1
Егоркин радостный возвращался домой из института. Хотелось, как мальчишке, бежать вприпрыжку, петь. Казалось все вокруг ярким, многоцветным, хотя было пасмурно. Деревья стояли голые, серые. Асфальт сырой, дома унылые. Морозцы по утрам прихватывали землю, выбеливали инеем пожелтевшую траву. Утром, когда Егоркин ехал в институт, было морозно, а сейчас малость отпустило. Сыро стало.
Иван ездил узнавать, есть ли он в списках принятых на подготовительное отделение. Нашел свое имя, узнал, что нужно для оформления, и радостный мчался домой обрадовать Галю. Она была на второй смене. Подготовительное отделение было дневным, заботило Ивана то, что стипендия невысокая, но радости пока не умаляло. Потом разберется.
Звонил нетерпеливо, представлял, как Галя сейчас рванется к двери, как бросится его целовать, поздравлять. Но дверь открылась не сразу.
– Галочка, целуй! – кинулся к ней Иван.
Галя улыбнулась, клюнула в щеку холодно. Была у нее в глазах печаль.
– Ты расстроена? Что случилось?
– То, что и должно случиться! – громко ответила Галя, и Иван понял, что ответ в основном не ему предназначался. Дома теща была, Зинаида Дмитриевна, но она не появилась в коридоре, не вышла поздравить. В комнате было тихо, словно там никого не было. – Пошли в комнату! – добавила Галя тише.
«Поругалась с матерью! – понял Иван. – И поругалась из-за меня». Вспомнилось, как вчера он, придя домой, застал Зинаиду Дмитриевну на кухне за чисткой картошки и предложил помочь, но теща от помощи отказалась, мол, две только очистить осталось. Егоркин остановился рядом с ней, смотрел, как она работает ножом. Ему показалось, что она слишком неэкономно чистит. У матери из-под ножа кожура вилась тонкая, и он простодушно, без всякой задней мысли, сказал:
– А нас мать учила тонко кожуру снимать!
Зинаида Дмитриевна взглянула на него и, помолчав, ответила:
– В деревне картошка не такая, наверно… Здесь половину выбрасывать приходится, гнилая!
– Это да! – согласился Егоркин. – А вы, чтоб побыстрей, когда чистить начинаете, кастрюлю с водой на газ ставьте… Пока очистите, и вода закипит. Засыпать можно.
На этот раз Зинаида Дмитриевна взглянула на него раздраженно, ехидно:
– Ты сначала вилку в руках держать научись, а потом уж… Яйца курицу учить начали!
Иван смутился, извинился и ушел в свою комнату. За ужином он посмотрел, как вилку держит Галя, и тоже взял так. Раньше он и ложку, и вилку держал одинаково. Зинаида Дмитриевна не удержалась за столом, шуткой вроде, со смешком, но высказалась ехидновато:
– Зятек-то уж учить начал глупую тещу… как картошку чистить, как варить!
Егоркин попытался шутку поддержать, объявил:
– Мы взаимное обучение проходим. Я уже вилку держать научился, – поднял он вверх руку и засмеялся.
Гале шутка не понравилась. Она недовольно отвела от него взгляд.
А перед этим, дня через три после того, как он перебрался в комнату к Гале, вытеснив к родителям Наташу, он слышал, как на кухне Зинаида Дмитриевна сказала Гале раздраженно:
– Что это он смеется так громко. Ты скажи ему – здесь не конюшня! – говорила она довольно громко, вероятно, с расчетом, чтобы он услышал.
Иван ждал: скажет ему Галя это или нет? Галя ничего не сказала. Но смеяться он стал тише и реже. Чувствовал и раньше, что не шибко довольна Зинаида Дмитриевна выбором дочери. Роман говорил ему, когда он еще был в больнице, что Галя пожаловалась Ире, что Зинаида Дмитриевна уговаривает ее отказаться от свадьбы с Иваном, со слезами отговаривает…
И сегодня опять, видно, какой-то нелегкий разговор был. А может, и ссора. Радость угасла. Иван скинул туфли и расстегнул куртку.
