми облаками. Погоняемые попутным ветром кони не слеша трусили по плохо наезженной незнакомой дороге. Это была... первая за Доном. А сколько их ожидалось впереди! Вот таких дорог, с поджидающей смертью...

КП Осечкова расположился в небольшом овраге. В наскоро сделанной щели кроме военкома полка и двух штабных командиров он встретил командующего артиллерией Иванкова.

— Как кроты, успели в землю зарыться, Андреи Сергеевич, — пояснил Иванков, кивнув в сторону гитлеровцев. — Но вот подполковник Осечков уверяет, что выкурит их в два счета, — и он многозначительно посмотрел на озабоченное утомленное лицо командира полка.

— Если дивизионная артиллерия сработает так, как я просил! — охрипшим голосом уточнил Осечков.

— Сработает с точностью добротного хронометра! — подтвердил Иванков, сделав акцент на первом слове. — Мне кажется, уважаемый товарищ Осечков, артиллерия вас ни разу еще не подводила.

— За прошлое молчу. А вот за настоящее... Лучше посмотрим.

Начподив не стал вмешиваться в разговор и зашагал вдоль полевого кабеля к капитану Курносову. Батальон его наступал в центре. До открытия артиллерийского огня осталось с полчаса. Надо было поторопиться.

Курносов встретил Андрея почтительно, как давнего товарища. На их отношениях заметно сказывалось совместное участие в давно отгремевших тяжелых боях под Холмом.

— Роты незамеченными заняли исходный рубеж на северо-восточной окраине хутора, — докладывал он. — Люди получили горячий завтрак. Вечером собирали коммунистов и комсомольский актив... Мы с комиссаром побывали во всех ротах, поговорили с людьми. Настроение гвардейцев боевое.

Курносов развернул карту и, освещая фонариком, пояснил начподиву:

— Вот здесь у противника один пулемет, в подвале — другой и метрах в двухстах, на безымянной высоте, — третий. Если артиллеристы их подавят, то мы без большого труда овладеем населенным пунктом. А сейчас разрешите мне с каждым ротным повидаться. Они здесь, недалеко. Указания передам да своими глазами еще разок взгляну и часы сверю.

Наблюдательный пункт Курносов расположил в карьере, у небольшой высоты. Ординарец Заря где-то раздобыл старый трофейный ящик из-под взрывателей. Андрей сел и вспомнил свою последнюю встречу с Курносовым. Было это недели три назад, под Кузьмичами. Ехали вместе на конях, разговорились. Курносов вспомнил о моряках, поинтересовался, где служит бывший командир бригады Константин Давыдович Сухиашвили; знает ли что-либо начподив о его предшественнике — капитане второго ранга Бондаренко.

— Вот только последний майский бой я никак не могу забыть товарищ старший батальонный комиссар, — искренне сокрушаясь, признался Курносов. — Одну, всего одну сотню людей и хотя бы парочку пушек, и никогда бы они не прошли... Сколько мне крови перепортили заключительные холмские бои!

— Стоит ли поддаваться отрицательным эмоциям, товарищ Курносов? Все, что стряслось тогда, принадлежит истории. Моряки в майских боях под Холмом дрались богатырски, до последнего человека. И если врагу удалось на одном участке прорваться, то только потому, что его некому было оборонять.

Залп артиллерии прервал его воспоминания. Андрей посмотрел на светящийся циферблат часов. Огонь артиллеристы-гвардейцы открыли в точно установленное время. Вскоре послышались шаги Курносова.

— С каждым встретился. Проводил. Дружно пошли на сближение. Думаю, быстро с этим злосчастным хутором покончим.

Гитлеровские артиллеристы также открыли огонь. Несколько их снарядов легло вокруг НП Курносова. Два упало совсем близко. Над головой прошелестели осколки.

— Засек. Скажите, какой глазастый. А ведь я пришел сюда, когда почти совсем стемнело.

— Да, засек, — согласился Андрей. — И если бы у них не было более важных объектов, открыли бы беглый огонь.

— Точно, товарищ старший батальонный комиссар. Но сейчас им действительно не до нас. Ого! До переноса огня и начала атаки остались считанные минуты. Надо поторопиться, а то мы не успеем перейти на новый КП.

Расчет комбата был точен. Только спустились в безымянную балку, как тут покатилось «ура!». Курносов с проворством кошки оказался на скате балки. Андрей последовал за ним.

В темноте трудно было что-то увидеть. Только при разрывах гранат, снарядов угадывались отдельные строения. По ним-то на ощупь и определял комбат ход боя.

— Так их! Так! Выкуривайте! — кричал он и сам подался вперед. Чувствовалось, он настолько увлечен боем, что все остальное для него не существует. — Хорошо, хорошо действует центральная! Не отстает и правофланговая. Жмите, жмите, братушки!.. Слева хуже. Явно отстают. Вот видите, — обратился он к Андрею, — в домах слева огневые точки врага еще живут. Их надо было сейчас же обойти справа и ударить в тыл. Неужели он не видит!..

Курносов повернулся назад и крикнул:

— Командира взвода ко мне!

Молоденький младший лейтенант, оказалось, также наблюдал за ходом боя и был правее комбата. Вдруг он оказался возле Курносова.

— Видите?

— Так точно!— отчеканил младший лейтенант.

— Вот и хорошо. Глотку-то им еще никто не заткнул. Да смотрите, пулемет туда приволокли. Он фланкировать начинает. Дело затянуться может. Берите два отделения и туда. Ударите с тыла. Быстро. Дорога каждая минута. Окончательно могут обнаглеть. Два отделения в моем резерве! —уже вдогонку младшему лейтенанту крикнул комбат.

Но действовать резерву не пришлось. Курносов их задержал в последнюю минуту. В трех крайних домах взвихрилось пламя от гранатных разрывов.

— Молодцы! Я так и знал, что Федор не подведет, — выпалил Андрею Курносов. — Единственный ротный командир из моряков. Видно, заходить пришлось далеко, — пояснил он.

