1
Боль после укола стала змеей выползать из ноги под одеяло, затихать там, засыпать, а боль в груди просыпаться, мучить сильнее, напоминать о Гале, о несостоявшейся теперь свадьбе, мучить горечью, ненавистью к тому пьяному мужику, выхватив которого из-под колес трамвая, Егоркин не успел отскочить сам.
Сегодня врачи должны решить: оперировать ступню или отнять. И боль от того, что он останется калекой, была сильней физической боли. Он знал боль пострашней. Сейчас горит, взрывается нога, а в госпитале он весь состоял из глыбы боли: ни шевельнуться, ни повернуться. Но от той боли остались только шрамы, а теперь как бы не остаться одноногим навсегда, на всю жизнь. Лучше бы уж там, в Афгане, а то из-за пьяного дурака! И Галя, Галя… как же теперь? В груди становится тесней и тесней!.. Он сжимает зубы, чтобы не хлюпнуть носом, косится на соседа, который читает книгу в постели. Сосед спокоен. У него аппендицит вырезали. Он уже встает… Соседу хорошо говорить – не грусти! Хорошо о Маресьеве напоминать!
Иван представил, как он прыгает на одной ноге, и жалко себя стало, и снова теснит грудь! Эх, Галя, Галя!.. Но вдруг ему становится стыдно, стыдно так, будто бы напрасно обвинил в краже близкого человека, и знает сам, что оклеветал, а близкий человек не знает о его подлости. Егоркин понимает, что ничего ему не нужно сызнова начинать. Все будет! И свадьба будет, и любовь не угаснет! Разве что учиться ходить на протезе придется… Иван вздыхает и видит в открытой двери палаты Галю. Как она там появилась? Непонятно! Халат на ней больничный. Егоркин глядел растерянно, как она подходит к нему. Лицо у нее бледное, глаза смотрят на него страдальчески.
– Ты разве не на работе? – ляпнул вдруг Иван.
Галя покачала головой.
– Я тут…
– Садись… – тронул рукой Егоркин край постели, и Галя присела.
– Меня тоже оставили в больнице, в неврологическом… Нервное потрясение, говорят…
– Галя, – взял Иван теплую руку девушки в свою и покосился в сторону соседа, который поднялся с постели и надевал больничную куртку, собираясь уходить. Вероятно, решил оставить их одних. Иван подождал, пока он выйдет, и продолжал: – Галя, раз такое дело… – Иван взглянул на свои ноги, накрытые одеялом, – раз такое случилось… Ты не виновата… Я, может, виноват, не надо того дурака было вытаскивать… Но ты ни при чем… Ну и теперь… Ну, там, свадьба… планы наши…
Галя прикрыла его рот ладонью.
– Эх ты, дурачок! – засмеялась нежно она, наклонилась и поцеловала его в лоб. – Долго думал?..
– Ночь не спал… – Грудь Егоркина снова сдавило, и на глазах появились слезы. – А жалеть не будешь?
– Дурачок, дурачок! – вздохнула Галя. – Поспи давай, а я посижу, – похлопала она ладонью по его руке.
– А тебя не будут врачи искать?
– Обход у нас был уже… Прошли, и я сюда… Тебе больно? Ты осунулся… Нос заострился… Это от боли…
– Я о тебе думал… Вспомнил, как ты в госпиталь приезжала… Я тебя люблю… и любить буду всегда…
Возле двери шаги раздались, и дверь открылась. «Не вовремя! – пожалел Егоркин. – Ох, не вовремя!»
– Здесь он! Заходите! – проговорила медсестра.
Вошла Варюнька, беременная, большим животом вперед, в слезах вошла. Понял Егоркин, что сейчас она в плач кинется, и крикнул радостно:
– Во, сеструха!.. Вовремя ты, а мы гадаем, кому билет в Крылатское на велогонку сплавить! В воскресенье идти надо, а я не могу. Съездишь с Галей в Крылатское?
Варюнька открыла рот растерянно, оглянулась на вошедшего следом мужа Кольку Хомякова, потом на брата уставилась:
– А нам… сказали… позвонили… Ничего не случилось? – покачала она головой с надеждой, глядя на белое лицо улыбающегося брата.
– А что должно случиться?
– Нога… – посмотрела Варюнька на ноги брата.
– А-а! Ты про ногу! – перебил Иван. – Пока не отсобачили! А если отсобачат… Говорят, сейчас такие протезы, что получше ног служат… И мозоль не натрешь!
– Ох, дурак! Ну, дурак!
– Одна твердит – дурачок! Другая – дурак! Совсем задурачили, – качнул головой Иван и протянул левую руку зятю. Правой тянуться нужно, шевелиться. – Здорово, Коль! Бери стул, усаживай жену… Да не ори ты! – прикрикнул Иван на сестру, которая завсхлипывала. – Его не тревожь! – указал на живот. Потом сменил тон: – При больном надо бодриться, чтоб успокоить его. Мол, все хорошо! А ты?.. Приличий не знаешь! – Егоркин почувствовал усталость, видно, крови много потерял. Он секунду передохнул, пока Варюнька с мужем на стулья усаживались, и продолжил: – Со мной в госпитале столько ребят без ног лежало… Там, в Афгане, как… Мин всюду полно: наступил, – если живой, то обеих ног нет… А тут ступня всего лишь! Переживем, правда, Галя?
– Всех бы ты жалел! – с ласковой укоризной покачала головой Галя.
– Как это случилось? – спросила у Гали Варюнька, решив, что только у нее можно правду узнать. Брат снова ерничать начнет.
– Шли по улице… Пьяный под трамвай свалился! Ваня его вытащил, а сам вот…
– Ну, дурак! – скорбно взглянула Варюнька на Ивана. – Сдался он тебе… пьяницей меньше…
– Ты думаешь, я смог бы спокойно жить, если бы у меня на глазах человека зарезало, а я мог помочь и не помог?
Прощаясь, Иван не выдержал, пошутил снова:
– Не грусти, сеструха! Помнишь, как в деревне пели: хорошо тому живется, у кого одна нога! Тому пенсия дается и не надо сапога!
Варюнька только вздохнула и покачала головой.
– Погодите! – вспомнил Иван про билет в Крылатское. – У меня действительно билет пропадает! На гонку, в Крылатское. Возьмите?
– Куда нам, – улыбнулся Колька и указал на живот Варюньки. Видишь… Не нынче-завтра!
– Ты прости мне… шутки… – взял за руку Галю Иван, когда сестра с мужем ушли. – Тяжело мне…
– Я вижу, – сказала Галя, поднимаясь, но не выпуская руки его.
– Ты отдохни, поспи и не переживай… Я с тобой…
2
Эту операцию Борис обдумывал давно. Несколько раз ездил в магазин «Березка», прохаживался, делал вид, что товары рассматривает, а сам приглядывался к посетителям. Публика была богатая здесь, модная. Активнее были женщины. Мужчины стояли в сторонке, зорко и настороженно наблюдали за женами. Знали, мошенников в этом магазине много. Или скромно прогуливались, спрашивая изредка вполголоса у молодых покупателей: чеки есть? Спросили несколько раз и у Бориса.
И вот он решил, пора! Приехал в магазин на такси. «Жигуль» его не должен мелькать. Походил, посмотрел на людей, вошел в отдел верхней одежды, осмотрел дубленки, помял. Особенно хороши были итальянские за девятьсот шестьдесят. Мягкие, легкие, шоколадного цвета с рыжеватым воротником. Отошел Борис к костюмам, сделал вид, что внимательно осматривает пиджак, покрутил его и вышел из отдела. Встал к прилавку, где свитера продавались, и, рассматривая их, изредка бросал взгляд на людей возле дубленок. Но все пока были не те, привлек внимание мужчина с черными кучерявыми волосами. Одет богато, явно не москвич, но он попросил продавца выписать дубленку, и Борис потерял к нему интерес, стал следить за мужчиной и женщиной. Подошел ближе к отделу. Мужчина худощав, сутуловат, черные волосы его сильно поредели ото лба до затылка. Большой горбатый нос навис над густыми широкими усами. Сорочка на нем темно-коричневая, джинсы, туфли «Саламандра», самые наимоднейшие. Женщина жгуче черноволосая. Платье на ней явно не из обычного магазина. Обоим лет за тридцать, и оба холеные, лоснящиеся… Это то, что надо! Крутят дубленку алчно. Женщина говорит что-то быстро. Нравится дубленочка! Мужчина немногословен. Кивает. Бросает отдельные слова. И главное, женщина дубленку не примеряет. Если бы были чеки и они покупали себе, то она тысячу раз бы примерила, покрутилась перед зеркалом… И хорошо, что они вдвоем! Не так подозрительно будет… Дубленка вернулась на свое место, на вешалку. Женщина сказала что-то. Мужчина коротко буркнул. И они потихоньку направились к выходу из отдела. Вышли, остановились, обсуждая что-то вполголоса. Борис подождал, когда оживление у них угаснет, подошел и тихо спросил:
– Дубленку купить не хотите?
Супруги смотрели на него с недоверием.
– Итальянскую, за девятьсот шестьдесят? – добавил Борис спокойно.