– Погоди! – остановила его хмуро Галя. – Не раздевайся! Подожди меня в комнате, я оденусь.
Егоркин, недоумевая, ушел в комнату. Подождал минуты три, пока Галя не позвала его. В комнате матери по-прежнему было тихо. За дверью Егоркин снова спросил тревожно:
– Что случилось?
– Мы на квартиру уходим… Едем квартиру искать в Банный переулок. Там, говорят, можно найти. – Галя старалась спускаться по лестнице впереди Ивана, не глядела на него.
– Что случилось-то?
– Ничего не случилось. Я здесь дышать не могу!.. – ответила Галя. – В одном улье две семьи пчел ужиться не могут, и люди… Если хотим жить хорошо, надо, чтоб с самого начала никто не мешал… А там и нам мешают, и мы мешаем… Было б хоть три комнаты в квартире. Мать с отцом тоже не старые, и Наташка…
– Ну вот, – сказал Иван. – Я же тебе до свадьбы говорил: давай квартиру искать, не будем родителям мешать…
– Говорил! – ласково усмехнулась Галя и взяла Ивана под руку. Они вышли из подъезда. – Мы, бабы, существа бестолковые… пока на себе не испытаем, никому не верим: ни книгам, ни мужьям.
Галя не стала рассказывать Ивану о ссоре с матерью. Началась она с того, что Галя сказала матери, что Ваню, если приняли в институт, из заводского общежития выпишут, надо прописывать здесь. Зинаида Дмитриевна ответила, что и в институте общежитие есть – пусть там прописывается, а в своей квартире она пока не собирается его прописывать, поживут года два, там видно будет. Жить – живите, но прописывать – нет! Потом в который раз с раздражением попыталась выяснить, что думают они с Иваном своими пустыми головами делать, когда он начнет получать ничтожную стипендию, на какие шиши жить, на Галину зарплату? Что же это, Иван будет у них на шее шесть лет сидеть? А если ребенок появится, то они всей семьей усядутся? Галя отвечала дерзко, говорила, что у них самих шеи крепкие, выдюжат. Слово за слово, и поссорились. Обе расплакались. Галя в своей комнате выплакалась и решила, что если сначала мира нет, то и дальше не будет, надо вдвоем жизнь начинать.
Банный переулок поразил их. Вдоль тротуара с обеих сторон на весь переулок дощатый зеленый забор обклеен объявлениями: меняю, меняю, меняю! Стали искать объявления, начинающиеся со слова «сдаю». Такие на глаза не попадались. В основном начинались или «сниму», или «меняю». С полчаса медленно двигались вдоль забора, вперившись в него глазами. Их обгоняли, так же двигались рядом люди, видно, тоже хотели снять, а не сдать. Погрустнели Иван с Галей, сомнение пришло: не найти! Егоркин, глядя на забор, прочитал вслух:
– «Сниму! Норковую шапку, кожаное пальто. Обращаться в Банный переулок после двенадцати ночи. Спросить Федьку Косого!»
– Где? – засмеялась Галя, отыскивая это объявление.
Егоркин тоже засмеялся. Такого объявления не было.
Они не видели, как мимо неторопливо раза два прошла женщина, присматриваясь к ним оценивающе, потом обратилась:
– Молодые люди, вы квартиру ищете?
Они разом обернулись, ответили в один голос:
– Да!
– Вы, видно, поженились только!
Галя с Иваном снова дружно ответили. Женщине было лет тридцать пять. Она была полновата, одета не очень модно: коричневое осеннее пальто, осенние сапоги нашего производства на толстых каблуках, соломенные волосы завиты. Косметики на озабоченном лице самая малость. Вид ее располагал.
– Комната вас не устроит?
Иван взглянул на Галю.
– Можно посмотреть!..