Бой закончился победой курносовцев и его соседей. Часть гитлеровцев бежала. Теперь Курносов ввел в бой свой резервный взвод. Он с двумя ротами стал преследовать отходящих гитлеровцев, а левофланговой роте приказал прочесать хутор и после этого оставаться в его резерве.

Начподив поздравил Курносова с успехом, отличившихся предложил представить к награде.

Светало. За ночь облака поднялись. Кое-где в них появились разводы, через них выглядывало холодное солнце. Начподив со старшим политруком Самсоновым подъехали на «виллисе» к высоте, взятой ротой Хмары. Завернули они сюда по просьбе Самсонова.

Самсонов занялся своим делом, а Николаев зашел к раненым.

В палатках тесно. Тяжелых тут же отправляли на машинах и повозках в тыл. Легкораненых пока размещали где только можно. На лицах тех и других терпеливость, жажда выжить, вернуться в строй. Но были и такие, что перед ними приходилось склонять голову. Они уходили от друзей навсегда.

Семеро раненых из подразделения Хмары. В их числе оказался и ординарец командира роты. Андрей подсел к ним. С чувством огромного уважения смотрел он на этих простых, на диво скромных людей.

15. Поле смерти

Незадолго до ухода Андрея из роты на санитарной повозке приехал Самсонов. Его ранило осколком мины. Ему быстро обработали рану и наложили свежую повязку. Вот он-то и попросил начподива заехать на памятную высотку. Николаев согласился. Они подъехали к накренившейся, иссеченной пулями и осколками ветряной мельнице. Местность просматривалась километров на семь. Кое-где на снегу лежали убитые воины. Их подбирали санитары полка.

Машина остановилась. Офицеры поднялись на высоту. Здесь совсем недавно был враг. Сюда только что рвались под губительным огнем гвардейцы. Кто же был первым? Кому земной поклон?

Восемь солдат в серых шинелях лежали перед вражеским дзотом. Сухая поземка заметала их. Лежали солдаты в различных позах, но лица всех обращены к высоте.

— Когда шли в атаку, за этим отделением я внимательно наблюдал, — заговорил Самсонов. — Я видел, как они вырвались вперед и устремились на высоту. Шли минуты, и мне казалось, что нет такой силы, которая могла бы сдержать их... И вот...

Самсонов медленно стащил шапку с головы. Ветер, словно взрыхленную копну сена, рванул его негустые, цвета ржаной соломы волосы.

— Документы бы взять... — сказал он надрывно и опечаленно.

— Да. Надо взять. Это бесстрашные люди. О них должны помнить те, кто останется жить.

По заснеженному взлобью они подъехали к погибшим. Ближе всех к дзоту лежал лицом ниц молоденький белокурый солдат. В правой руке его, намертво сжатой, застыл автомат, левая была под подбородком. Одна нога вытянута, другая поджата, и ни одного пятнышка крови.

— Вот ведь какая смерть, — вздохнул Самсонов. — Кажется, выбился из сил, свалился и уснул крепчайшим сном.

Подошли к другому гвардейцу. На них смотрели раскрытые глаза. Шинель его на груди была пропитана кровью. Знаки различия указали, что погибший был в звании старшего сержанта.

— Командир отделения, — сказал Самсонов. — Как же имя твое, герой?

Он извлек из бокового кармана гимнастерки комсомольский билет, красноармейскую книжку, письмо с адресом полевой почты на конверте, написанным нетвердым женским почерком. Документы и письма сплошь были залиты кровью и слипались.

В красноармейской книжке фамилию не разобрали, прочли только, что является помощником командира взвода, призван в Алтайском крае. В комсомольском билете рассмотрели фамилию: Фролов.

Подъехали два санитара на повозке.

Николаев и Самсонов взяли и у других убитых документы, остановились у пожилого гвардейца. Он наступал на левом фланге отделения, немного позади других. Сражен боец был двумя пулями. Одна из них пронзила его шею. Вгорячах, видно, он зажал рану рукой и ею же коснулся лица. На белом широком лбу вместе со следами крови засохли полоски от пота. Из красноармейской книжки узнали, что он сибиряк, старый ветеран бригады моряков.

— Из всех сил, видно, этот пожилой коммунист старался не отстать от молодежи, — рассматривая партийный билет, сказал Андрей. — Вечная тебе память, товарищ!

Они молча постояли с обнаженными головами около отдавших жизнь воинов. Санитары стали делать свое дело, а Самсонов и Андрей тихонько пошли на высотку.

— На старшего сержанта заготовьте материал к награде посмертно, — сказал начподив, — О других напишите письма на родину с изложением их геройского подвига, Подпишем их вместе с комдивом.

— Будет исполнено, — ответил старший политрук.

По пути они решили посмотреть поле боя и в лагере противника. Рассказы раненых воинов из роты Хмары Андрею хорошо запомнились. При осмотре ему хотелось также услышать некоторые детали и от участника этих боев Самсонова.

Все увиденное во вражеской траншее говорило, что гитлеровцев атака хмаровцев с тыла застала врасплох. На высоте в траншеях всюду валялись убитые фашисты. Тут же пестрели и шинели советских бойцов: по всему видно — тут была жаркая рукопашная.

На некоторое время Андрей и Самсонов задержались у пулеметной точки врага. На дне траншеи валялось три трупа гитлеровцев. Один в каске с поникшей головой и автоматом в руках сидел, упершись в земляную стенку. Второй растянулся на спине. Третий пулеметчик, в агонии, с вытянутыми, цепляющимися за бруствер руками, сполз на дно траншеи, где на коленках и застыл навечно.

На месте пулемета они обнаружили небольшое углубление с исклеванной вокруг землей от советской гранаты. Поначалу думали — она и прикончила их. Посмотрели, нет. По въевшейся гари в стенке траншеи и развороченной земле на дне укрытия увидели следы еще одной гранаты.