– Чеков нет! – сказал мужчина с сильным акцентом. Борис заметил, что у женщины ярче загорелись глаза и смотрела она теперь на него с надеждой.
– Можно без чеков… Давайте отойдем в сторонку!
Борис двинулся туда, где было поменьше людей. Пауза нужна была ему для того, чтобы сильней разжечь желание иметь дубленку.
– Вы не бойтесь! – сказал он снисходительно. – Платить в кассу! Сами выберете в подсобке… Но у нас партия! Десять дубленок… Сотня сверху за каждую! Идет?
– Полста, – быстро сказал мужчина, и женщина взглянула на него.
– Я не один! – снова усмехнулся Борис. – Мне и полста за все не достанется!.. Ставка не моя… Да или до свиданья! Охотников без вас много! – Борис отвернулся от них со скучающим видом.
Женщина сказала что-то мужчине быстро и сердито. Он шевельнул усами, прикинул в уме.
– Денег таких с собой нет…
– Понятно… Завтра будут?
– Будут!
– Хорошо. Я вас жду здесь… – Борис посмотрел на часы, прикинул, сколько ему нужно времени, чтобы дело сделать, к Егоркину в больницу успеть и на работу не опоздать. Он был на второй смене. – Ровно в двенадцать часов. Не опаздывайте. Деньги чтоб были пятидесятирублевыми купюрами. Ясно? Я жду вас.
Он в последний раз окинул взглядом сутулую фигуру мужчины, его лысеющую смуглую голову, широкие черные усы под большим носом, чтоб запомнить. У него была более характерная внешность. Женщину выделял только темный пушок на верхней губе. Возле прилавка обувного отдела никого не было. Видимо, ничего хорошего из обуви сегодня не выбрасывали. И продавец, розовощекая, откровенно вульгарного вида девица с самодовольными глазами, скучала. Борис подошел к ней неторопливо, улыбнулся многообещающе и спросил тихонько, чтобы мужчина и женщина не слышали:
– Девушка, а женских украшений в вашем магазине нет?
– Это на улице Горького! – ответила девица медленно.
– Я вижу у вас прелестные сережки! Вы их не там покупали? Они так идут вам! – улыбнулся Борис.
На этот раз девушка улыбнулась:
– Это наши. В Столешниковом брала.
– Давно? Сейчас там нет, не знаете?
– Что вы! Очередища была! Сразу размели.
Борис покосился на то место, где оставил супругов. Там их не было. Они выходили из магазина. Борис проследил за ними в окно. Видел, как они сели в освободившееся такси. Они подкатывали сюда часто, и, выйдя из магазина, сам стал ловить мотор. Фундамент заложен. Завтра можно строить здание!
Дома он стал готовить материал: достал два серых конверта, чуть побольше размером обычных, почтовых, расписался на одном крупно и неразборчиво, приготовил две пятидесятирублевки и стал резать газеты по формату пятидесятирублевок, резал, не торопясь, аккуратно, подравнивал листки с любовью. Нарезал пачку, пересчитал. Нужно, чтобы было двести листков. Чтоб на ощупь была ни тоньше, ни толще. Положил сверху и снизу по пятидесятирублевке, перетянул резинкой. Осмотрел внимательно «куклу», ощупал и сунул в конверт с подписью. Конверт положил на дно своего японского «дипломата», сверху накрыл книгой «Русские народные сказки» – эта книга была большого формата и сероватого цвета, как раз под цвет конверта. Сверху на книгу положил пустой конверт. Ручку, которой расписывался, сунул в боковой карман пиджака и стал тренироваться, делать все то, что должен сделать завтра в магазине перед супругами. Тренировался долго, пока не стало получаться легко и ловко.
Утром тоже потренировался, сел в «жигуль» свой и направился в «Березку». Нужно приехать раньше покупателей. Машину он поставил возле проходного подъезда жилого дома с противоположной стороны от магазина. Он не волновался. Риска совершенно не было. Если супруги заметят, шум не поднимут. Им ни к чему внимание милиции. Скромно и тихо разойдутся. Мужчина с женщиной появились чуть раньше двенадцати. Борис чувствовал легкое напряжение в груди, уверенность. Ждал он на том же самом месте, где договаривались. Навстречу им не двинулся. Здесь самое удобное место для него.
– Готово? – спросил он, улыбаясь, когда супруги подошли.
Мужчина кивнул. Усы у него сегодня обвисли сильнее, и смуглая кожа на голове сквозь редкие волосы блестела ярче. Видимо, волновался.
– У нас тоже! – Борис поднял «дипломат», откинул крышку, вытащил левой рукой сказки с обоими конвертами: пустой сверху, с «куклой» внизу, так, чтобы супругам он не был виден. Защелкнул «дипломат», и поставил его на пол между ног. Пустой конверт протянул мужчине: – Положите деньги, я распишусь, и пойдете платить!
Мужчина с женщиной переглянулись, но опасности от того, что они сами положат деньги в конверт, не почувствовали. Мужчина передал женщине конверт. Она открыла сумочку, оглянувшись вокруг, вытащила пачку пятидесятирублевок и торопливо засунула в конверт. Борис вынул ручку из кармана и щелкнул ею.
– Давайте, я распишусь на конверте!
Женщина взглянула на мужчину и настороженно протянула конверт с деньгами Борису. Мужчина в напряжении следил за уверенными движениями Бориса, который положил конверт на книгу и, придерживая его левой рукой, быстро и размашисто расписался. Женщина тоже не отрывала от конверта глаз.
– Сейчас с деньгами пойдете во-он к тому кассиру, – указал Борис рукой в сторону кассы отдела верхней одежды, где продавались дубленки.
Супруги взглянули в ту сторону, куда указал Борис, а он в это время мгновенно перевернул в руке книгу так, что конверт с «куклой» оказался вверху, а с деньгами под книгой. Супруги взглянули на кассу и тут же снова впились глазами в конверт, но подмены не заметили, а Борис продолжал:
– Скажете кассиру, что вы от Володи. Она выбьет чеки на десять дубленок и отведет в подсобку. Там выберете и расплатитесь. По сотне за каждую сверху! – строго предупредил Борис, протягивая конверт с «куклой» мужчине.
Супруги направились к кассе, возле которой толпились люди, а Борис неторопливо вышел из магазина и быстро двинулся к проходному подъезду жилого дома. Подъезд он проскочил бегом. Обман, наверно, уже раскрылся. Сейчас супруги начнут искать его. Он вскочил в свой «жигуленок» и стал петлять по дорожкам меж домами, выбираясь на шоссе подальше от улицы, на которой был магазин. Борис все время посматривал в зеркало, не видно ли суеты сзади… Вроде было спокойно. Он, не останавливаясь, стянул с себя пиджак, выехал на шоссе и помчался на окружную автомобильную дорогу, проскочил по ней до поворота на Ленинградское шоссе и покатил из Москвы, поглядывая в зеркало на идущие следом машины. И вдруг свернул в Химки. Поездил по тихим улицам города, поглядывая назад, выпил два стакана воды из автомата, посмотрел на часы, прикинул: за сорок пять минут заработал десять тысяч шестьсот рублей – недурно! Он, посвистывая, покатил в Москву. В том, что дело это останется известным лишь трем его участникам, он был уверен. Не побегут же супруги в милицию, где у них спросят, для чего им нужно было десять дубленок, и наверняка поинтересуются происхождением десяти тысяч. Трудовые деньги так не бросают!
Операцию эту можно считать завершенной успешно. Надо начинать новую. Гали Лазаревой брат, велогонщик, в воскресенье будет в Крылатском участвовать в гонке на Кубок СССР. Там и познакомиться можно с ним. Давненько хотел Борис сойтись с человеком, часто бывающим за границей.
3
Роман с Ирой спускались под горку в Крылатское. Гребной канал поблескивал внизу рябью воды. День был солнечный, ветреный. По ярко-синему небу густо рассыпались большие толстые клочья облаков, серебристые сверху и грязно-серые снизу, словно ими смахивали пыль, спереди и сзади по тротуарам тянулись люди, переговаривались. В Крылатском сегодня можно было посмотреть кроме велогонки, академическую греблю.
Здание велотрека бабочкой приникло к земле вдали. Чуть ближе зеленело поле лучников с временными, после Олимпиады ставшими постоянными, трибунами, а с боку на берегу поднимались трибуны гребного канала.