– Мы с мужем в Монголию на два года уезжаем, – пояснила женщина. – Дома свекровь пожилая остается! Чтоб ей не скучно было, комнату одну решили сдать молодоженам…
Переехали Егоркины на квартиру на другой же день. Зинаида Дмитриевна плакала, Василий Гаврилович отговаривал, стучал злобно кулаком на жену: это все ты! Ты выжила дочь родную! Наташа грустно молчала, но в душе радовалась. Наконец-то у нее будет своя комната!
2
В августе и сентябре Роман с Ирой каждое воскресенье водили Соню в парк Сокольники. Ей там нравилось: много аттракционов для детей, мороженое, листья желтые под ногами. Нравилось там гулять и Роману с Ирой. Потом дожди пошли, слякотно стало, облетели-вымокли деревья. Неуютно на улице. И в парк ездить перестали, гуляли, когда дождя не было, по своей улице по тротуару. В это воскресенье солнце проглянуло. Небо утром очистилось, и Соня стала тянуть Романа погулять.
– Пап, пойдем! Пап, пойдем! – прыгала она возле него.
– Погоди, «Утреннюю почту» посмотрим и пойдем! – отвечал серьезно Роман.
– Я пойду маме скажу! – обрадовалась Соня и побежала на кухню к Ире.
Девочку Роман любил, с ней приятно было возиться и разговаривать. Соня тоже любила с ним играть. Ира однажды ночью с некоторой обидой проговорила:
– Вы с Сонькой от меня отгородились, вы играете, а я одна…
– Палас бы надо купить… Соня на полу любит играть, а зимой пол холодный, – заговорил о другом Роман.
– Где его купишь-то! Надо месяц по магазинам гоняться… Да и дорожают они с каждым днем…
– Надо мне, наверно, с завода уходить… Другую работу искать, пусть потяжелей, но поденежней… А так мы из нищеты никогда не выберемся…
Ира только вздохнула. Роман был уже прописан постоянно в ее комнате и не первый раз говорил о том, что пора ему менять работу. Они замолчали. Роман помрачнел, как всегда, когда начинал думать о деньгах, вернее о том, где взять их, вспомнил, как ходили они с Веней на дело.
После соревнований в Крылатском, когда Борис затащил Романа с Ирой и Алешу со Светой в кафе, где они сидели часа два, хохотали, то Алешу слушали, то Бориса. Роман помалкивал: неудобно было за чужой счет сидеть. Борису можно веселиться, он угощает. И страшное желание заиметь деньги охватывало Романа, слово дал себе – хоть на Север завербоваться, но найти деньги, чтобы жить по-человечески, не жаться с копейкой, не чувствовать себя ущербным, когда вокруг хуже тебя люди, глупее, живут по-барски. Поэтому после кафе Роман сам напомнил Борису, что он подсказать хотел, как деньги добыть, и Борис познакомил его с Веней.
Веня худощавый сутуловатый парень двадцати семи лет с быстрыми наглыми глазами, вертлявый болтун. Только увидел он Романа, как стал вести себя с ним, разговаривать так, будто они с детского сада не расставались, за одной партой в школе сидели. И называл Романа то Ромиком, то Романовским, то Ромашишкой – как взбредет в голову. У него была манера коверкать имена приятелей. Борис оставил их одних, они заговорили о деле. Веня еще больше развеселился, хлопнул по плечу Романа, хохотнул:
