Пили текилу, водку и ром, курили сигареты, сигары, даже трубки, будто нарочно показывая презрение к ЗОЖ. Небритые мужчины и растрепанные женщины обнимались, ели жаренное красное мясо, которое, как известно, провоцирует рак. И мясо было приготовлено не в домах, не на «умных» кухнях и даже не на простых сковородках. Барбекю жарили тут же, из свежей убоины, настоящей, а не синтезированной… и скот вполне мог при жизни не принадлежать тем, кто его азартно готовил. Стреляли в воздух, запускали фейерверки, что-то поджигали, палили в чучела в цилиндрах и костюмах, набитые соломой и сухими початками. Взвивались языки пламени, в тон со знаменами, среди которых вторым по частоте после мексиканского триколора был красный.
Все это могло происходить и век назад, и два, и даже два с половиной. Добавилось разве что энергетическое оружие, хотя стрелять из него было не так угарно – ведь оно не грохотало. Ни роботов, ни голографии, ни модерновых электромобилей на таких сходах не было, поэтому картинка не нарушалась.
По горным тропинкам брели то ли пастухи, то ли контрабандисты, у которых порой были даже шагоходы от Boston Cyberdine – наземные дроны для перевозки грузов по горным дорогам. Именно по тем, по которым когда-то шли испанские конкистадоры Кортеса, штурмовавшие Теночтитлан. Именно там, где аборигены так и не изобрели колесо, поскольку в этих краях на самой крыше мира его польза была сомнительна, а передвигаться на ногах, двух или четырех, своих или механических, было проще.
Но когда механических мулов не было в кадре, можно было подумать, что сейчас на праздник заглянет сам Че с бородой и сигарой. Или Панчо Вилья в своем пончо слезет со скакуна, обмотанный патронными лентами, как революционный матрос Балтийского флота.
И рефреном звучал символ веры в новое, которое придет и смоет старый мир, как половодье.
«Никаких больше, мать его, кредитов, никаких ипотек и займов! Никакого ГМО, отравленных удобрений, рекламного вранья и брендовых товаров! Все вырастим сами на маленьком огородике или на общинном поле нашего рода, с молитвами или песнопениями предков! Одежду соткем сами и обувь тоже смастерим! Чужих прогоним, землю отберем и заживем так, что все обзавидуются. И еще весь мир научим. Вы умеренные? Агитируете за путь постепенных преобразований? Гнать вас взашей, трусов и ренегатов! Даешь всё и сразу!»
А руководство «Авангарда» – радикалы среди солидных всемирных партий – выглядели умеренными плюшевыми котиками по сравнению с голосом улиц.
Максим понимал незрелость таких взглядов. Но рядом с этими людьми не мог не заражаться их верой, их энергией и чувствовать, что их мысли, словно через беспроводную связь, проникают в мозг. Они излучали идею, как рентгеновские лучи.
Вся страна сорвалась в крутое пике и, охваченная счастьем, хотела поделиться им со всем миром. Проклинал кто-то президента Мануэля Родригеса, который был то ли мертв, то ли исчез в неизвестном направлении? Нет. Никто. О нем просто забыли. Точно так же, как ни один из тех, кто реально воевал против повстанцев при задержании, не сказал ни одного доброго слова в адрес прежней власти. У всех были свои мотивы, далеко не всегда связанные с деньгами. Личные, родовые, идеологические. Но все говорили, что «дядюшке Ману» туда и дорога.
Чуть больше говорили про корпорацию «Pyramid Products», точнее про «Mexican branch» и ее акционеров. Но и их вспоминали уже нечасто. Будто все это осталось в далеком прошлом, к которому нет возврата.
Столица встретила их запахом гари и гниения. Рихтер вначале думал, что так пахнет из-за множества погибших, чьи тела не были погребены или кремированы (последнее практиковалось гораздо чаще), но оказалось, что трупы убирали вовремя. А смердело из-за коллапса городской системы уборки и вывоза мусора.
Хотя погибших было много. По предварительным подсчетам – почти двенадцать тысяч человек. И едва ли десятая часть из них была комбатантами обеих сторон. Остальные просто оказались не в том месте не в то время.
В Мехико первой их остановкой стал Койоакан, красивый пригородный район далеко от линии фронта, на южной оконечности озера Тескоко.
Студентов распустили по домам еще в середине октября, и теперь кампус Национального университета был опорным пунктом la Militia. Он был похож на североамериканские кампусы, разве что выглядел более утилитарным и лишенным излишеств. Ну и, конечно, уже успел немного пострадать от смены одних обитателей на других. В типовом трехэтажном корпусе, где раньше была кафедра биологии, разместился штаб Интербригады имени Че Гевары.
Гостей из Канкуна встречали радостными криками, но в воздух никто не стрелял, зато просветили сканерами их машины и их самих. Тут уже был военный лагерь, а не казачья вольница. Потом, после встречи и подтверждения личностей, им дали отдохнуть, помыться и прийти в себя.
– Здесь когда-то жил в изгнании Лев Троцкий, – вспомнил Ян про своего кумира, а сталинист Гаврила привычно пробурчал про героя Советского Союза Рамона Меркадера, но эта шутливая пикировка не могла никого обмануть. Она была почти ритуальной.