На площади виднелись люди; оранжевые, желтые, синие и светло-коричневые ларьки с сувенирами, мороженым, «Фантой», бутербродами; белые столики, окруженные людьми. Роман с огорчением вспомнил, что до получки еще далеко, а у него осталось всего пятнадцать рублей. Деньги уплывали неудержимо! Стыдно было перед Ирой. И то хотелось купить ей, и это, но приходилось жаться. Сегодня Роман поколебался, поперебирал рубли и трешки и взял с собой вначале только шесть рублей. Надо ведь на что-то жить остальные дни, потом помялся еще и сунул в другой карман еще одну трешку. Про запас. Вдруг неудобно будет не тратиться. Алеша, Галин брат, с женой будет. У него денег до черта: задумает что-то жене купить вкусненькое, а он Ире не сможет. Потом моргай! Если не дотянет до получки, а не дотянет он точно, у Егоркина занять можно. Его в больнице и накормят, и напоят!.. И как всегда при мыслях о деньгах, вернее, об отсутствии их, испортилось настроение. Роман нахмурился, помрачнел, и солнце как раз за облако скрылось, и яркий день потускнел. Но когда Палубин вспомнил о Егоркине, мысли о безденежье отошли на задний план. Не повезло Ивану, страшно! А они с Галей ведут себя, будто он пальчик обрезал. Легкомысленные страшно. Хорошо, хоть не отрезали ступню… Он бы, Роман, наверное, стену грыз, если бы с ним такое! А как бы Ира отнеслась, если бы это с ним случилось? Да так же, вероятно, как и Галя. Они обе настоящие. Шли Роман с Ирой под руку, и при этих мыслях Палубин с нежностью прижал к себе руку девушки и посмотрел на нее. Она повернула к нему голову вопросительно.
– Хорошая ты у меня! – улыбнулся он. – Я вспоминал, как ты меня таблетками отпаивала, когда я об Иване сказать прибежал. Я ведь обидел тебя как, оскорбил, а ты все забыла, все простила…
– Тогда я тебя не простила еще, мне тебя жалко было! Ты так дрожал!
– Задрожишь! Увидела бы ты такое!
Солнце выглянуло из-за облака, и снова заиграла, заискрилась вода канала.
– А Галя молодец! – сказал Роман, когда они вышли на площадь возле трибун гребного канала. И неторопливо двинулись к ларькам. До начала соревнований было полчаса, и можно было еще съесть по мороженому или выпить «Фанты». – Не побоялась. Ведь он на всю жизнь может остаться хромым.
Он взял Иру за руку, с нежностью ощущал в своей руке ее тонкие пальцы.
– Как же иначе? – удивилась Ира. – Она же любит его и знает, что он ее любит… Быть по-иному не могло!
– Знала бы ты, как я мучился, когда ты меня выгнала! Как клял себя! Как выть хотелось! Что же я за зверь такой, думал, ведь я люблю ее, люблю, а мучаю.
Ира замедлила шаг и остановилась. Он тоже остановился, не выпуская ее руки, и вопросительно обернулся. Их обгоняли, слышалось гудение голосов на площади. Ира посмотрела на него широко распахнутыми глазами. Солнце светило ей в лицо, ветер шевелил волосы на щеках. И щеки, видно, от солнца, горели, светились тонкой кожей, а глаза быстро влажнели, но Ира не опускала их, не прятала под ресницы, а смотрела на него. И такой показалась она ему ослепительно красивой, нежной, милой и родной, что сердце взбухло в груди и залило его нежностью.
– Ты что? – спросил он нежно, перебирая ее пальцы тихонько в своей руке. Он не понял, почему она остановилась и смотрит на него влажнеющими глазами.
– Ты что сказал? – все глядела она на него.
– Когда? – растерялся он.
– Ты сказал, что меня любишь…
Он почувствовал, как повлажнели и у него глаза, и ответил:
– Я правду сказал…
Вокруг были люди: суетились, разговаривали, даже толкали их, но они были вдвоем.
– И я… – Ира задохнулась, шагнула к нему, уперлась лбом в плечо. – Дороже тебя и Сонечки у меня никого нет…
Он клюнул ее сверху в мягкие, шевелящиеся на ветру волосы. Вдохнул их чистый свежий запах. Они не слышали, как Борис звал их от столика, заставленного желтыми бутылками «Фанты».
4
Они двинулись дальше, натыкаясь на людей, улыбались. Роман испытывал нежность ко всем идущим мимо.
– Роман! Ира! – слышал он крик и думал, что это душа его кричит: «Роман! Ира! Роман и Ира! Роман плюс Ира!»
– Смотри, Борис! – воскликнула Ира. – Он зовет нас!
Роман увидел Бориса и засмеялся, радостно помахал ему рукой. Палубин забыл, что всего неделю назад он ненавидел Бориса, даже вчера на работе старался не замечать. А теперь шел к нему с таким чувством, будто дорогого человека встретил.
– Здорово! – радостно хлопнул он по руке Бориса. – Ты тоже здесь?
– Давно уж! – смеялся Борис. – Встал в очередь за бутылочкой, – указал он на несколько бутылок «Фанты» на столе, – полчаса отстоял и взял семь. Все равно, думаю, кого-то из знакомых встречу. В цехе сюда много билетов было…
– Молодец! – радостно вскричал Роман. – Нам в очереди не стоять! Пару бутылочек возьмем, – подмигнул он Ире и вытащил рубль. – Сколько за пару бутылок? Рубль хватит?
– Да брось ты! – отодвинул рубль Борис. – Спрячь!.. Не занимайся ерундой!.. Мне Ванек говорил, что вы с Галей и женой Алеши будете, где же они?
– Ты был у Егоркина? – спросил Роман, пряча рубль в карман. Он взял открытую бутылку и стал наливать в бумажный стакан Ире.
– Вчера… Перед работой… Вы только что ушли, я подъехал. А где же Галя со Светой?
– У нас места рядом, но мы не договаривались встречаться, – ответила Ира. Она с улыбкой глядела, как шипит, пенится в стакане желтая жидкость. Выпила и сказала:
– Я покину вас на минуту…
Роман кивнул, посмотрел ей вслед, повернулся к Борису и засмеялся:
– Мне иногда зарезать тебя хочется в темном месте!
– Хочется посмотреть, какого цвета моя кровь? – поддержал шутку Борис.
– Нужна мне твоя кровь, мне деньги твои нужны… Где ты их столько берешь, а? Зарплата у тебя в два раза меньше моей, на бензин «Жигулям» только, а живешь как! И кооператив, говорят, получить вот-вот должен…
– А калган этот на что? – постучал себе по лбу Борис. – Шевельнул мозгой, вот и деньги!
– Шевельнул! – серьезно и огорченно вздохнул Роман, добавляя в стакан «Фанты». – Тянешь копейку от зарплаты до зарплаты! Неужели всю жизнь так? А где они-то деньги берут? – оглянулся Роман на шумящих людей вокруг. – И разодеты как, и копейку не считают!
– Одни у государства тянут, другие у тех, кто у государства. Всегда так было. Со времен Римской империи. И у нас к тому пришло. Все вернулось на круги своя! И дальше так будет идти… Для умной головы тысячи способов разбогатеть существуют.
– Хоть один бы подсказал, – усмехнулся Роман, но глядел он на Бориса серьезно.
– Я-то подсказать могу, но сможешь ли…
– Банк ограбить?
– Зачем? – Борис вспомнил об одном рискованном, но не шибко прибыльном деле, на которое его подбивал в последнее время школьный приятель Венька Шульгин, Веник. С ним он года три назад провел несколько мелких операций. Но за эти три года Борис заматерел и перестал размениваться на мелочи.
А Веник годы эти вынужден был провести под бдительной охраной. Вернулся недавно, огляделся и за прежние мелкие дела взялся. Отшивать его Борису не хотелось, вдруг в будущем пригодится. Кто знает, как жизнь повернется. Может, пофартит скоро, мечта исполнится – фирму свою откроет, а фирме работники нужны. Веник был первым потенциальным работником. Вот и второй! Романа повязать можно. Сам напрашивается. Подключить его к операции Веника статистом. И оба довольны будут. Выгорит дело – хорошо! Благодарны ему будут. Не выгорит – сами виноваты, не могли на высокой ноте удержаться. Дело хоть и рискованное, но милицией вроде не пахнет!.. Все это мгновенно пронеслось в голове Бориса, и он, увидев возвращающуюся Иру, торопливо сказал, что познакомит его с человеком, который поможет ему за полчаса рублей двести заработать.
Они захватили с собой оставшиеся четыре бутылки «Фанты» и направились к трибунам, где будет стартовать шоссейная гонка, отыскали Галю со Светой. Была с ними и Наташа.
Света сегодня была у матери, разговаривала с ней впервые после того, как вышла замуж. Мать в прошлом году приезжала к ней в Куйбышев, но боль тогда была свежа, и Света не пустила ее в свою квартиру, проплакала всю ночь, а утром написала письмо, прощая. Но встретились в первый раз только сегодня.
Велогонка Роману не понравилась. Смотришь, как мимо тебя мелькают гонщики, мелькнут, и жди полчаса, пока снова появится. Что происходит на шоссе, совершенно непонятно. Хорошо хоть, Борис веселил. Он объявил, что выиграл по облигации сто рублей, показал газету с подчеркнутым номером в таблице.
Девчата хохотали:
– Силен! С тобой дружить стоит!
Просмеялись четыре часа.
Алеша в гонке был незаметен. Ни разу не назвал его имени радиокомментатор. Пришел он в первой группе, но в призеры не попал.
Нашли его около машины куйбышевской команды. Он, мокрый весь, пил сок, запрокинув голову, из пластмассовой фляжки. Его окружили, познакомили с Борисом, рассказали, что он сто рублей выиграл и предлагает по такому случаю посидеть в кафе. Алеша почему-то пристально посмотрел на Бориса, будто что-то припоминая, и согласился.