— Вот эта и явилась заключительным аккордом для этой шатии, — сказал определенно Самсонов. — Все успокоены ею были навечно, за милую душу.

— Вполне согласен с вами, — сказал Андрей. — Точку на сопротивлении этих вояк положила именно вторая граната. Первая, по-видимому, только оглушила их. Держались они, однако, до последнего.

Шагах в трех-четырех от трупов гитлеровцев на дне траншеи валялся и изуродованный вражеский пулемет. Трудно было сказать, как он оказался здесь: то ли воздушной волной его сюда занесло, а возможно, его туда отбросили гвардейцы,

— Опуститесь и посмотрите, — сказал Самсонов, — как лежали наши и как стоял этот пулемет. Хитро, с холодной расчетливостью подпустили фашисты гвардейцев на самое близкое расстояние.

Начподив спрыгнул в траншею. Предположение Самсонова не вызывало у него сомнения. Именно из этого пулемета и сразили гитлеровцы семерых гвардейцев,

Во взгляде, в выражении лица Самсонова Андрей еще раз почувствовал, как тяжело переживает он гибель отделения, за которым так пристально наблюдал во время атаки.

Незаметно они подошли к месту, где стояла та немецкая кухня, которую вместе с поваром и горячей кашей хмаровцы привезли в свою роту. Два трупа фашистских автоматчиков, приконченных прикладом, свидетельствовали о схватке.

Андрею хотелось увидеть еще минометную батарею и штабной блиндаж, с прислугой и обитателями которого хмаровцы также разделались без шума. Однако времени было мало, и на огневую позицию немцев не поехали. По дороге в штаб дивизии Самсонов рассказал и о встрече хмаровцев с немецкими танками, но ни словом не обмолвился о том, что и он был в том бою. Самсонов был немало удивлен, когда начподив спросил его:

— Но вы были уверены, что немецкие танкисты вас примут за румына, когда вы направились к танкам?

— Да как вам сказать... Другого выхода не было. Малейшая оплошность — и рота погибла бы под гусеницами тяжелых машин. И главное — она не выполнила бы приказа командира полка

— Нет, а все-таки не уходите от прямого вопроса: большая была уверенность, что фашисты вас примут за румына?

Самсонов улыбнулся:

— Все очень быстро произошло. Но если говорить начистоту, тревожная мыслишка мелькнула, но до одного момента. И какого вы думали бы? — Самсонов посмотрел на Андрея улыбающимися глазами. — До предложения гвардейца: «Товарищ старший политрук, наденьте вот эту шапенцию. Не знаю только, подойдет она вам. Вроде должна». И он протянул мне спасательную конусообразную румынскую шапку. Когда я ее надел, почувствовал, словно пропуск от фашистов получил. Сразу уверенность полнейшая появилась. Настоящим «румыном» стал. Шапка — их, плащ-палатка — их, автомат — немецкий. Гитлеровский танкист и подойти не дал, махнул рукой. А я, когда к своим возвращался, с трудом сдержался от громкого смеха. Солдата нашего, что шапкой меня снабдил, обнял и расцеловал. «Какой, — говорю, — ты молодчина. Всю роту выручил».

— Молодчина. Здорово схитрил.

Самсонов поспешил перевести разговор на другую тему:

— А как думаете, в котел мы их загоним?

— Возможно. Теперь и стратегом не нужно быть, достаточно бросить взгляд на карту с расположением противника, увидеть направление наших ударов, сразу будет ясно. Месяца два назад, в станице Широкое, мне довелось слушать доклад товарища Мануильского о международном положении. Вскрывая авантюристичность гитлеровской стратегии на примере наступления их под Сталинградом, он сделал очень глубокий вывод о слабости флангов противника и возможном его окружении здесь. Таи оно и получилось. Жизнь полностью подтверждает умное предсказание ветерана нашей партии.

Уже стемнело, когда они вернулись в штаб дивизии. Самсонов направился на перевязку в санбат, а Николаев к себе в политотдел.

Уютную горницу небольшой хатенки освещала маленькая яркая лампочка от трофейного аккумулятора. По-видимому, прошло совсем немного времени, как здесь разместился политотдел, но Чепраков успел уже развернуть свое хозяйство. Пока Виктор Куликов знакомил начальника с последними событиями на фронте дивизии, Чепраков вместе с Зорей довольно быстро подготовили ужин. Техник-лейтенант потирал уже руки: «Наконец мы теперь покушаем всей семьей». В это время зазуммерил полевой телефон. Николаев взял трубку. Говорил Хлебов. Он попросил тотчас зайти к нему.

— И вот который уже раз так получается, товарищ начальник! — услышал Андрей разочарованный голос Чепракова. — Только соберемся вместе — и бац тебе... Вернулся Николаев только часа через полтора.

— Вы что, еще не ужинали?

— Н-у-у, что в-ы-ы! — удивленно протянул Куликов. — Чепраков нам так и отрезал: «Хоть до утра придется ждать, а харчевать будем вместе». Он у вас такой, Чепраков-то.

Поужинали наконец-то все вместе. После еды Чепраков провел своего начальника в маленькую комнатку, отделенную от горницы перегородкой.

— Вы что же, совсем вытеснили хозяев? — спросил начподив.

— Все в порядке, товарищ начальник, — за всех ответил Куликов. — Очень милая женщина оказалась. Живет с двумя дочерьми. Муж и два сына на войне. Сама нам предложила. Они перешли в пристройку. От этой спаленки мы категорически отказывались. Ну, где там! «Своим освободителям, — говорит нам, — готова и пристройку отдать, а сама с дочками в чулане пожить. Так мы ждали наших соколиков!»

— Ну, а вы и обрадовались гостеприимству. Пристройку тоже готовы занять?