– Слушай, Романок, я те по порядку изложу! Скажешь, гений я иль не гений! – и стал рассказывать, подхохатывать, размахивая руками, откидываясь на спинку стула. Лицо его играло, двигалось: казалось, что даже нос на месте не был, то вверх вздергивался, то вниз вытягивался. – Надыбал я, значить, Борю и говорю: Боровский, те бабки нужны. А он: кому они не нужны? Правильно, всем нужны! Будут, грю, у нас бабки, Боря, будут! Эврика!.. А он: ты что, в бане был? Архимед?.. Не-е, в бане не был я; я в Фирсановке был, вдоль дач прошвырнулся. Иду, смотрю, экскаватор землю роет… Борюся в хохот: экскаватор, мол, свиснуть решил и дачникам загнать!.. Не-е, грю, Борисюха! Рядом с экскаватором за заборчиком домик хорошенький такой, в старинном стиле. Я за заборчик заглянул, а там парнички, цветочки; клубничка – много парничков, даже стеклянный один, с поднятой крышей. Куркуль живет! Дотумкал теперь, грю? А он дундук, грит: «домик куркуля своротить решил?..» Ну тупой же ты, грю, Борисон! Фантазия у тебя, как у мамонта – тяпнуть да своротить! Что бы ты без меня делал? Экскаватор роет яму под фундамент подстанции. Усек? А рядом с подстанцией еще что-то построить можно на месте садика куркуля, а? Скажи, Борун, грю, архитектор я иль нет? Архитектор иль нет? А он: если ты архитектор, то я солист Большого театра!.. Не-е, грю, ты, Бор, геодезист! Ты, грю, можешь теодолит достать, прибор такой на трех ножках, землю мерить? Не можешь? А у меня знакомый геодезист есть. Бухарик! Он мне его за бутылку на денек одолжит. Сам-то он не хочет! Дрожит! И Борисек в штаны наклал. Ну, и потрясем же мы куркуля, Ромишевский? Ну, скажи, гений я или не гений?
Роман решил подыграть, сказал:
– Ты не гений, ты архитектор!
Веня заржал:
– Прально! А ты геодезист! – ткнул он пальцем в плечо Романа. – Ты будешь только с планкой ходить, помалкивать, а я все сам состряпаю… У меня уж и чертежик непонятный есть!
В субботу они с теодолитом и рейкой, расчерченной жирно на сантиметры, отправились на электричке с Ленинградского вокзала в Фирсановку. Дача куркуля была на самом краю поселка. Роман волновался, да и Веня приумолк. Он посвистывал деловито и с улыбкой посматривал по сторонам. Ножки теодолита висели у него на сутулом плече, в руках три колышка. Роман нес теодолит в футляре и рейку. Забор у дачи был не очень высокий, в рост человека. За ним виднелся добротный кирпичный дом с высокой крышей, с мансардой. Построен он был со вкусом. Метрах в двадцати от забора неподалеку от леса молча стоял экскаватор около ямы и горы вынутой из нее желтой глины.
Веня громко постучал в дверь с табличкой: «Осторожно, злая собака!» За забором раздался хриплый злобный лай собаки. Веня снова постучал и подмигнул Роману.
– Эй, хозяин! – крикнул он.
– Кого несет? – откликнулся сердито женский голос.
– Открывай, бабуля! Из райисполкома. Архитектор!.. И собачку убери!
Дверь открылась. Женщина лет сорока пяти выглянула, осмотрела их недоверчиво и сердито. Была она в теплом халате, в тапках. Волосы на голове кульком. Вид у нее раздраженный, чувствовалось, чуть затронь ее, обольет тебя с ног до головы словесными помоями. Роман заробел, а Вене вид ее придал уверенности: куда было бы хуже, если открыла дверь женщина спокойная и вида интеллигентного. Тогда можно было бы спрашивать водички напиться и удаляться. Женщина отступила от двери на асфальтовую дорожку, ведущую к дому, и буркнула:
– Какая я вам бабуля!
– Извини, мамаша! Зови хозяина! – весело сказал Веня.
– Я хозяйка!
– Это хорошо!.. Ух, садик у вас хорош! – восхитился Веня. Он снял с плеча ножки теодолита и бросил колья на землю. Серый кобель неподалеку лаял, подпрыгивал, звенел цепью. – Парнички!.. Жалко ломать!.. А придется…
– Как ломать? Что ломать? Вы о чем?.. Кто вам позволит!
– Не шуми, мамаша! Есть решение райисполкома… Я архитектор, Вениамин Аркадьевич! А это геодезист Федор Феоктистович!.. Видели экскаватор? – Веня указал за забор. – Знаете, что там будет?