– Как его зовут? – быстро, чуточку понизив голос, спросил Борис у Алеши, указывая глазами за его спину.
Лазарев обернулся и увидел сзади в двух шагах от себя Николая Кончакова, приятеля своего по куйбышевской команде. Он устало стягивал с себя мокрую майку.
– Коля… Кончаков. А что?
Но Борис, не отвечая, шагнул мимо него с таким видом, будто бы неожиданно встретил давнего своего друга.
– Коля, привет! – воскликнул он радостно. – Поздравляю! Молодец! Ты так хорошо шел… Если бы не тот, в зеленой майке, кубок был бы твой! Он, сволочь, прямо перед финишем под велосипед твой бросился…
– Да, да, точно! – воскликнул Кончаков с жаром, пожимая руку Борису. – Я и Харитонову об этом сказал, – взглянул он на Алешу. – А он: позицию надо лучше выбирать! Выбери, когда он под велосипед…
Говорил Николай быстро, возбужден был от неудачи, относительной, конечно. Он третьим финишировал, но, вероятно, мечтал о кубке, сожалел теперь, искал виноватого, чтоб оправдать себя. Борис поразительно точно угадал его состояние.
– А это видно было с трибун? – спросил Кончаков у Бориса и окинул взглядом слушавших разговор девчат и Романа с Алешей.
– Конечно. Все это видели… Мы сейчас в кафе двинем, идем с нами? – предложил Борис.
– Да занят я сейчас, – ответил Николай, глядя на Алешу, и сказал: – Ты хоть бы познакомил с друзьями…
Алеша назвал сестер, Иру и Романа с Борисом.
– Ты тоже из Куйбышева? – спросил Борис у Кончакова. – Хороший город… Бывал я там не раз. Друзей там полно… Слушай, я тебе телефончик свой дам… – Борис щелкнул замками своего импортного кейса, достал записную книжку, черкнул на листке и протянул Кончакову. Все это он делал, продолжая говорить: – Будешь в Москве, нужда какая, смело звони, помогу. Ночевать негде, звони – приезжай!
Роман слушал и удивлялся, как Борис легко и быстро взял инициативу в свои руки. Не понимал он, чей телефон дает Борис. Не в общежитие же он притащит ночевать Кончакова. Но телефон был матери Бориса.
– А ты свой номер не дашь? – продолжал Борис с прежним напором. – Говори, вдруг судьба кинет в Куйбышев, звякну!
Галя с Наташей тоже в кафе не пошли, уехали к Егоркину.
В кафе Алеша был весел, называл Бориса волшебником.
– Я тебя уже видел где-то, – говорил он, наливая «фанты», – может, с Галей, когда в одной компании были? – И вдруг запнулся, держа бутылку над столом: – Вспомнил! Бизнесмен! – Алеша захохотал.
– А я тебя сразу узнал… еще там, в Крылатском, – смеялся Борис.
Света и Роман с Ирой смотрели на них, улыбались, ждали, когда они объяснят, чему смеются.
– Бизнесмен! – тыкал, хохоча, пальцем в плечо Бориса Алеша, потом стал, смеясь, рассказывать: – Он в прошлом году на водных велосипедах соревнования устроил!.. Пять велосипедов, трешка с экипажа в шапку, кто первым придет, тот все деньги забирает… Очередь к нему дураков была! А они раз за разом выигрывали! Десять заездов – сто пятьдесят в кармане…
– Сто двадцать! – улыбнулся Борис. – Тридцать-то наши… Да и поработать за них надо было. Выигрывали-то по-честному…
– По-честному? А что же удрали, когда мы вас пять раз подряд обули?
– Кому охота деньги выкидывать! – засмеялся Борис. – Мы сразу поняли, что вы гонщики. Со мной-то тоже гонщик был, трековик!
– Ох, специалисты!.. Больше не пытались?
– Нет… трудоемко… и прибыль не гарантирована!
Когда вышли из кафе, Борис отозвал Алешу в сторону и спросил:
– Ты часто за границей бываешь?
– Приходится…
– Знаешь, наверное, как там икра наша ценится?
– Слышал.
– Я тебя могу снабдить, когда поедешь… А оттуда японские магнитные браслеты привезешь, трубки-телефоны. Они там по два доллара, а я здесь по пятьдесят рэ возьму. Идет?
– Нет, не идет! Я от тебя этого не слышал. Ты мне не говорил, если хочешь, чтоб я тебя на улице узнавал. Идет?
– Идет, – засмеялся Борис, обнимая и похлопывая Алешу по спине. – Приятель магнитный браслет… вот я и… Заметано…
5
На костылях, на одной ноге Егоркин прыгал по коридорам больницы, гулял по двору с Галей, когда она навещала его, и не было дождя. Две сложнейшие операции перенес он. Первый раз врачи несколько часов собирали его раздробленную ступню. И перевязки проходили мучительно, но нога заживала потихоньку. Врач после первой операции сказал, что, скорее всего, пальцы и сама ступня шевелиться не будут. Срастется все намертво. Но после второй уточнил, что это от самого Ивана зависеть будет: захочет – разработает.
В августе задождило, похолодало, стало грустней проходить время. Галя напомнила Ивану, что до армии он пытался поступить в институт. Теперь ему ничто не мешает, на подготовительное отделение завод даст ему направление. И Викентьев, секретарь комитета комсомола цеха, когда заглянул к нему, сказал: вопросов нет, направление будет! Галя принесла ему школьные учебники, и он вначале неохотно – отвык – стал заглядывать в них, потом втянулся, взялся решать задачи, заучивать полузабытые формулы.
Явился однажды в больницу Антон Маркин. Иван вспомнил, что Маркин мучился по доброй воле над изменением конструкции приспособления, на котором собирали «рукав», и предлагал ему подумать вместе и спросил:
– Как дела с «рукавом»? Не придумал ничего?
– Есть кое-какие мысли, но чего-то душа не загорается, видно, упустил что-то, недодумал… Там, видишь, какая штука… – Антон стал объяснять, как собирают «рукав» сейчас и как, по его мнению, будет лучше.
Егоркин, слушая, пытался вспомнить приспособление. Он видел этот станок, но сам собирать на нем не пробовал. Поэтому не все понимал в объяснениях Маркина. А что тот пытался изменить, вообще представить не мог.
– Нужно своими руками пощупать, – сказал он Маркину. – Так я ничего не вижу.
Галя навещала его часто, были изредка Роман с Ирой. Иван одобрил их решение пожениться. Раньше, до травмы, приходила все-таки мысль иногда к Егоркину: не правы ли те приятели, что говорили, что слишком рано он семейный хомут надевает. При встречах с Галей сомнений не было, но, когда грустно было в одиночестве и думалось о жизни, изредка появлялись сомнения. Тогда вспоминал жизнь знакомых парней, которым под тридцать, а они холостяковали, и видел, что радостей они от своей вольной жизни особых не знают. Андрея Царева все реже можно было трезвым увидеть: прямо из цеха он направлялся в пивнушку. Выходные дни тоже начинал с нее. Изменился за этот год Царев сильно, погрузнел. Щеки опускаться стали… Перспектива такой вольной жизни не грела. Подражать не хотелось.
Андрей на работе подсмеивался, шутил над Иваном, как и многие молодые сборщики, когда узнали, что Иван с Галей подали заявление в загс, мол, одумайся, куда ты лезешь в двадцать лет – пропадешь! Сядет на шею жена, и прощай молодая жизнь, вздохнуть без ее подозрительного взгляда нельзя будет. Иван смеялся, говорил, мол, все, он понял, куда лезет, сегодня же в загс побежит, порвет заявление. Но в общежитии Царев однажды с грустью признался, что и он с радостью бы женился, да где взять сейчас хорошую жену: молодые девки на молодых смотрят, а потасканные даром не нужны. Догадался тогда Иван, что не сладости вольной жизни ведут Царева в пивнушку.
Алеша Лазарев женился и не тужит, а ведь у него цель есть яркая в жизни. Вершина, карабкаться на которую без семьи значительно легче. Но он женился. И женился, как Галя рассказала, без сомнений, мгновенно, и не тужит. Света от него на шаг не отходит. Поэтому и одобрил горячо Иван решение Романа и Иры пожениться, радовался за них, когда они пришли к нему всей семьей, и Соня, дочка Иры, вилась больше возле Романа, чем матери.
Роман рассказал, что он чуть не заплакал, когда Соня впервые назвала его папой. Они ехали из детского сада в автобусе. Роман теперь почти каждый день забирал девочку из сада после первой смены, а Ира ходила по магазинам. Соня в тот день, как обычно, сидела у него на коленях. Сидела и шептала, Ира ей запрещала громко говорить в автобусе, рассказывала, что Елена Ивановна, воспитательница, ругала Славика. Он Вовку в песок головой сунул. Роман слушал, склонив голову, отдыхал, усталый, с нежностью ощущал легкую тяжесть, теплоту тельца девочки на коленях. Шепот убаюкивал. Он улыбался, кивал, когда девочка что-то спрашивала, и вдруг замер, услышав:
– Папа, а Елена Ивановна говорит, что ты долго был в командировке! – Роману показалось сначала, что он ослышался. – А мама говорит, что ты солдатом был… Где ты был, а? Пап?