— Нет, что вы! — рассмеялся Куликов. — Чепраков, конечно, не растерялся и еще домишко по соседству приспособил. А вот эту кровать он для себя облюбовал. Говорит мне доверительно: «Начальник ведь не ляжет на нее, ручаюсь. Он наверняка на своей узенькой раскладушке уляжется, благо Заря еще не потерял ее, ну а я побарствую. Жаль только, что ее некуда отсюда перенести». И вы знаете, какой гусь! Посмотрел на меня, как барин на денщика, и добавил высокомерно: «Возможно, сжалюсь и где-нибудь в ногах тебе разрешу расположиться».

16. У безымянной высоты

Резерв полкового командира перекатами двигался за главными силами полка. Когда у высоты наступление застопорилось, он тоже остановился и по взводам разместился в неглубокой подковообразной балке. Командир роты младший лейтенант Хмара и ординарец рядовой Петров заняли впереди резерва полуразрушенную землянку. Вскоре сюда подтянули связь.

С телефонной трубкой в руке младший лейтенант Хмара лежал на гребне высоты и обозревал даль. Наступающие батальоны залегли. На фронте кругом все замерло. Только изредка взлетали сигнальные ракеты. Хмаре стало ясно: полку не взять высоты, если артиллерия не подавит огневые точки противника А они как раз-то огрызались.

Начали пристрелку и советские батареи. Первый снаряд разорвался на гребне высоты.

— Перелет, — сказал вполголоса младший лейтенант, не отрывая глаз от окуляров бинокля.

Не прошло и нескольких секунд, как воздух сотряс новый выстрел, и опять на высоте взмыл темный столб дыма.

— Точно. Молодец! — похвалил Хмара артиллерийского командира и обернулся к командирам взводов, вызванным на НП: — Ждите огневой налет, а за ним и атаку. Но если не собьют, будьте готовы к движению. Командир полка нас введет в бой. Трудновато придется. Высота господствует над местностью. Словно на колокольню забрались, бандюги.

— В два счета скосят, — вставил молоденький взводный. Он недавно прибыл из училища. Форма на нем блестела, сам же он больше походил на девятиклассника, чем на боевого командира. Хмара неодобрительно смерил его глазами:

— А вы что, труса решили прославить?!

— Не труса, но это же факт.

— Какой там к черту «факт»! — резко отрезал младший лейтенант. — Скосит не скосит, а приказ получим — высоту возьмем!..

Хмара еще что-то хотел сказать, но позади дружно заговорила полковая артиллерия, и он, сверкнув сердитыми глазами на покрасневшего командира взвода, стал наблюдать за разрывами своих снарядов.

Огневой налет был коротким. И еще не закончился он, а вверх медленно, словно стрела раскаленная, поплыла красная ракета. Хмара хорошо видел, как в то же время дружно поднялась в атаку советская пехота. Снаряды продолжали неистово кромсать вражескую позицию. Ложились они настолько точно, что казалось, все попадали в траншею. Гвардейцы, не встречая сопротивления, продолжали продвигаться вперед. Вот правофланговые, несколько опережая остальных, достигли подножия высоты и открыли огонь.

— Пошли в атаку! И здорово жмут! Выкурят из щелей.

— Точно!

Хмара не разделял такого оптимизма. Он молчал, предпочитал выждать. И конечно, был прав. Вскоре среди наступающих вспыхнули разрывы вражеских снарядов.

— Смотрите, минометы пустили в ход!

— Вот выродки!

Полковая артиллерия перенесла огонь в глубь обороны противника. Наметанный глаз Хмары засек работу двух пулеметов гитлеровцев. От их огня стали быстро редеть цепи атакующих.

— Ах, черт возьми! — крякнул один из командиров взводов. — Остановит, сейчас остановит цепь.

— Да... На такой равнине и один пулемет — беда. Придется нам на подмогу идти...

Хмара не договорил. Протяжно зазуммерил телефон.

— Ну вот и сигнал. Да, я слушаю вас. Ясно. Иду... — Он положил трубку. — За меня остается командир первого взвода. Я к командиру полка...

С наблюдательного пункта командира полка Хмара видел новый мощный огневой налет с участием дивизионной артиллерии. Вместе с командиром, начальником штаба и старшим политруком Самсоновым пережил и он еще одну неудачную атаку.

Когда под длинными очередями двух гитлеровских пулеметов залегла наша пехота, Хмара видел, как вскипел командир полка. Вгорячах он сильно ударил кулаком по земляному срезу окопа и отошел в сторону. Бисером холодного пота покрылся его широкий, с тремя неглубокими морщинами, лоб. Спустя некоторое время Хмара вновь задержал взгляд на мрачном, раздосадованном лице командира полка. Он трижды с кем-то говорил по телефону. По репликам Хмара понял, что командир полка слушает неутешительные доклады командиров батальонов. Каждому из них он отдал один и тот же приказ: «Окопаться!»

Хмара не слышал больше разговора, но хорошо видел, как тяжело и напряженно склонились над картой командир полка с начальником штаба. Вполголоса они что-то обсуждали, дважды смотрели на часы. Командир раза два окинул взглядом небосклон. Что-то говорил, показывал на карте и начальник разведки полка. Молча стоял только работник политотдела Самсонов. Он внимательно слушал. Узкое удлиненное лицо его не выражало никаких эмоций.

Но вот обсуждение закончилось. Командир полка громко приказал телефонисту соединить его с семнадцатым. Хмара не знал позывного командира дивизии, но понял, что командир говорить хочет только с ним. Он даже обрадовался этому: «Сейчас узнаю, какое принято решение».

— Сбить так и не удалось! Залегли. Приказал окапываться. Имеется предложение. Разрешите лично доложить?.. Понял вас.

«Жаль, что не узнал о решении, — подумал Хмара. — Значит, важное что-то. По телефону не стал докладывать...»

Размышления Хмары прервал командир полка:

— Будете выполнять важную задачу. Быстрее накормите бойцов и дайте им отдых. Подробнее сориентирует начальник штаба. Используйте оставшееся время... Думаю, комдив утвердит нашу наметку, — последнее командир полка сказал уже с машины.