– Подстанция…
– Правильно!.. А склад ей нужен?
– А мне какое дело?.. Сказали, нас трогать не будут… Там пустырь большой!
– По уточненному плану… – Веня полез в карман легкой куртки, взглянул на молча стоявшего рядом Романа и проговорил сердито: – Романовский… Федюньчик, ты что стоишь? Готовь теодолит! – Роман стал поспешно вытаскивать из футляра теодолит, устанавливать треножник, а Веня вытянул из кармана желтый потрепанный лист, свернутый многократно, распахнул его на всю длину: – Гляди, мамаша! – ткнул он в чертеж карандашом, в непонятный квадрат, испещренный цифрами и указателями. – Вот подстанция! А вот коммуникации от нее… Они как раз здесь пройдут, – указал он на забор карандашом. – А вот здесь, где парнички и угол дома, склад поставим. Видите?
Женщина, конечно, ничего не поняла, как не понимал ничего в чертеже сам Веня, но слушала она внимательно и недоверчиво. Собака лаять перестала, лишь урчала глухо.
– Кто вам позволит! – громко сказала женщина.
Собака тут же гавкнула.
Прежней уверенности в голосе женщины не было, появилась растерянность. Это даже Роман почувствовал и приободрился. Он раздвинул ножки треножника прямо возле дорожки и прикручивал теодолит.
– Вы не беспокойтесь! – уверенно сказал Веня, складывая чертеж. – Вам все оплатят… По десятке за дерево, по пятерке за куст… Думаю, за парнички четвертак кинут, и за дом не беспокойтесь… Эх, хорош он у вас! – качнул головой Веня и посочувствовал: – Ломать жалко! Вы не беспокойтесь… На неделе госкомиссия приедет, оценит! Тысячи на три уверенно потянет!..
– На три! – задохнулась женщина. – Мне двадцать предлагали, я посмеялась только… А ну пошли отсюда! – закричала она, видимо, от отчаяния. – Собаку спущу! Тарзан!
Кобель захрипел, заметался на цепи.
– Не хулиганьте, мамаша! – прикрикнул Веня. – Мусора… милиционера позову! Мы при исполнении служебных обязанностей!.. Не мешайте работать!.. Федор Феоктистович, готово?.. Раскладывайте рейку и туда! – указал Веня карандашом за парник, а сам стал к теодолиту. – Мамаша, отойдите в сторонку!
Роман взял рейку, разложил ее и пошел по широкой асфальтированной дорожке к дому, потом вдоль стены к парникам.
– Чего ты обходишь? – крикнул Веня. – Иди напрямик! Все равно через две недели все перекопаем!
Роман двинулся прямо по цветам, ломая стебли.
– Куда ты! – закричала женщина и кинулась за Романом. – Цветочки не топчи, не топчи, гад! Я их срежу! Ох!
Роман остановился за новеньким стеклянным парником. Крыша у него была поднята, и внутри что-то густо зеленело. Рейку он поставил перед собой.
– Левее, левее чуть-чуть! – кричал Веня. – Вот так! Повыше!.. Ничего не видно за этим парником проклятым!.. Да разбей ты эту раму поганую! Крышу, крышу, я имею в виду!.. Торчит, сволочь, метр не видно!
– Только попробуй! Я те разобью! – кричала и женщина на Романа, чуть не плача.
Кобель неподалеку, там, где были яблони, рвался на цепи. Роман не знал, что делать, действительно крышу разгрохать, как требовал Веня, или тот в роль вошел, просто для понта орет.
Женщина заметила, что Роман растерялся, подошла к нему и просительно заговорила:
– Федор Филимонович…
– Феоктистович, – поправил Рома.
– Федор Феоктистович, как же так, а? Как же мне теперь…
– Я-то чего, – смутился Роман и понял, что хорошо, что смутился, нужно играть доброго простачка, которого архитектор шпыняет, как хочет. – Это тот дурак! – кивнул он в сторону Вени, понизив голос, а Веня, увидев, что Роман разговаривает с женщиной, примолк. – На место не выехал, а чертеж сделал. Можно было и склад, и коммуникации на пустыре возводить!.. Но чертеж утвердили: смету составили! Теперь исполнять надо, – вздохнул Роман.