Роман прижал к себе девочку. В глазах защекотало, и он стал быстро шептать на ухо девочке:
– В армии я был! Солдатом! Мама правильно говорит, а Елена Ивановна не знает… Мама ей не говорила, поэтому она и думает, что я в командировке был…
– Я скажу ей, ладно? – спросила Соня.
– Скажи, скажи! Непременно, скажи!
Вскоре Егоркина выписали из больницы. Но на ногу наступать было еще больно. Шел в общежитие с костылем, но твердо решил сделать все, разработать ногу так, чтобы ходить не хромая.
По утрам, еще в постели, начинал мять, массировать ногу, давить на пальцы, ступню. С каждым днем, по мере того, как покидала его боль, мучил ногу все сильней и сильней… Сколько радости было, когда большой палец чуточку, еле заметно, шевельнулся! А на другой день, окрыленный, он, хоть и с ужасной болью, но смог стронуть с места ступню. По вечерам, когда темнело, он стал бегать. Сильно хромал, подпрыгивал, как ворона, но бегал, упорно наступал, давил на больную ногу. После таких пробежек она ныла почти до самого утра, но не щадил себя Иван, свадьба надвигалась, не хотелось на ней хромать. Ходил пока с тростью. Бывал у Гали часто. Зинаида Дмитриевна была с ним неестественно ласкова. Он догадывался, что не хотела она свадьбы, не хотела, чтобы дочь выходила за хромого.
Поступать он решил на подготовительное отделение МВТУ. Собрал документы, отвез. Собеседование через месяц.
6
На свадьбу из деревни приехала одна мать. Крестный отец Егоркина на пятнадцать суток угодил. Был в Уварове и по пьянке подрался возле пивной. Без очереди лезли за пивом два ухаря, а ему не понравилось, справедливость хотел установить.
За невестой с женихом поехали Роман, он был свидетелем, и Варюнька с Колей Хомяковым. У них полтора месяца назад родился сын. С ним осталась бабушка, мать Егоркина. Колька ехал за крестного, должен был главную роль играть в свадебном спектакле, в покупке невесты, должен был быть говорливым, разбитным, шутками сыпать. Но Колька, наоборот, задумчивым был, неразговорчивым по характеру, и теперь в такси, по дороге к невесте, мучился, припоминая свою первую свадьбу. Женился-то он тогда тоже на москвичке. Но его свадьба была молодежной, студенческой, непохожей на деревенские, где поезд жениха то и дело останавливали, перекрывали путь веревочкой, требовали выкуп за проезд, с шутками торговались и не пропускали до тех пор, пока «дружок» жениха не подносил каждому по чарке, по стаканчику самогона. Роль «дружка» жениха всегда поручали самому болтливому и бесцеремонному из родни жениха. Колька понимал, что он никак не подходит на эту роль, и мучился, то и дело выспрашивая у Ивана, не будут ли требовать выкуп у подъезда, на этаже, у входа в квартиру? Егоркин тоже волновался. Знал он только, что ему какие-то испытания приготовили Катерина и Алеша со Светой. Галя об этом говорила, но какие испытания, от нее скрывали. И Катерина дня три назад, когда он заглянул в цех, сказала ему, смеясь, что ночи не спит, экзамены ему придумывает.
– Ох, и поиздеваюсь я над тобой! – смеялась она.
Катерина была свидетельницей невесты. Парень ее все еще служил в армии. И она по-прежнему ждала его.
– Что-то задерживается он, а? Видеть тебя, наверное, не хочет, – шутил Иван.
– Ты только один такой шустрый: все успел! Из деревни чуть прискакал, увидел девку, сграбастал, вскружил голову. И армию отслужил, и зажениться успел. Во как!
– Я же тамбовский волк! У нас там все шустрые! – смеялся Иван.
А в такси ему не до смеху было: и волнение, и нежность к Гале, и желание поскорей пережить беспокойные дни свадьбы – все перемешалось. Беспокоила и нога. Покалывала чуточку с утра. Может, от волнения, или вчера перетрудил. Ходил Иван дней пять без трости. Бегал по вечерам трусцой. Чувствовал себя уверенно. Очень хотелось Галю из загса на руках вынести.
Колька Хомяков вытирал лоб платком, вспоминая, какие слова говорили «дружки», когда жениху дорогу к невесте перекрывали. Вздыхал: знал бы, какая ему роль на свадьбе выпадет, заранее подготовился. Перечислял в голове, что у него есть для выкупа невесты: денег – рублями-трешками была у него пачка, водки три бутылки, две – шампанского, бутылка лимонада.
– Варя, а стаканчики мы забыли! – испугался Колька, поворачиваясь к жене. – И открывать бутылки нечем!
– А куда же ты смотрел, – сердито спросила Варюнька, и Колька отвернулся, переживая.
– Бутылку отдашь! – сказал Иван, взглянув на часы. Опаздывали всего на десять минут.
– Пять раз остановят… Где их брать, пять бутылок? – буркнул Колька.
Подкатили к дому. Возле подъезда на скамейке под кустом жасмина сидели три старушки. Они смотрели с любопытством на подъехавшие машины в разноцветных лентах, на жениха, вылезавшего из машины. Колька с подозрением и напряжением взглянул на них. Но они сидели спокойно, молча наблюдали и не намеревались преграждать путь. Варюнька осмотрела брата, тронула расческой его чуб, поправила галстук.
– Ой, пиджак-то как измял! – огорчилась она и стала рукой растягивать, разглаживать складки на полах пиджака сзади.
Колька вытащил тяжелую сумку с бутылками. Они неприятно, глухо звякнули.
– Все готовы? Пошли! – сказала Варюнька и первой двинулась мимо молчаливых старушек в подъезд. Она несла большой букет крупных алых роз.
За Варюнькой шел Колька с сумкой, а за ним уж взволнованный жених со свидетелем. Роман был спокоен, снисходительно поглядывал на Ивана. Понимал, что происходит в его душе, и немного завидовал ему. Расписался он с Ирой одиннадцать дней назад. Свадьбы не было, не было фаты на невесте. Собрались друзья, близкие, поздравили, пожелали счастья. Сплясали под магнитофон и разошлись. Были, конечно, и Иван с Галей.
На лестнице Колька догнал жену и пошел рядом, потом обогнал. Никто пока их не встречал. Может, так и в квартиру ворвемся, думал он, но на четвертом этаже вход на площадку, где нужная дверь в квартиру была, перекрыт куском фанеры. За ним стояли два парня и три девушки. Никого из знакомых Егоркина среди них не было. После Иван узнал, что это были одноклассники Гали, жившие в этом доме.
– Что такое?! – удивленно воскликнул Колька, начиная игру. – Что здесь произошло? Мы опаздываем!
– Таможня!
– Хода нет!
– Выкуп! Выкуп!
– Таможенный досмотр!
– Проход только с выкупом! – загалдели ребята.
– Что за выкуп? – продолжил громко удивляться Колька. – Говорят, торопимся!
Дверь в квартиру Лазаревых открылась на шум, выглянула Катерина, посмотрела на Егоркина, засмеялась и захлопнула дверь.
– Ничего не знаем! Выкуп! А ну показывайте, что за товар у вас?
– Какой товар? – закричала Варюнька, перекрывая шум. – Мы сами за товаром торопимся! Будем с товаром возвращаться и покажем! А сейчас пустите! – Она попыталась отодвинуть фанеру.
– Э-э! Нет! – засмеялись, загалдели ребята. – Хотите товар, гоните выкуп!
– Может, мы не сюда попали? – повернулся Колька к Ивану. – Может, не тот подъезд? Ты погляди хорошенько! А то двинули в другой подъезд – там ни таможни, ни выкупа!
Егоркин сделал вид, что осматривает двери квартиры, и сказал дрожащим голосом:
– Вроде бы… здесь!
– Раз здесь, надо пробиваться! – проговорил Колька. – От этих рэкетиров никуда не денешься. Что за выкуп вам нужен? Называйте цену!
– Эх, что же взять! – почесал затылок парень в белой сорочке.
– Бери бутылку, и пусть проваливают! – громким шепотом подсказал ему на ухо другой.
– Эх, была не была! Гоните бутылку!
– Бутылку?! Это не вопрос, – говорил Колька, расстегивая сумку. – Так бы и сказали, а то шуму сколько! – Он вытащил бутылку лимонада, сунул в руку парню и ухватился за фанеру. – Вперед, ребята! Путь свободен!
– Э-э! Нет! Нет! – загалдели и удержали его парни.
Дверь квартиры снова открылась. На этот раз выглянули улыбающиеся Наташа со Светой. Они смеялись, смотрели на шуточную перепалку.
– Что такое! – громко возмущался Колька. – Выкуп дали? В чем дело?
– В бутылке вода желтая, а нам прозрачная нужна!
Парень сунул лимонад назад. Колька взял ее.
– Ах, какие капризные! Прозрачной в кране – хоть залейся! Где свидетель? – оглянулся Колька назад. – Гони в квартиру, набери им прозрачной в бутылку! А ну, пустите!