Домысливая остальное на ходу, Хмара бегом пустился к взводным. Они получили от него короткий приказ и тут же удалились исполнять его, а он вернулся на КП полка.

Начальник штаба сжато, на карте изложил план ночных действий. Подчеркнул, что главное — выйти в тыл к противнику без единого выстрела и в ограниченное время. Смелые, решительные удары в сочетании с маскировкой принесут успех. В противном случае снова будет пролито много крови и упущено драгоценное время.

— Понял вас. Все будет исполнено, — негромко сказал Хмара.

«Выходит, командира полка ожидать надо! Жаль! Неплохо бы использовать светлое время. Рекогносцировку провел бы с командирами взводов», — рассудил Хмара, когда вышел от начальника штаба. Он до пояса высунулся из укрытия, сориентировал карту и в бинокль стал изучать расположение противника в том месте, где предполагалось ночное наступление роты. Небольшая безымянная высотка, что в полутора километрах, не позволяла рассмотреть, что делается за ее вершиной. Он с досадой посмотрел на запад. Там в облачном сером небе чуть светлел горизонт. Хмара с сожалением подумал, что туда нужно бы выскочить засветло!..

Подкатил фронтовой легковичок. Хмара не ожидал, что так быстро вернется командир полка.

— Задачу получил? — спросил комполка.

— Так точно! — отчеканил Хмара.

— Уяснил?

— Да. Но на местности...

— Рассмотришь еще, — перебил его командир полка. — На рекогносцировку вместе поедем.

«Вот это другое дело!» — повеселел Хмара. Только сейчас он заметил своего командира батальона. Третий день с ним не встречался, поприветствовал его. Оказалось, командир полка распорядился вызвать комбата еще тогда, когда был у комдива. Ротному хотелось прихватить на рекогносцировку и своих командиров взводов, но внести такое предложение командиру полка постеснялся.

— Высоту будем брать одновременно с фронта и с тыла, — подтвердил задачу командир полка. — Время атаки в два ноль-ноль. Он сообщил также: к утру полк должен выйти на рубеж двух безымянных высоток, что в десяти километрах отсюда.

— Только дерзкие действия и решительный натиск позволят выполнить приказ... Будь неладна эта злосчастная высота! В печенку мне врежется!

Командир полка не сказал, что от командира дивизии выслушал за нее ряд горьких упреков, и, невесело взглянув на ротного, добавил:

— Так что учти, Хмара!..

Было темно, когда младший лейтенант пришел в роту. Его встретил громкий храп. Хмара никого не разрешил будить. Дежурному приказал поднять командиров взводов в двадцать один час, роту — на тридцать минут позднее. Наскоро поел и тут же, на досках, заботливо уложенных ординарцем, прилег отдохнуть.

— Повторяю, разбудите меня через час двадцать минут, в двадцать пятьдесят!

И следом за распоряжением послышалось его негромкое посапывание. Хмара уснул. Дежурный точно в установленное время разбудил командира роты. Поднялся он тут же.

— А... товарищ старший политрук Самсонов. Здравствуйте! С нами, стало быть, решили?..

— Выходит, с вами, — отозвался глуховатым баритоном Самсонов.

— Очень рад. Веселее будет.

И они крепко пожали друг другу руки. Хмара очень уважал этого неразговорчивого, но делового и энергичного политработника.

Командиры взводов подошли почти одновременно. Ротный по карте лаконично изложил боевую задачу. Заканчивая, он говорил:

— Как видите, орешек крепкий придется разгрызть. Дело решит организованность. Ни единого выстрела до самой высоты! Ровно в два ноль-ноль должны заработать гранаты и автоматы. Гвардии подполковник так и сказал мне: «Успех полка решит рота». Из этого делайте вывод. Выступаем в двадцать два. Тридцать минут на все. После подъема — коммунисты и комсомольский актив к старшему политруку... Убедительно прошу вас: не более семи-восьми минут, — обратился Хмара к Самсонову.

— Будет, как условились, — подтвердил старший политрук.

Хмара указал порядок движения, дистанцию между взводами, сигналы. Командиры удалились. Вскоре вокруг Самсонова и Хмары собралось несколько воинов. Политработник горячо рассказал о последней сводке, призвал усилить удар по врагу.

— Днем гитлеровцы отбили наши атаки. Удалось это им не потому, что они сильны. Нет! Местность помогла. Окопались на выгоднейшем рубеже. Окопавшиеся на высоте псы-рыцари оборвали жизнь многим нашим братьям. И мы не только должны их сбить, но обязаны наказать, и строжайше наказать, этих любителей пространства! Передайте это всем. Пусть ответят эти господа. Месть им беспощадная!

17. В тылу врага

Хмара, узнав, что старший инструктор политотдела по оргпартработе Самсонов будет в роте, открыто выразил свое одобрение. И сделал это искренне, без всякой хитрости. Не раз ему в боях приходилось встречаться с Самсоновым, и каждый раз он все больше проникался уважением к этому высокому, сухопарому, немного сутуловатому человеку. Ему особенно нравилась в нем собранность, полнейшее спокойствие в любой обстановке, уважительное отношение к младшим по должности, умение быстро находить общий язык с людьми и увлечь их.

— К народу пошел, — сказал своим глуховатым баритоном Самсонов и направился к третьему взводу. Добрым взглядом проводил его Хмара.

В точно назначенное время рота построилась по взводам. Колонну возглавило первое отделение первого взвода. Оно целиком состояло из ветеранов-моряков — самых опытных гвардейцев, Хмара всегда лично и очень тщательно подбирал пополнение для этого отделения, нередко сам с ним проводил занятия. Оно частенько составляло его резерв и обычно выполняло самые ответственные задания. В кругу взводных первое отделение называли лейб-гвардией.