– Почтим память великого человека, – Виссер прикоснулся к своей бейсболке и неожиданно запел, сильно фальшивя:
Banker and boss hate the red soviet star
Gladly they build a new throne for the tsar
But from the north to the deep Baltic sea
Trotsky's Red Army brings victory…
– Ага. У Льва Давыдовича никак не выходил из головы ледоруб! – выдал доктор старый каламбур.
– Ты что-то имеешь против человека, который был одним из организаторов Октябрьской революции? – спросил его бывший дизайнер.
– Имею. Раз ликвидировали – значит, было за что! – ответил Гаврила, давая понять, что разговор окончен.
В холле, где на стене под стеклом еще висели расписания занятий, их встречала Софи. Она появилась из ниоткуда рядом с монитором из «умной краски», который беззвучно транслировал революционную агитацию. Вначале Максим увидел, как в пустоте на расстоянии протянутой руки зажглись темные глаза, обрамленные ресницами, потом появилась полоска оливковой кожи лица. Потом появились губы и расплылись в улыбке, заставив вспомнить Чеширского кота.
Невидимая рука сняла капюшон костюма, и вот уже перед ним висит в воздухе очаровательная головка Софи. Комиссар по этике (с правом осуществления судебных функций) носила короткую стрижку, но это не делало ее менее привлекательной.
Все, что было ниже, пока оставалось невидимым, но уже обретало знакомые контуры ее силуэта.
– Салют! Проверяю адаптивный камуфляж, – объяснила она, смеясь. – Мне его сегодня выдали, а он барахлит. Иногда покрывается узорами всех цветов радуги.
– Ну ты даешь!. А если бы мы струхнули и пристрелили тебя?
– Твоих людей я предупредила, – улыбнулась девушка. – А про тебя я знаю, что ты парень нерасторопный.
И верно, хихикают черти, стоя у него за спиной. Толкают друг друга локтями. Санчес так вообще еле сдерживает смех. Макс мысленно пообещалим это припомнить. Сговорились с ней, чтобы его разыграть! Ну что за детский сад? И уже даже к локальной сети подключились, раз она сумела перекинуться с ними словом.
Но на нее злиться он не мог.
Как хамелеон, Софи меняла цвета, пока не остановилась на темно-зеленом пятнистом. Костюм все еще подчеркивал ее спортивную фигуру. Она была невысокого роста, не полной, но и не худенькой, что нравилось мужчинам. Впрочем, ей до мужских взглядов демонстративно не было дела. Цвет ее волос изменился. Сегодня она была блондинкой, что сильно контрастировало с довольно смуглой кожей. В ней была намешана кровь всех основных рас, – хотя сама Софи говорила, что в биологическом смысле рас не существует, их придумали белые, чтобы дискриминировать коренных жителей колоний. И, в общем-то, мейнстрим мировой науки был с ней солидарен, хотя отец и говорил Максиму, что «ученые, видимо, дальтоники и не отличают черное от белого».
Софи между тем сняла костюм, который перестал «приспосабливаться» к среде, став обычной серебристой тканью, лежащей у ее ног. Она убрала его в небольшой пакет, который незамедлительно сам из себя откачал воздух.
Оставшись только в белых шортах и коротком узком топике, женщина видела, что на нее беззастенчиво глазеют все «вильисты» мужского пола, но совсем не смущалась. Хотя они буравили ее глазами скорее с любопытством – не каждый день увидишь полуголого комиссара… или комиссарку. Кто-то присвистнул. Можно было бы ожидать этого от Санчеса или Диего, но это был Ян. Хотя он тут же засмущался и осекся.
– Добро пожаловать в Мехико, товарищ, – поприветствовала она Макса, пожимая его руку и подаваясь ему навстречу, – И как это тебя еще не убили, император Максимилиан?
– Рад, что тебя тоже, – ответил он ей и приобнял. Очень целомудренно, как сестру. Не почувствовав ничего, кроме душевной теплоты.
«Старею, что ли? Или события этих дней сказались?» – подумал Рихтер.
– Знакомые лица! Герои трудового народа! – приветствовала Софи его товарищей, здороваясь за руку с каждым. – Я горжусь, что…
– Комаров погиб, ты слышала? – прервал он ее. – Был в отеле, когда тот взлетел на воздух.
– Я знаю, – кивнула она, на лицо ее набежала тень. – Мы уже составили полный список наших. Сто двадцать пять. Не считая мирных.
Максим вздохнул и почувствовал, как сжимаются кулаки.
– Они ответят.
– Кровь за кровь, – согласилась Софи. – Но сейчас не время для скорби, сейчас время для боя. Пошли, надо поговорить. А вы, мальчики, пока сходите к интенданту.
Они вдвоем вышли на улицу и сели на резную скамейку, стилизованную под изделие древних ацтеков. Ее украшал орнамент в оранжевых и красных тонах и изображения божков, среди которых Рихтер узнал только пернатого змея Кетцалькоатля. Имелись ли у ацтеков такие скамейки, или они сидели на полу на циновках, поджав ноги под себя? Может, и так. Но выглядело аутентично. Скамья стояла в тени раскидистого дерева, которое Макс не смог определить. Без помощи «оболочки» он опознавал только березу, тополь и клен, да еще дуб, но только когда тот ронял на землю желуди.