– Не пойдет! Гони выкуп! – смеялись, шумели ребята. – Ты в сумку загляни! Может, там прозрачная есть?
– А ну, посмотрим? Эта, что ли? – вытянул Колька бутылку водки.
– Она! Она! – закричали ребята.
– Ну, так берите! – сунул Колька им бутылку.
Фанера отлетела в сторону. Ребята хотели отойти, пропустить жениха, а вход в квартиру тут же перекрыли Катерина, Наташа и Света. Но все они смешались в кучу. Колька решил, что эти же ребята перекрывают вход в квартиру. Это было не по правилам. Он навалился на ребят, случайно оказавшихся в двери, крикнул:
– Вперед! Наше дело правое!
На него надавили Роман, Егоркин, Варюнька. Все смешалось, потонуло в криках, хохоте, визге. Пробка в двери образовалась, Егоркин надавил сзади, и все ввалились, влетели в коридор. Колька Хомяков проскочил мимо девчат, отлетевших к зеркалу, и оказался у двери в комнату, за которой, вероятно, и была невеста. По деревенским обычаям, если кто-то из родственников жениха захватывал место за столом рядом с невестой, невеста считалась купленной. Колька хотел ринуться в комнату, но дорогу ему перегородила смеющаяся Зинаида Дмитриевна. Она была в бордовом платье с красной шелковой розой на левой груди. Колька догадался, что это мать невесты.
– Сюда нельзя!
– Тут шум-гам! – морщась, покачал головой Колька. – Голова болит. А там тихо. Я туда! – сделал он попытку проникнуть в комнату.
– Нельзя! – снова засмеялась Зинаида Дмитриевна.
Из кухни вышел, улыбаясь, Василий Гаврилович и тоже стал у двери.
«Это родители! Тут и обе бутылки отдать можно!» – повеселел Колька.
Жениха, Романа и Варюньку окружили в коридоре Катерина, Света с Алешей, Наташа, окружили возле зеркала, на одном углу которого висели разноцветные воздушные шарики.
– Сейчас мы посмотрим! – громко говорила Катерина. – Наш ли это жених? А то, может, мы не этого ждем! Ну-ка, ответь-ка! Какое важное событие произошло в жизни невесты в этом году? – Катерина показала лист бумаги, на котором крупно было написано: год 1961-й.
– В этом году невеста родилась! – ответил, запинаясь от волнения, Иван, словно он отвечал урок.
– Правильно, а в этом? – показала Катерина: год 1968-й.
– Пошла в школу…
– Гляди-ка, знает? – притворно удивилась Катерина и показала 1979 год. – А в этом?
– Школу окончила, – уверенно ответил Иван.
– Нет! Нет! Нет! – запрыгала Наташа. – В этом году она с тобой познакомилась!
– Гони штраф!
Егоркин, красный от смущения, сунул руку в карман пиджака и вытянул горсть шоколадных конфет.
– Не совсем точно знает жених биографию своей невесты, – важно объявила Катерина. – Пусть ответит тогда еще на один вопрос! – Катерина взяла большой лист бумаги и показала Егоркину.
Колька Хомяков потянулся через плечо смеющегося Алеши, взглянул на лист. Он был весь в отпечатках накрашенных женских губ разной формы и величины.
– Посмотрим, узнает ли жених губы своей невесты!
– Иван, не промахнись! – крикнул Колька. – Передадут невесте, всю жизнь выспрашивать будет, на чьи ты губы указал!
Егоркин держал лист в руках, разглядывал отпечатки губ. Большие, толстые и слишком маленькие, бантиком, он сразу отмел. Явно не Гали! Но три были схожи, хотя цвет помады был разный. Иван вспомнил, что он недавно покупал Гале тюбик французской помады модного коричневого цвета, и уверенно ткнул пальцем в отпечаток губ с коричневой помадой.
Девчата захлопали в ладоши, закричали:
– Верно! Наш жених! – Катерина подала Ивану булавку. – Проколи один из шариков! – указала она на воздушные шары, висевшие на зеркале. – Узнаем мы сейчас, сколько детей у вас будет!
Иван ткнул булавкой в зеленый шар. Хлопнул он резко, и на пол скатились две бумажки.
– Прочти-ка нам, как ты их назовешь! – подняла бумажку Катерина и протянула Егоркину.
Иван развернул и прочитал смущенно:
– Фекла!
– Ну и имечко! – захохотали все. – А второго как?
– Ферапонт…
Снова хохот. Пока смеялись, Катерина прошмыгнула в комнату. За ней все потянулись. Вход в комнату, к радости Кольки, никто не заслонял. Он, возбужденный препирательствами на лестнице, готов был и дальше прорываться, но, пока Егоркин отвечал на вопросы, остыл, пыл его угас, поэтому он растерялся, когда к двери повернулись. Если бы возникло препятствие, он не знал бы, что говорить.
Посреди комнаты стоял стол с хрустальными рюмками и букетом красных роз. За ним сидела смущенная Галя в фате, а рядом с ней справа пристроилась Катерина.
– Вот наш товар! – выскочила вперед Наташа. – Выбирайте!
– Справа бери! – громким шепотом шутливо указал Колька на Катерину. – Она побольше…
Остановились в двух шагах от стола, смотрели на невесту. Смущенная, с порозовевшими щеками, с милым темным пятнышком родинки на подбородке, в белом платье, в фате – Галя была хороша необыкновенно! Так хороша, что Иван, взглянув на нее, растерялся, сильнее жар почувствовал на щеках своих, помолчал и, снова запинаясь, сказал:
– Сейчас левый товар… в ходу! Левый больше ценится… Слева берем!
– Платить за товар надо… – пропела Катерина.
Колька молчал, не знал, надо ли говорить ему что делать или ждать, что дальше будет?
– И какая же цена ваша? – подхватила Варюнька.
– Цена наша на первый взгляд невысокая, – говорила Катерина. – А если вдуматься – немалая! Пусть платит жених сто копеечек, – пододвинула она блюдце по столу ближе к жениху. – И с каждой копеечкой слово ласковое, нежное говорит невесте… Послушать нам хочется, как станет он звать-величать свою женушку, хватит ли у него нежных слов разнообразных, чтоб не наскучило ей слушать одно и то же… Мы слушаем!
Егоркин растерянно сунул руку в карман. У него было много медных монет, но слов-то где найти столько? Он вытащил горсть монет и стал бросать по одной, приговаривая:
– Желанная, милая, нежная, ласковая моя залеточка, чудесная, дролечка… – и замолчал.
– Золотце!
– Сердечная!
– Березка! – сыпались со всех сторон подсказки.
– Не подсказывать! Не подсказывать!
Егоркин не хотел повторять то, что ему подсказывали, и стал называть другие слова:
– Ягодка! Вишенка! Брусничка моя желанная!
– Яблочко! Апельсинчик! – подсказывали хохоча.
– Лебедушка! Рыбка! Котик! – звякали монеты.
– Козочка! – хохотали.
– Нет! – кричала Катерина. – Домашних животных не принимаем! А то козочка, потом коровушка, а там и свинья рядом!
– Дорогая! Ненаглядная! – бросал монеты Иван. – Родная! Бесценная!
– Девяносто восемь! – закричал Колька. – Еще два – и хорош!
– Самая лучшая! – говорил Иван.
– Все! Все! Сто! – кричал Колька.
– Нет еще! Нет! – отзывалась Катерина.
– А ты повтори! Посчитай!
А Егоркин бросал и бросал монеты:
– Драгоценная! Милая сердцу моему! Сердечная! Березка моя стройная! Светлое солнышко! Любимая! – Это слово он берег напоследок.
– Достаточно! Теперь мы видим, есть слова у жениха нежные! – поднялась Катерина, уступая Егоркину место рядом с невестой.
Открыли шампанское. Шумели, смеялись.
В загсе их развели в разные комнаты. Егоркин стоял в комнате жениха, казался себе большим, неуклюжим. О больной ноге в суете он забыл. Даже не прихрамывал. Варюнька оглаживала его пиджак сзади, осматривала. Рядом, в этой же комнате, группа молодых парней окружила другого жениха, ожидающего своей очереди. И в коридоре толпились люди, разговаривали возбужденно. Изредка доносился женский голос: «Пройдите, пожалуйста, в комнаты жениха и невесты!» Но мало кто слушался. Наконец раздалось долгожданное:
– Егоркин! Егоркин здесь!
– Сбежал! – пошутил кто-то.
Хохот раздался, выкрики:
– Вовремя успел! Молодец!
Егоркин торопливо вышел в коридор, будто действительно испугался, что подумают, что он сбежал, увидел Галю, появившуюся из комнаты невесты, и двинулся к ней.
Что говорила им молодая женщина, стоявшая за столом, как расписывались, как кольца надевали друг другу на пальцы, как поздравляли их: все слилось в памяти в один миг быстролетный, и вспоминалось смутно. Когда выходили из зала в коридор, Иван с гордостью слышал восхищенные слова о красоте его невесты и косил глаза на пол, боялся наступить на длинное платье Гали, из-под которого при ходьбе мило выныривали и прятались белые носы ее туфель. Алеша с фотоаппаратом выбежал на улицу. Иван на пороге подхватил на руки Галю и, осторожно ступая, стал спускаться вниз по ступенькам. Она обнимала его за шею и шептала:
– Дурачок! Тебе же больно!