— Успех дела в ваших руках! Сумеете без шума снять разную шваль, что попадется на пути, — почет и хвала вам! — уверенно напутствовал Хмара свой авангард. — Встретитесь с превосходящими силами — не лезьте на рожон. Залягте. Связного пулей ко мне. Я с людьми вашего взвода буду. Тогда подразделением, а то и ротой целиком навалимся. Коротким «разговор», и дальше. Повторяю, требую, чтобы до самой высоты не только выстрела, но и затворного щелчка не слышал! Понятно?!

— Все ясно! Не опростоволосимся! — за всех ответил известный ветеран дивизии, приземистый и юркий сержант Климов. На туго затянутом ремне у него кисели лопатка, две гранаты, заряженный диск; на широкой груди поблескивал автомат. На ремне, наполовину закрытом гранатами, виднелся нож, — Все будет, как приказали»

— Вот и хорошо! Ша-гом ма-а-арш! — скомандовал Хмара, и рота двинулась в ночь.

Младший лейтенант пропустил отделение и, дождавшись подхода «главных сил», как он любил в таких случаях называть свое подразделение, занял место во главе колонны, рядом со взводным командиром. Ротный еще раз посмотрел на колонну, хотел увидеть Самсонова, но было слишком темно. Взводный догадался, кого хочет увидеть младший лейтенант, сказал, что старший политрук в третьем взводе. Оттуда только что вернулись два коммуниста.

Минут сорок шли форсированным маршем параллельно фронту. Небосклон был затянут угрюмыми облаками. Чтобы не потерять связь с главным отделением, Хмара приказал сократить дистанцию.

Рота совершала марш в две колонны. Местность была неровная, бугристая, на пути часто попадались лощины и балки. С высоты время от времени постреливали вражеские пулеметы. Незаменимым ориентиром были ракеты врага. Они бесшумно плыли вверх, очень хорошо обозначая линию фронта. Поглядывая на взмывающие вверх ракеты, Хмара думал: «Да, посложнее было бы, если бы фашисты не освещали свой передний край. В этой степи и заблудиться не новость. А так все же можно ориентироваться».

Настороженность Хмары возросла. Его пытливые глаза жадно всматривались в темноту. Ракеты время от времени ползли ввысь, но расстояние между ними было много большим, чем в районе высоты. По вспышкам ракет офицер определил, что оборона противника в этом районе построена узлами и со значительно меньшей плотностью.

— Пошел к авангарду. Смотрите за сигналом, — сказал Хмара командиру первого взвода. — Заметите мигание моего фонаря, дадите команду на переползание. Если начну водить фонарем параллельно земле, подняться и продолжать движение шагом. Если опять замигаю, двигаться ползком. Начну водить вертикально, перейти на форсированный шаг. В остальном — как инструктировал.

Хмара догнал и возглавил головное отделение. Некоторое время они двигались параллельно фронту, но затем резко повернули к противнику.

Метрах в трехстах от гитлеровцев отделение по сигналу Хмары залегло. Немного проползли, во весь рост перешли через балку, и вот ракеты врага уже позади. Роту окутала тягучая, загадочная тишина, изредка нарушаемая стуком пулеметов врага. Младший лейтенант стал воздерживаться от сигналов фонарем и команды стал передавать через посыльных.

Так двигались недолго. Впереди горел костер. Стороною благополучно обошли его. Под ноги попался провод. Хмара приказал не трогать его. На часах было 22.50.

Преодолев ползком еще метров семьдесят, Хмара остановился и прислушался. Кругом было тихо. Рота шла хорошо. Без единого звука. Теперь немного бы выиграть времени на отдых людям перед атакой.

Младший лейтенант на ходу поправил портупею, расстегнул пуговицу увлажнившегося ворота гимнастерки и ощупью обобрал с шинели репей. Густой бурьян хлестал по сапогам. Хмара взглянул на часы. Тридцать минут прошло, а длинная неглубокая балка, хорошо изученная им вечером по карте, все не встречалась. От нее рота должна круто повернуть на юг. Ускорил шаг. Хотел было поторопить роту, но неожиданно послышалось тарахтение автомобильного мотора. Хмара остановился и прислушался. Теперь сомнений не было: машина стояла в той самой балке, куда они держали путь. Ротный приказал залечь. Командира отделения сержанта Климова послал проверить свои предположения.

Отделенный вернулся и доложил, что слышал в балке немецкие голоса. Там у них пункт боепитания, а возможно, и кухня прикатила.

— Хорошо, повернем на юг, — принял решение Хмара и тут же передал приказ роте двигаться вначале ползком, а затем перейти на шаг.

Прошли метров восемьсот. Послышался гул танковых моторов. Резкий ноябрьский ветер дул в сторону противника и глушил его. Поэтому и обнаружили танки так близко. Хмара застыл на месте: «Машин много. Досадно. И идут как на грех нам во фланг». Он приказал остановиться, вызвал командиров взводов.

— Надо рассредоточиться по отделениям.

— Так мы поможем гитлеровцам обнаружить себя, — сказал старший политрук Самсонов. — Лучше по взводам расположиться на «привал», укрыться плащ-палатками. Если остановятся, я объяснюсь с ними. За румынов сойдем. Обнаружат — примем бой.

— Верно. Так лучше, — согласился Хмара. — У нас и румынские накидки есть. Сейчас разыщем.

Танки быстро приближались. Хмара с головным отделением присоединился к первому взводу. Ординарец Петров передал Самсонову румынскую накидку, ротному дал противотанковую гранату, другая осталась у него в руке. Около привалившихся друг к другу гвардейцев бодро прохаживался «часовой» с немецким автоматом поверх трофейной плащ-накидки. «Быстро сориентировались», — усмехнулся Хмара.

Танки шли колоннами. Первые машины освещали путь полуприкрытыми подфонарниками. Одна колонна тяжелых машин поравнялась с первым взводом и остановилась. Их было шесть. Гитлеровец, поднявшись из башни до пояса, что-то кричал. От второго взвода отделился высокий человек. С танка его осветили. В конусообразной румынской шапке и накидке, с немецким автоматом на груди, он совсем преобразился. Хмара даже протер глаза: с трудом узнал Самсонова. «Вот орлы! И шапку отыскали!» Люди застыли в ожидании, готовые в любую секунду броситься на «свои» танки. За каждым взводом ротный закрепил по две машины.

