А теперь он жалел, что этот концерт происходит в реальности и нельзя отключить еще и изображение, настолько стало противно, до зубной боли. Мерзкая слащавая патока и клюква.
Макс знал, кто такой Хорхе Мендоса. Неформально в революционной иерархии тот занимал важное место, хотя официальный чин у него пока был скромный. Председатель районной ячейки. Хотя еще недавно он был крупным чиновником в столичной мэрии. Но сменил окраску, как и этот певец. Ведь не так много времени прошло с тех пор, как этот «менестрель» так же цветисто воспевал наркокартели. А если завтра прилетят марсиане на треножниках, будет воспевать их. И Христа не забудет ввернуть.
Сквозь зубы Рихтер произнес: «Браво, спасибо за песню!». Кто-то из его товарищей в это время говорил певцу комплименты чуть более теплые, от чего тот зарделся. В подставленную шляпу ему набросали монет и затасканных мятых купюр. Но еще больше скинули ему безналично на чип. НарВласть пока взяла под контроль только крупные платежи, а мелкие еще никак не проверялись. Рихтер видел, что переводы проходят, потому что каждый сопровождался звоном виртуальных монет и поклоном «маэстро».
Еще они положили в шляпу талоны на кукурузную муку, консервы, фрукты.
«Кстати, валюту надо бы ввести новую, – подумал Максим. – Единую для всех свободных стран. Вот этим надо заниматься, а не языковым пуризмом и запретом слов».
А потом певец раскланялся и пошел по пляжу, прямо по полосе прибоя, проваливаясь в мокрый песок с чавканьем. За ним оставались глубокие следы, которые быстро заполнялись водой. Если приглядеться, то было видно, что туфли его имеют слишком правильную форму. Там внутри были не ступни из плоти и костей.
«Испортит ноги, – подумал Макс. – Песок и вода – не лучшие компаньоны для электромеханических протезов. Даже для дорогих японских. Это же не бионика. Сломает и снова будет на своей тележке ездить. Но товарищу Хорхе все равно будет благодарен по гроб жизни. Вот только тот во второй раз не поможет».
Но кричать вслед, чтобы певец не мочил протезы, Макс не стал.
Зубы во рту у мариачи были гнилые и черные, и нескольких уже недоставало. Конечно, протезы и работа дантиста дороги, а он, скорее всего, тратит деньги на пиво, вино или текилу. Но Рихтер подумал, что уж зубы-то бедолаге после окончания войны должны вставить бесплатно в любой из поликлиник – которые, конечно, тоже желательно национализировать. Максим всегда, сколько себя помнил, считал, что здравоохранение, как и образование, – это не сфера услуг. Что забота о здоровье и развитии индивида – обязанность общества, неотъемлемое право каждого. И даже у такого человека оно есть.
Он знал его историю и настоящее имя. Певец, любитель и любимец женщин. Деньги, вилла, машины. Еще он был любимцем мафии, потому что в своих балладах превозносил ее до небес. Бойцов описывал как защитников угнетенных, а боссов – как легендарных героев. А потом его похитили головорезы из конкурирующего клана. Они хотели, чтоб он теперь воспевал их, а старых нанимателей выставил мелкими червями и продавшимися «суками». Мариачи не согласился. Конечно, певец не мог не понимать, что, если он станет перебежчиком, его убьют уже старые покровители, а скрыть факт измены невозможно. Кругом сеть и «добрые люди». Поэтому прикинулся блаженным дурачком. Но это его не спасло от мучительного наказания. Похитители били певца его же собственным гитароном, здоровенной гитарой, пока инструмент не сломался. Тогда тяжелыми битами ему раздробили кости рук, потом принялись за ноги. После этого просто выкинули за городом в канаву. А пока он полз змеей до шоссе, его дом сожгли вместе с гаражом. После подключились юристы мафии, и оказалось, что мариачи еще должен банку. Понятное дело, что и друзья, и любовницы после этого куда-то испарились.
Судя по всему, его медицинской страховки и накоплений хватило только на руки. На нормальные протезы для ног не осталось. И фонды, куда он обращался, ничего не дали. На нем была черная метка отверженного. И на кредит он не мог рассчитывать после того, как обидел уважаемых людей.
Хорошо, что чистят страну от этой мафиозной погани, подумал Рихтер. Хотя работы еще много. Многих надо поставить к стенке и совсем не как непослушных детей. Не для раздумий об их грешном поведении.
– Я слышал, он не просто пришел в приемную Хорька, – заговорил Диего, когда исполнитель народной музыки ушел. – Он еще и упал там на колени. А когда к нему вышел сам начальник – посмотреть, что за шум, он начал целовать ему ботинки и говорить, что тот воплощение пророка Топильцина и бога Кетцалькоатля. Ну как Хорхе мог после этого не выделить ему деньги на вшивые протезы?
– Я знал одного мужика из Тольятти, – пробурчал Гаврила, беря еще бутылку, последнюю. – Нет, это не в Италии, а у нас на Волге. Тот покалечился на автозаводе, в сборочном цеху. Там одна линия еще в начале века поставлена. Обе ноги раздробило и руку, которой пытался вытащить ноги. Превратился в обрубок. А у него куча кредитов, ипотека и трое детей. И не такая работа, чтобы скопить на нормальные ноги и хваталку. Со страховкой что-то банк намутил. Мелким шрифтом, двадцать пятым пунктом. Мол, потерпевший сам виноват оказался. Хотя это неправда. Жена его бросила. Долг-то весь на нем, а не на ней. Так вот, этот мужик, звали его Вася, по-моему, не сломался и не попрошайничал. Научился пользоваться теми протезами, какие дали. С завода его уволили, но он в гараже открыл небольшую металлоремонтную мастерскую. И заработал денег…
– Блин, прямо американская мечта, – фыркнул Макс.
