Шаг у хакера, обувшегося в тяжелые ботинки, по виду армейские, а на самом деле ортопедические, был бодрым, будто и не было у него никаких двигательных нарушений. Он помахал бойцам на КПП и исчез в ночи. Он видел в темноте как кошка, поэтому фонарика не взял.
Максим убрал от греха подальше в шкаф кальян, сгреб все, что было похоже на объедки, в полиэтиленовый мешок от оборудования и хотел отнести в мусорный контейнер на улице. Потом, вспомнив, что мусор не вывозят, кинул в бак возле мусоросжигательной печи завода. Завтра ее надо запустить. Еще подумав, кальян упаковал в отдельный мешок и тоже вынес за дверь. Спрячет в безопасном месте. Проверка комиссаров могла случитьсячерез неделю, а могла нагрянуть и нынешней ночью.
И только после этого Рихтер пошел к себе в комнату. Там, в спартанской обстановке, он проделал несколько физических упражнений и почитал сочинения корифеев и основоположников. Десять минут. Заскучал. Понял, что с большим удовольствием почитал бы старую фантастику. Азимова, Кларка, Сильверберга, Андерсона. Но настроения для вдумчивого чтения не было, да и сил тоже. Даже он, несмотря на отмеченную всеми тестами выносливость, был не киборгом… крохотные модификации суставов не в счет. А травить себя химией ему не хотелось.
Поэтому он лег на жесткую койку, положив под голову квадратную твердую подушку. Одеяла не было. Впрочем, ночь была теплой.
И тут вдруг прилетело письмо от незнакомого адресата. Он открывал его с некоторым трепетом, ожидая увидеть там – что? Но увидел лишь сообщение о чьем-то сыне, арестованном во время комендантского часа. От незнакомой дамы лет шестидесяти, судя по фото. Какая-то „тетя Анна“. Какая еще к черту донья Анна и кто ей дал его мэйл?
Максим недавно сменил адрес, и новый знали только товарищи по отряду. Видимо, у кого-то слишком длинный язык, хотя жизнь в революции уже могла бы научить их беречь личную информацию.
„Помогите ему, умоляю вас! – кричали строки письма. – Мой сын ни в чем не виноват! Его оклеветали, выбили показания…“.
Надо переслать в „Чрезвычайку“, решил Максим, дочитав сбивчивое, неграмотное, лишенное знаков препинания письмо. Объяснить, что произошла ужасная ошибка. Они поймут, они разберутся.
„Надеюсь, еще не поздно“, – подумал Рихтер. Вспомнилась песня старой российской рок-группы, которая ему, впрочем, совсем не нравилась:
Революция, ты научила нас
Верить в несправедливость добра.
Сколько миров мы сжигаем в час
Во имя твоего святого костра?
Он всегда презирал либеральную мягкотелость и считал, что всё, что происходит по воле народа – к лучшему. Что напрасных жертв не бывает, и что нельзя вырубить старый, зараженный лес без того, чтобы несколько щепок отправились в полет.
Макс не сомневался, что к нему los chequistas прислушаются, если действовать через Софию. Они ему кое-чем обязаны. Но только если действительно произошла ошибка.
Да, бывают перегибы и головокружения от успехов… но все равно, подумал Максим, в любую эпоху восставший народ совершает меньше жестокостей, чем угнетатели в попытках загнать его обратно в стойло.
Повинуясь наитию, он не стал пересылать письмо с указанием адресата (полное имя женщины там тоже было), а пересказал историю своими словами. И отправил сообщение Софии. А к нему сделал приписку:
„Искренне Ваш старшина военспец „el Cazador“ Браун“.
P. S. Почему меня держат здесь? Разве от меня не будет больше пользы на фронте? Не доверяете?».
Он ожидал увидеть ответ утром. Либо через несколько часов. Но неожиданно понял, что адресат находится в сети. И уже пишет ему ответное сообщение.
– Доверяем, но не до конца. Знаешь, Макс, я могу перевести тебя в отдел пропаганды. Будешь делать агитационные материалы.
– Да в гробу я это видал! – тут же ответил он ей в реальном времени. – Это может любой сопляк. Или вообще программа. Мое место, как солдата, под огнем!
– Значит, хочешь в огонь? Ну что ж, лети, мотылек. Сгори.
– Не дождетесь.
– Ну, ладно. Отдыхай пока. Мы с тобой свяжемся, tovarishch.
И отключилась.
Рихтер тоже отключил оповещения о новых событиях, кроме писем от командования (если придут такие, напоминалка разбудит даже ночью). Вытянулся и закрыл глаза, но уже на пороге сна, когда мысли начали уплывать, а перед глазами побежали образы внутренней, встроенной в человека виртуальности, – он вспомнил про видео, которое дал ему Иван.
Чертыхаясь, Макс указательным пальцем развернул небольшой экран на стене и выбрал просмотр записи. Запись была двухмерная, без всяких 3D и сенсорных ощущений.
– Посмотрим, что там за ужасы.
По ту сторону экрана была комната, слегка освещенная ровным люминисцентом. В ней он увидел двух взрослых, мужчину и женщину средних лет, одетых в синие хирургические костюмы. Комната была размером с тюремную камеру, но больше напоминала больничную палату. В ней не было никакой мебели. Только очень зловещего вида кресло.
Изображение было действительно снято из глаз того, кто был очень невысок. Качество съемки было на низком уровне. На уровне древних видеокамер в телефонах.