Второй танк осветил и гитлеровца на башне. Самсонов не успел приблизиться, фашист махнул рукой: ясно, мол, — и захлопнул крышку люка. Танки двинулись, а Самсонов не спеша поплелся к взводу.

— С «румыном» гитлеровец говорить не захотел. Сердиты на них. Фронт не удержали, — пояснил Хмара.

Танки растаяли в темноте, и рота продолжала движение.

«Повезло нам. Старший политрук мудро подсказал. Единственный, пожалуй, выход был в создавшемся положении», — подумал Хмара и бросил благодарный взгляд на Самсонова.

Минут через десять Хмара увидел три костра, а немного в стороне — и четвертый, тлеющий. Остановились. Хмара послал Климова в разведку, а первый взвод подтянул вперед.

Со взводом приполз и Самсонов. Хмара шепнул ему, что обходить времени нет, придется расчистить путь. Самсонов поддержал его решение. Подразделение быстро приняло боевой порядок.

— Больше никаких маневров! Сейчас вернется разведчик, решим, — может, и одно отделение управится, — приказал Хмара взводному.

Командир отделения задерживался. Ротный часто посматривал на часы и лежал как на иголках. «Каждая минута дорога, а его все нет. Плохо, если напоролся. Этот ведь попусту время терять не будет...» Но вот наконец появился Климов.

— Товарищ гвардии младший лейтенант, задержался. Ругаете? Знаю. Ничего не мог понять. Пришлось близко подползти Нарвался, видно, на охранение. Один спал, другой пялил глаза. Автомат наизготове. Уйти незамеченным — куда там! Шевельнуться не мог. Пришлось прикончить и того и другого...

— Молодчина. Что увидел, докладывай! — поторопил Хмара.

— Теперь все рассмотрел. Минометная батарея. Прислуга у костров дрыхнет вповалку. Кончить с ними — труда много не… Сержант не успел договорить слово «потребуется», ротный прервал его:

— Понятно. Отделение не управится?

— Возня может...

— Понятно.

Хмара взводному приказал действовать.

— Климов и его люди — с вами. Поспешайте. Каждому отделению — «костер». Ни единого вскрика чтобы не услышал! Следом за вами двигаемся и мы со старшим политруком.

Приказ был выполнен четко. Минометная батарея гитлеровцев прекратила существование. В одном только месте послышался небольшой шум. Но и он недолго длился. Оказалось, один здоровенный гитлеровец проснулся и свалил гвардейца ударом ног в грудь, очень быстро вскочил и бросился бежать. Климов заметил, бросился за фашистом, догнал и «успокоил» его.

Времени осталось немного. «И надо же было напороться на этих минометчиков! Провозились. И черт знает, сколько еще осталось топать? Вместо отдыха, чего доброго, опоздаешь к началу общей атаки. И снова людей будут резать пулеметы врага. Вот дело!»

Мысль об опоздании не давала покоя. В глазах стояли сраженные немецкими пулеметами люди, что трижды шли на штурм высоты. И, опоздай хотя бы на пять минут, снова потери.

— Притихли еще не вовремя. И, скажите на милость, освещать перестали — в сердцах сокрушался Хмара. — Бывает так...

— Ничего. Это их теперь не спасет! — успокоил Самсонов Хмару.

— Товарищ гвардии младший лейтенант! Прибыл я. Полный порядок...

— Слышал, Климов. Два раза молодец сегодня. Наши успевают?

— Все идут. Первый взвод тоже подтянулся.

— А вы что задержались? — спросил Самсонов.

— Да тут по малости поцарапал фриц...

Из шеи кровь долго не останавливалась. Самсонов и ротный осмотрели сержанта. На правой щеке его заметили темные пятна. Левая щека и шея были в глубоких ссадинах и густо залиты йодом.

— Чем же он тебя хватил-то? — не сбавляя шага, спросил Хмара.

— Ногтищи-то как у медведя... Да такой здоровенный попался. И ловок, шельма! Убегая, вдруг присел. Я кубарем через него. Не успел встать, а он уже на мне... Но и мы не лыком шиты!.. Нож схватил, враз прозрел... Но карточку и мне попортил.

Впереди и немного в стороне что-то светилось на земле, но костра не было видно. Прислушались. Ветерок донес обрывки человеческой речи.

— С отделением ползком туда! — приказал командир роты Климову. — Если много их, людей оставь и тут же назад. Не стрелять! Да попроворнее там!

Еще не утих шумок удалявшегося отделения, как подошел второй взвод. Хмара развернул его в боевой порядок и положил на землю. Приказал задержать и остальных.

«Ловко и уверенно командует. Молодец!» — подумал о ротном старший политрук Самсонов.

Не успел Хмара полностью сориентировать того самого молоденького командира взвода, что недавно прибыл из училища, как тишину нарушил резкий пронзительный окрик:

— Хальт, хальт! Шиссен...

Команда ротного «За мной!» бросила взвод вперед, на слабо мерцающий огонь догорающего костра. Громкое сопение с каким-то надрывным похрапыванием нарушалось частыми восклицаниями и приглушенной русской и немецкой бранью.

— Помочь! — энергично скомандовал Хмара и сам двумя прыжками оказался у двух людей, мертвой хваткой вцепившихся друг в друга. Он застал их в момент, когда гитлеровец одной рукой ухватился за кисть гвардейца, с зажатым в ней ножом, а другой, уцепившись за ворот, легко перебросил через себя и теперь, кряхтя и ругаясь, коленом пытался прижать его грудью к земле. Врагу не суждено было осуществить своего замысла. Ударом ноги Хмара опрокинул гитлеровца на землю. В следующую секунду гвардеец набросился на врага и заколол бы его, но ротный удержал:

— Убивать не нужно. Обезвредить. В плен возьмем. Он ловко дрался. Клял ему в рот!