Он молчал, улыбался, стиснув зубы. Опуская Галю на сиденье машины, услышал, как кто-то в толпе около загса сказал:
– Такую всю жизнь на руках носить можно!
Иван посадил жену в машину, распрямился гордо, радуясь и за Галю, и за себя: все-таки донес жену на руках.
И дальше все сливалось в памяти: суета, шум, веселье гостей, крики «горько», робкие губы Гали. Гуляли в кафе. Был вокально-инструментальный ансамбль. Когда спеты были гостями не очень стройно две-три песни, когда шум за столом стал слитный, музыканты расположились у инструментов, и солист объявил в микрофон:
– Дорогие жених и невеста! Вокально-инструментальный ансамбль «Водолей» поздравляет вас с замечательным событием в вашей жизни и начинает свою программу с вальса жениха и невесты. Просим вас в круг.
Ударили гитары, бухнул барабан. Иван и Галя поднялись и стали выбираться из-за стола. Егоркин дрожал, сердце его колотилось. Он выпил чуточку шампанского, но хмель чувствовался не от вина, а от волнения. Музыка вдруг оборвалась, умолкла. Егоркин увидел, что возле музыкантов стоит один из гостей. Иван узнал брата Василия Гавриловича. Он говорил что-то солисту, который растерянно смотрел на него. Егоркин понял, что дядя Гали сказал музыкантам, что жених хромой. Солист шагнул к микрофону и пробубнил:
– Мы приносим извинения жениху и невесте и… продолжаем нашу программу!
Иван слишком торопливо вывел Галю на середину площадки. Краем глаза он видел, что все гости смотрят на них. Он, чувствуя себя словно в сильном хмелю, крикнул музыкантам:
– Мы ждем вальс!
Солист помедлил растерянно и вновь объявил вальс жениха и невесты. Егоркин видел, как замерли гости. Танцевать он умел, и с Галей не раз приходилось ему танцевать. Вчера, запершись в комнате, они кружились под пластинку.
Гордо откинувшись назад, вел он Галю, кружа по залу. Фата вздымалась от ветра, поднятого быстрым движением, и опадала. Пусть смотрят все, что не за калеку вышла замуж Галя! Танцевали и потом, вместе со всеми. А когда ансамбль умолк передохнуть и гости за столы поползли, Катерина остановила Ивана с Галей посреди зала.
– Гости дорогие! – кричала она. Шумно было. – Нам хочется узнать, как распределят семейные обязанности наши молодые! Пусть они сделают это на наших глазах!
Наташа вышла из-за стола, вынесла, высоко держа над головой, глиняный кувшин, из которого в разные стороны свисали алые ленточки.
– Просим вытащить по одной ленточке, – обратилась Катерина к молодым.
Иван вытянул из кувшина за ленточку маленькую деревянную ложку под хохот гостей, а Галя – кошелек.
– Видите, теперь мы знаем, что кормильцем в семье будет муж, и в то же время он будет помогать жене мыть посуду, но семейные финансы будут в руках у жены! Это хорошее распределение обязанностей!.. Давайте еще по одной!
Галя под хохот и крики вытянула маленькую голышку, а Иван – дом, сделанный из спичек.
– Теперь все ясно! Воспитывать детей будет жена, но хозяином дома будет муж!
Гости смеялись, аплодировали. Иван был доволен, что так удачно потянул за ленточки. Он не догадывался, что, что бы он ни вытянул, Катерина нашла бы что сказать.
И снова была музыка, снова шутили. Варюнька зачитала и вручила молодым шуточные дипломы по ведению домашнего хозяйства. У Егоркина кружилась голова от шума, от поздравлений, от счастья…
7
В Масловку приехали вместе с матерью. На три денька всего приехали. День теплый был, солнечный. Сердце дрогнуло у Егоркина, когда автобус выехал на Киселевский бугор и внизу вдали зазолотились пышно желтые листья ветел.
– Галя, смотри! – не выдержал он радости и указал в окно автобуса. – Масловка!
Иван старался смотреть на родную деревню глазами Гали. Извилистая река Алабушка, сады желтеющие, ветлы осенние под огородами, избы – здорово, что день солнечный! Гале должна деревня понравиться.
Вышли из автобуса на бугре у пчельника, не поехали к мельнице, возле которой по-прежнему стоял сруб избы дяди Петьки Чистякова. Оттуда чуть дальше, да и по деревне идти: расспросы, разговоры. Не скоро до своей избы дойдешь. Спустились к реке, перешли по железному мостику через речушку, прошли три двора – и дома. Деревня тиха осенью. Не видно детей, внуки по городам разъехались. Школьная пора. Только куры роются в навозе неспешно, да пробежит лениво собака.
В избе разобрали вещи, которые привезли с собой, и присели на минутку передохнуть. Мать думала, что собрать на стол. Проголодались в дороге.
– Идет кто-то! – сказала Галя. Она сидела на сундуке у окна.
– Сосед. Дядя Ванька! – глянул Иван в окно.
Шел дядя Ванька нетвердо. У крыльца сразу взялся за столб, помогать стал себе рукой подниматься по ступеням, и Егоркин добавил:
– Выпивши, видать!
– Нет, у него ноги болят, – сказала мать. – Он помногу не пьет… Из-за ног, да наказнился на сына. У Мишки его сердце больное, а от бутылки не оторвешь! Напьется – «скорую помощь» зовут!
Дверь в сенях громыхнула, закрылась, и дядя Ванька, кряхтя, перешагнул порог комнаты. Он крепкий еще восьмидесятилетний старик. Лицо, сколько помнил себя Иван, всегда покрыто у него одинаковой седоватой щетиной. Когда отец Ивана погиб, ночью свалился с трактором под кручу, дядя Ванька помогал матери делать мужскую работу. И Егоркин поэтому всегда чувствовал к нему уважение и благодарность. Дядя Ванька перешагнул порог, глядя на племянника, но обратился к матери:
– Сказали мне, что ты сына с бабой привезла, – проговорил своим хрипловатым голосом дядя Ванька, закрывая дверь.
Иван взглянул на Галю, поднимаясь навстречу соседу, не обиделась ли она, что ее бабой назвали, но Галя улыбалась приветливо.
– Как же ты так, а? – Шагнул дядя Ванька к Ивану. Лицо его сморщилось, глаза повлажнели.
Егоркин обнял его, наклонился, поцеловал в колючую щеку. Дядя Ванька тоже поцеловал его мокрыми губами и повторил горестно:
– Как же ты так, а?
– Женился, что ль? – спросил Иван и подмигнул Гале. Она улыбалась еще шире.
– Женился, это хорошо! Ногу-то, а?
– А что ногу? – притворно удивился Иван. – А это что? Э-эх! Тра-та-а-т-та-та-та, трата-ата-а-та-та! – запел он, заприплясывал, застучал каблуками, пятясь к кровати и ничуть не прихрамывая.
– Ему все нипочем! – засмеялась мать. – Голову потеряет, скажет – новая вырастет!.. Садись, кум, к столу, посиди! – начала собирать на стол мать.
– А у меня, Ванек, ноги отказывают, – дядя Ванька опустился на табуретку у двери к столу. – Ползком полозею!
Галя поднялась помогать матери. Дядя Ванька поглядел, как она носит посуду от судника к столу, и сказал:
– Ладную ты девку отхватил, Ванек! Ладную! Я специально смотрел – встанет она помогать матери, ай нет? Встала… Хорошая хозяйка будет…
Ивану похвала его жены, с одной стороны, была приятна, а с другой – неудобно было, не обидится ли Галя такой деревенской непосредственности. Он не знал, что у Гали радость и покой были на душе с тех пор, как она вошла в избу, так отличающуюся от московской квартиры, услышала голос дяди Ваньки. Слова его о себе она принимала естественно, как единственно правильные. Так и нужно жить, открыто, ничего не скрывая, не тая от людей. Что думаешь, то и говори! И ничего не дрогнуло, когда дядя Ванька заговорил о бывшей девчонке Ивана, только сочувствие появилось, сожаление, что она так себя повела.
– …хорошая хозяйка! – говорил дядя Ванька. – Молодец, Ванек! Так и надо! А тутошняя твоя невеста (Иван нахмурился: зачем, мол, вспоминать о ней при Гале) Валька Пискарева – черт! Пьеть!
– Как?! – удивился Егоркин.
– Страсть как! Мать-то ее самогон гонить… Кажный день на столе… Зятек, друг твой Петька, нахлещется, и она подрядок с ним… Слышь, кума, – повернулся дядя Ванька к соседке, смеясь. – Вчерась иду я с коровника. Темно уж, а они нажрались и песняка на крыльце режут!.. – Дядя Ванька снова повернулся к Ивану. – Из доярок Вальку поперли… Напилась, коровы орут недоеные… А у Петьки права отобрали и машину тоже… Теперь празник у них. Кажный день празник… А Петькина мать-то совсем спилась. Все. Пропала!.. Зимой Васька (отец Петьки) выкинул ее голую в снег, пусть замерзает!..