«Ты будешь помогать нам, если хочешь прожить дольше. Как тебя зовут, номер 35-06-22?» – спросил мужчина в комбинезоне, похожем на униформу хирурга.
Когда она (как же Макс догадался, что это девочка?) опустила глаза, видно стало, что на ней серая роба, похожая на одежду заключенных концлагерей. И она держит руки по швам.
Ее лица он видеть не мог. Но помогло отражение в стекле маски «хирурга». Рихтер заметил нечеткий силуэт, а чуть увеличив его, разглядел маленькую девочку, стоящую у стены. На вид лет десять-двенадцать. Черные волосы коротко острижены. Тип лица монголоидный, ярко выраженный эпикантус. А больше уже сказал бы только криминалист и антрополог.
«Сяомин, – ответила девочка, не поднимая глаз. – Меня зовут Сяомин».
«Смотри мне в глаза, Сяомин, когда я с тобой разговариваю», – сказал мужчина.
Доктор. Хирург. А может, тюремщик.
«Хорошо», – она подняла глаза от пола. В них был испуг. Но не только.
Что именно еще – Макс не успел понять, потому что экран моргнул. Где-то далеко, в реальном мире, раздался взрыв. Такой сильный, что поблизости, в соседнем здании, дрогнули стекла. Мгновение спустя экран погас. Погасло и освещение его комнаты. Но снова зажглось через пару секунд. А вот проигрывание файла прервалось, и Макс не стал его возобновлять. Потому что услышал крики в коридоре. На улице зазвучала сирена. Сначала тихо и далеко – обычная пожарная. Потом громко и близко – похожая на сирену гражданской обороны.
– Камеры! – произнес он. – Внешний обзор.
Перед его глазами – прямо через «линзы» – возникло три десятка экранчиков. Он обрел на время фасеточное зрение насекомого. Движениями глаз Макс быстро закрыл ненужные, дававшие плохой обзор, и «мертвые» экраны, где должны были быть изображения со спутников, но мельтешили кирпичики помех. Из-за запрета доступа и Фаервола.
Перед глазами возникло место, где раньше стоял отель «Маджестик», – с нескольких ракурсов, в том числе с подвижных камер.
Самый хороший обзор давала мощная стационарная камера, закрепленная на одной из антенных мачт соседнего с заводом здания. Можно было рассмотреть даже пролив. Одновременно Максим заметил, что может управлять «летающими глазами», контроль над которыми ранее имел только Иван.
На месте отеля теперь было лишь нагромождение бетонного крошева, кое-где еще горящее красным огнем. В инфракрасном спектре картинка была чуть лучше. Из-под руин то и дело вылетали искры, по обломкам перебегали языки пламени, слышными были частые хлопки и треск. Первая вспышка была очень яркая, а взрывная волна – мощная. Уличные камеры из того квартала, принадлежавшие дорожной полиции, почти все «умерли» или временно ослепли, получив повреждения сенсора.
Хотя отель был окружен широким свободным пространством, соседние дома тоже пострадали. На проспекте было уже не меньше десяти пожарных машин. Почти все допотопные, которые Рихтер видел только в кино. И где откопали эту рухлядь? Но они уже заливали огонь специальными реагентами. Простой водой не тушили. Пожарный дрон барражировал над местом трагедии, но тушить еще не начинал.
Улица была запружена людьми. Посмотреть на геенну огненную, поглотившую штаб повстанцев, пришли тысячи людей. Макс вспомнил, что в реквизированных комнатах отеля размещали и беженцев. Закричала женщина, по-испански, настолько громко, что возглас долетел и до дрона-наблюдателя.
– Мои дети! Дети!!!
Другой голос перекрыл ее слова густым басом, и среди ругани прозвучали слова:
– …смертники…мы! Послали… на бойню, как овец!
– Агнцы невинные! Агнцы среди козлищ!
– …подонки!
Что было дальше, он не слышал. Может, кричавшим не дали договорить, а может, их голоса потонули в людском гомоне, становившемся все громче, в котором было все труднее различить отдельные слова без специальных программ.
Больше смотреть и слушать он не стал, а вместо этого оделся.
А через пять минут их всех подняли по тревоге, и спать в эту ночь уже не пришлось. К счастью, он умел обходиться малым количеством сна.
Странно, но к месту событий их не направили. Наоборот, приказали оставаться в расположении части и никак не привлекать к себе внимания.
Только через несколько часов пожарные общими усилиями сумели потушить огонь. Выживших почти не было, спаслись лишь несколько человек, находившихся в момент взрыва не в самом здании, а снаружи.
Пока очевидцы спорили, что же случилось, милиция начала разгонять зевак. Нескольких бузотёров ударили током, кого-то сбили с ног и поволокли за руки к фургону.
Конечно, виной тому была не жестокость. Просто кто-то из начальников Народной милиции понял, что еще один взрыв в толпе – и жертв будут тысячи, как при Ходынке. На улицах было полно народу. Жители Кинтана-Роо еще не понимали, что, сбившиеся в кучу, они – идеальная мишень. Они еще не прятались по подвалам при любом гуле и грохоте, как делают живущие в районах, где боевые действия тянутся десятилетиями. И звуки сирены их пока не очень пугали. Они еще не ложились лицом вниз, закрывая голову руками, услышав любой подозрительный свист в небе или заметив силуэт самолета.