– Ты погоди, дальше слушай. Заработал денег. Купил на черном рынке «Калаш». Пришел в тот банк. И устроил им Судный день. Застрелили его, уже когда он ехал на угнанном ховер-байке к родному заводу. Хотел сказать спасибо руководству за обеспечение техники безопасности. Не успел.
– Дела… – только и сказал Санчес. – Красивая смерть. Грубо, конечно, ведь настоящие виновники остались нетронутыми. Но лучше, чем стать как этот…
Когда мариачи скрылся из виду, Рихтер вдруг обратил внимание на то, что Диего сидит красный, как омар.
– Ты чего, друг?
– Стыдно. Из-за таких клоунов… нас, мексиканцев, считают… черт знает кем. Слащавыми придурками, которые только и умеют, что песенки распевать.
– Да расслабься, – хлопнул его по плечу Гаврила. – Любой, кто неделю пожил тут, знает, что вы и глотки резать умеете, и носы набок сворачивать.
В ответ на это Диего снова надулся и помрачнел.
– Да блин, я шучу, пацан, – хлопнул его по плечу врач. – Знаю я и про ваши самолеты, и про ракеты. И про науку. Никто не говорит, что вы или убивцы, или жиголо. Блин… я вот не плачусь, что мне каждый столб говорит, что мы, русские, – алкаши! И у нас медведи по улицам ходят и на гармошках играют. Хотя этих медведей… после тридцати лет дружбы с Китаем… даже я – егерь со стажем – очень мало где видал. Есть места в Сибири, где остатки тайги можно перепутать с лесопарками. Там даже педофил в костюме мишки не спрячется, не то что медведь… которым уже всем лапы отхреначили для китайской народной медицины. А тиграм отрезали кое-что другое. Медведей-то ладно, застрелили наповал, а вот некоторых тигров, бедолаг, усыпляли транквилизаторами, а потом обратно выпускали. Без этого!
Взрыв хохота был просто термоядерный. Кто-то захлопал в ладоши. По-испански Гаврила говорил с жутким акцентом, переходя то и дело на русский, но у всех стояли «трансляторы».
– Ну а про алкоголиков… это они еще финнов не видели, – подытожил доктор, изображая руками, как шатается пьяный житель страны Суоми. Одно время он жил в Петербурге, и вряд ли имел причины врать.
– Не знаю, кто сегодня может верить в эти стереотипы о нациях, – сказал Макс примиряюще.
– Только болван. Они же перемешиваются, как в миксере. Даже без постели. Просто через сеть, через инфосферу. Хотя мне иногда кажется, что мир сейчас более религиозен, более суеверен… и более глуп, чем пятьдесят лет назад. И никакие чудеса науки эту веру в чудеса не убивают. Наоборот, чем дальше от обычного человека уходит наука, тем больше места для Бога и для магии.
– Нет, – возразил Гаврила. – Просто сейчас любой дурак может донести свои взгляды до всего шарика. Даже если он считает этот шарик плоским… да хоть квадратным и на черепахах стоящим.
– А я в Бога не верю, – вдруг сказал Диего, и все повернулись, настолько непривычно глухо прозвучал его голос, обычно веселый и звонкий.
– Где он был, когда мы с мамой голодали и на лекарство младшей сестренке собирали?
– Какое лекарство?
– Какая-то вакцина, разрушающая карциномы и эти… фибробласты. Такое любая страховка дает… но у нас ее не было. Выжила… но стала как Иван. Ходила с трудом. А потом все равно сторчалась. Живая до сих пор, хотя уже два раза вешалась. Полуживая. Выглядит старше матери… А когда отец ушел и сгинул? Когда моя старшая сеструха продавала себя, упоровшись героином, а брата на улице зарезали «летучие змеи» из соседнего квартала? Где был этот боженька, о котором падре все уши прожужжал?
Повисла тишина. Рихтер хотел что-то сказать, но не подобрал слов. Да и ясно было, что парень хотел не сочувствия, а просто выговориться, первый и последний раз.
Выручило радио. Внезапно оно ожило и радостно объявило:
«Товарищи, сегодня, после продолжительных прений и обсуждений, методом всеобщего тайного голосования членов партии были избраны ЦК и ЦКРК. Председателем Центрального комитета с результатом в 39,8 % голосов был избран Леон Ванцетти!».
Партизаны-«вильисты» встретили эту новость возгласами одобрения. Санчес даже выстрелил в воздух из пистолета, отчего пара пожилых отдыхающих стала быстро собирать свои вещи в сумку, а потом и вовсе отошла от них подальше.
Возражений кандидатура не вызвала. Макс давно знал про этого человека-глыбу. Борца за свободу, социолога-нонконформиста, который сражался против всемирного государства, корпораций и копирайта, за свободное распространение информации еще тогда, когда это было делом одиночек. Такой же партизан, как они, только его оружием было слово, а не автомат. Но