– Голую! – воскликнул удивленно Иван.
– Без ничего!.. И замерзла б, да бабы увидали, сжалились, в шубу завернули да на печку к Катьке, соседке, унесли. А то б тама была, – дядя Ванька указал в пол. – А в субботу, вот в эту, прошла которая, дочь Федьки Чекмарева из интерната приехала, пузырек привезла. А Федька думал – дикалон, выхлестал и поехал на тракторе, а из него пена полезла, шампунь был. Высунулся он из кабины, трактор идет, гусеница вся в пене. Не приведи Господь!
– А дядя Вася Чекмарев, брат его, отчего умер? Он вроде был здоровый, молодой… Опился, что ль?
– А то чего же?.. Кажный Божий день пил… Нахлестался, как всегда, и дома на печку, а утром жена глянула – у него лапша из носу торчит. Захлебнулся! Отправили на Киселевский бугор (там было кладбище). Страсть, что творится! Двора нет, где б от этого горя не плакали, – указал дядя Ванька на бутылку водки, которую мать поставила на стол. – Нашествие какое-то! Нашествие на Русь! Сроду такого не бывало… Говорят, испокон века на Руси пьють, но на моем веку такого не было. Нет, упаси Бог, не было!
– Врут, дядь Ваньк, не было пьянства на Руси! – сказал Иван. – Я читал, водка у нас в шестнадцатом веке появилась, при Иване Грозном! А до этого шестнадцать веков ее не видели у нас! Вино только князьям привозили! Дорогое для народа было. Медовуху пили да брагу, да и то по праздникам… В будни работать надо было!..
– Медовуху я пил, – одобрительно кивнул дядя Ванька. – С медовухи дураком не станешь!.. А счас все пьют: дикалон, эт конфетка! Зубную пасту пьют, сапожный крем, даже хлорофос наловчились жрать… А за водку все пропивают! Напрочь! Пшеницу в уборочную машинами спускали! Кому надо, с головой зерном огрузились… И никому дела нет! В войну за горсть зерна в тюрьму сажали, а счас…
– Дунька Анохина, тетка моя, горстку ржи с тока взяла, после войны уже… А к ней с обыском! Отец ружье взял – не пущу! Ну, минцанер его и застрелил!.. а счас – бери не хочу! – вмешалась мать и пригласила за стол. – Ну, давайте поближе к столу! Разливай, кум!
Дядя Ванька стал ножом распечатывать бутылку, продолжая рассказывать:
– Я надысь хотел у председателя два центнера зерна курям выписать, а он спрашивает: «У тебя сын на машине работает, ай не наворовал?» Вот так! Он и сам Кандей (Кандеев – фамилия председателя) прет что попало! Говорят, у него сберкнижки от денег трещат… Он говорит: я внуку до Москвы дорогу деньгами выстелю!.. А сыну он у всех на виду «Волгу» на колхозный «газик», «козельчик», выменял! Страсть что творится! Ревизор был, спрашивает: куда сто голов овец делись, а он говорит: волки съели! Списали на волков. А в округе волков с пятидесятых годов не было. Слух сразу б вышел…
– А что же вы молчите? – возмутился Егоркин.
– Кому скажешь?
– Писать надо!
– Писали… И в Москву писали, а они оттуда писульки в Тамбов спустили, а из Тамбова в Уварово… А Кандей давно весь Тамбов купил! Про Уварово я уж не говорю! Он машину мясом набьет и в Тамбов едет, да денег сколь везет, а уваровским мясца надо, сами к нему едут… Мы пишем, а он ходит, смеется: пишите, пишите, говорит, пока чернила есть! Ну, народ рукой и махнул! Не пробьешь! И пить сильней зачал. Один хрен, правды нету!
– Ну, хватит, кум! Давай чуток выпьем за молодых наших! Порадуемся на них!
Дядя Ванька отпил немного из стаканчика, потянулся за моченым помидором.
– Что ж мало так? – спросил Иван.
– А ну ее!.. Вы меня, старика, послушайте!.. Живитя, ни на кого не глядитя! Народ счас с ума сошел: пьют, разводятся, мечутся по земле, как тараканы по полу у грязной бабы… Все пьют, а вы не пейте; разводятся, а вы живитя! Пусть на вас люди радуются! Кому-то и пример показать надо! Жизнь-то не все под гору катиться будет и на горку полезет… Схватится тогда народ за голову, да для многих поздно будет… Живитя мирнея, дружнея! Детей побольше рожайте, и сами будете друг на друга радоваться, а люди на вас!
Иван с Галей слушали, кивали, улыбались, но не вникали глубоко в слова старика: а как же иначе, для того они и поженились, чтоб друг на друга радоваться, не видно было им камней, о которых разбилось столько семейных лодок, непонятно им было пока обилие обломков вокруг.
– Не, дядь Ваньк, мы хорошо жить будем! – сказал Иван уверенно.
– Вы ешьте – закусывайте! – говорила мать. – С дороги хорошо естся! Ешьте!
Когда мать за чайником пошла, Иван спросил:
– Дядь Ваньк, а когда лучше жили, тогда или сейчас?
– А когда тогда-то, до войны, что ль?
– Нет, до колхозов еще?
– Ну, сравнил! Счас, конечно! Тада земля у кажного своя, дядя не придет за тебя делать… Солнышко не проглянуло еще, а ты уж в поле! И ложишься, когда стемнеет. День – год! Ухрястаешься – ноги не держат!.. От чего я счас еле полозею, от энтого самого…
– Да ты и в колхозе не больно сидел! – вставила мать, подходя к столу с чайником.
– А счас что? Уборочная, солнце утром на два дуба поднялось, а Мишка (сын) все спит! Я бужу – глянь, солнце-то где? Рано, грит, комбайны стоят еще… Выспются и работают, и то, две недели – и поля чистые. Техника! А тогда до сентября уборочная, до сентября в поле жили: пока скосишь все косой, пока свяжешь. А молотить только в эту пору… Счас – рай. Живи только. Деньгу-то за уборочную получают – страсть!.. Только работать никто не хочет… Да и некому! В Масловке раньше сто дворов было: недавно, прям, при Хрущеве… Бывало, на праздник народ высыпет на луг – как муравьи! Там игры! Там пляски! Гармони три разливаются. А счас тишина, хоть вой!.. Не платили ведь ничего в колхозе, за так работали. А ведь одежонку на что-то покупать надо! Домашняя скотинка только и выручала… Выкормишь поросенка или телка, гусей там – продашь да фуфайку и купишь. И мясцо было. А как Хрущев всю скотину вывел, ни денег, жрать нечего, и попер народ в города… Счас в Масловке и пятидесяти дворов не насчитаешь, да и то одни старухи в избах…
– Дядь Ваньк, а кто у нас колхоз организовывал, не помнишь?
– А как жа! Помню… Андрюшка Шавлухин! Был такой… Мы с ним вместе росли, вместе на гулянки бегали… Шутоломный мужик… Но грамотный! Секлетарем в сельсовете сидел… Потом, в тридцатом, слух про колхозы пошел. Его в район вызвали, а оттуда он с револьвером вернулся. Собрал всех и грит: все в колхоз, а кто не пойдет, тому фаламейская ночь будет…
– Варфоломеевская ночь, – поправила Галя.
– Во-во, правильно, дочк! Фаламейская! Так и объявил… Слух прошел, что под Паску ночь эта будет. Как стемнело, вся деревня – в ветлы под огороды. Холодно. Половодка только прошла. Грязь… Всю ночь дрожали… Я уж отдельно жил. Жанатый. Я в колхоз сразу пошел. Не побоялся… А дед твой двоюродный Иван Игнатич…
– Это мне он дед, а ему прадед, – поправила мать.
– Ну да, – согласился дядя Ванька. – Отец Дуньки Анохиной, тож однолеток наш Иван Игнатич, горячий был… Я, грит, этому Андрюшке фаламейскую утру покажу, если он мне ночь устроит. И не пошел в колхоз. Заартачился и не пошел!.. Андрюшка тогда его в Казахстан вместе с семьей…
– Иван Игнатич с сестрой Шавлухина гулял, а взять не взял, – вставила мать. – Вот он и мстил!
– С сестрой? Нет, не помню я этого, – покачал головой дядя Ванька и продолжал: – А после войны Дунька с тока зерна в платке взяла… Мать дайча говорила про это, а Андрюшка узнал и с минцанером к Ивану Игнатичу. Иван Игнатич Андрюшку из ружья – раз! А потом уж минцанер его! – повернулся, уточняя, к матери дядя Ванька.
– И оба насмерть?
– Ни капнулись… Да! – вспомнил дядя Ванька. – Дунька Анохина в тот день и родила, Петьку-то… Кстати, Митька, сын ее, который в Москве писателем работает, счас тута, в Масловке. Он не знал, что ты тоже в Москве, адрес твой спрашивал. Ты сходи к нему, пока он тута. Мож, дело у него какое к тебе…