Тут же все было кончено. Хмара ни минуты лишней не стал задерживаться. Поданную ему карту с нанесенной обстановкой приказал забрать с собою, а одного из легкораненых поручил оставить для охраны пленного. Тот вскочил на ноги и вытянулся. На него уже успели надеть фуражку.

— О-о! Да ты еще офицер, — сказал Хмара, окидывая взглядом подтянутого гитлеровца. — Теперь отвоевался. Все. Крышка! — И, повернувшись к прихрамывающему гвардейцу, добавил: — Смотри, не утек бы.

— Никуда не денется, если жизнь дорога, — браво заверил гвардеец.

18. Атакует гвардия

Давая поручение молоденькому взводному, Хмара подумал: «А он распорядительный. Взвод отлично выполнил приказ, да и сам дрался храбро». Однако от похвалы ротный командир воздержался. Он ограничился коротким напутствием.

— Действуйте так же, как только что. У вас получается.

Подошел Самсонов.

— Чисто сработал взвод, молодцы! — тихонько сказал ему Хмара.

Вскоре их нагнал командир отделения сержант Климов с двумя бойцами. Они доложили, что попытавшийся скрыться бегством гитлеровец пойман; он оказал сопротивление и был прикончен.

— Так и должно быть, — одобрил ротный.

Когда часы показали без восемнадцати минут два, Хмара ускорил шаг. Гвардейцы второго взвода не отставали от своего командира.

«Досадно. Неужели не успеем?! Должны успеть. Должны!» — успокоил себя Хмара.

— Вроде на подъем пошло?

— Похоже, что так.

В небо взлетели белые осветительные ракеты. Невдалеке дал длинную очередь пулемет.

— Проснулись. Чуют, порохом пахнет, — сказал кто-то.

— А ведь мы точно на курсе, — обрадовался Хмара. — Теперь успеем.

— Поднажмем немного, для всякого случая, — сказал Самсонов.

Хмара ожидал, что вот-вот начнут стрелять с обращенных к нему скатов высоты. Но там было тихо. Вскоре тот же пулемет противника дал еще очередь и умолк. Ракеты по-прежнему кромсали тьму. «Командир батальона знает свое дело. У него дисциплина дай боже»— подумал ротный о своем командире. Тишине в расположении гвардейцев, наступающих с фронта, порадовала ротного командира.

Когда до вершины высоты осталось метров триста — четыреста, Хмара залег и позвал командиров взводов.

— Двенадцать минут осталось. Боевой порядок в линию. В центре — второй взвод, справа — первый, слева — третий. Ползти времени нет. На сближение идем шагом. Огонь по моей команде. Три минуты на все. По местам!

По цепи полетела команда. Хмара и Самсонов шли впереди цели. Шли молча. Только ровный топот многих человеческих ног нарушая ночную тишину. «Досадно! Пятнадцати — двадцати минут не хватило. Ползком можно было к самой траншее подобраться», — в сердцах подумал Хмара.

Осветительные ракеты противника были совсем близко. Если бы их не пускали в сторону фронта, гитлеровцы свободно могли бы заметить роту. Но, к счастью, все шло хорошо.

— Быстрее! Не отставать!! — поторапливал Хмара.

Удивительно точно был наметан глаз у младшего лейтенанта: по вспышке выстрелившей ракетницы Хмара определил и расстояние, отделявшее его от траншеи врага, и насколько дружно идут его люди, и в нужном ли направлении наступает рота, и, наконец, он успел взглянуть на большую стрелку часов.

Еще не больше минуты ползли гвардейцы по оледеневшим скатам высоты. Голос Хмары, словно клинком, резанул тишину ночи:

— Бегом! За мно-о-й!

В одну секунду ожила высота. Топот сапог слился в общий шум. Первым вырвался вперед и бросил гранату в темневшую траншею Хмара.

— У-р-а-а! Ура-а, товарищи!

— Ура-а-а! — подхватили солдаты.

— Ура-а-а! — послышалось с фронта.

Неотступно рядом с Хмарой и старшим политруком действовал ординарец ротного командира. В траншею врага они прыгнули вместе.

Схватка была короткой — все было закончено молниеносно, но бой разгорелся на флангах. Как и предполагал Хмара, за пределами действий роты противник без труда отбил атаку с фронта. Но Хмара не терял времени. Он тут же приказал одному взводу по траншее наступать на север и двум другим — на юг. И в эти минуты в траншею ворвались бойцы батальона, наступавшие с фронта.

— Спасибо, братцы!

— Вам салам алейкум!

— Качать младшего лейтенанта!

— Качать!!

— После! После! Не теряйте времени! Каждая секунда дорога. Бегом по траншее. Вон туда! Не давать очухаться! На флангах наших бьют! — овладев положением, шумел Хмара. — Впе-е-р-ред!!

Бойцы батальона ринулись вперед. По ним хлестнули огнем пулеметы с флангов. Кто-то вскрикнул. Кто-то упал.

— Огонь! Впе-р-ред!!

И снова ожила и загудела траншея. Стреляя на ходу, перепрыгивая через трупы и перешагивая через раненых, люди двинулись на недобитого врага.

Стальное кольцо вокруг загнанного в ловушку врага с каждым часом сжималось. Грохотали, сотрясая землю, выворачивая наизнанку вражеские дзоты, потроша краденые перины, тяжелые снаряды советской артиллерии.

Смертельно огрызаясь, как загнанные звери, гитлеровцы тщетно искали темными ночами, буранными метелями выхода, хотя бы какой-нибудь щели, чтобы унести свои ноги из этого пекла, чтоб спастись от справедливого возмездия за раны и боль донской и сталинградской земли.

Но тщетно! Выхода не было. Огонь возмездия карал врага. Лютая, завихрушная метель заметала кости чужеземных завоевателей.

Об авторе этой