– Может, что сделать можно, а? – с надеждой просила женщина. – Я не постою!
– Наверное, можно! Но ему выговор вкатят, если переделывать.. Вы же видите, он дурак, горлопан, упрется… Вы поговорите с ним… От него зависит…
– Замри, гад! – донесся крик Вени на собаку. – Пришью!
– А он насчет того… – Женщина потерла большим пальцем по плотно соединенным указательному и среднему. – Строг?
– Кто сейчас… – безнадежно махнул рукой Роман и отвернулся.
Женщина торопливо двинулась к Вене, цыкнув по пути на кобеля:
– Сядь, Тарзан! Сядь!.. Вениамин Антоныч… – услышал Роман ее голос со сладкими нотками.
– Аркадьич! – недовольно перебил Веня. – Не мешайте работать!
– Вениамин Аркадьич, можно на минутку вас?
– Чего вам?
– Вениамин Аксеныч…
– Аркадьич, грю! – рявкнул Веня.
– Простите, Вениамин Аркадьич, планчик нельзя ли изменить чуток, а?
– С какой стати нам его менять? – спросил насмешливо Веня.
– Ну как же… Сами говорите, дом…
– Да, дом хороший, а нам-то что?
– Вы обижены не будете, – торопливо заговорила женщина. – Выговор пустяк! Забудут! Я не постою…
– За чем это вы не постоите?
– Ну, я понимаю… План утвержден… Средства нужны…
– Да, средства нужны! – солидно подтвердил Веня.
– Сколько? – тихо спросила женщина.
Веня растопырил на одной руке всю пятерню, а на другой выставил три пальца. Он решил взять себе шестьсот, а Роману дать двести. Хватит тому и четвертой части.
– …десять, – выдохнула с надеждой женщина.
– …сот!
– Ой!
– Федюньчик! – крикнул Веня. – Ломай крышу, чего встал?
– Не надо! – вскрикнула женщина. – Я согласна! – она дышала горестно. – Но у меня наличными столько нет! Я к брату сбегаю. Он рядом!..
Женщина ушла. Веня с Романом стояли у теодолита, ждали. Веня курил, посмеивался:
– Видал, а? Восемь стольников! Заживем мы с тобой, Романчук! Ну не гений я, а? Не гений?
– Гений, гений! – буркнул Роман. Ему хотелось поскорей получить деньги и удрать.
Кобель зорко следил за ними, непрерывно и злобно урча. Послышался разговор за забором. Замерли, прислушиваясь.
– Не мельтеши! – говорил мужской голос. – Наверстаем. Лучше восемьсот потерять, чем все!
Веня подмигнул Роману. Палубин приободрился.
– Здравствуйте! – быстро вошел в дверь полноватый мужчина. Взгляд у него был уверенный, цепкий. Он энергично пожал руку Вене, сразу определил, что он главный, и без предисловий бросил: – Пятьсот хватит, и дело крыто!
– Восемьсот! – покачал головой Веня. Если бы он не слышал слов мужчины, согласился бы на пятьсот, но теперь знал, что тот торгуется. Мужчина, кажется, знакомый был, где-то они общались. Это смутило, и Веня решил, что сильно торговаться не следует.
– У нас только шестьсот на руках имеется…
– Хорошо… гоните шестьсот!
Мужчина вдруг взял в кулак свой подбородок и чуть приоткрыл рот, всматриваясь в Веню и что-то припоминая.
– Архитектор? – быстро ткнул он пальцем в Веню, отпустив подбородок.
– Архитектор! – ответил Веня.
– Архитектор?! – снова ткнул пальцем мужчина.
– Архитектор… – проговорил Веня не столь уверенно. Он узнал. Это был официант. Он однажды Веню пьяного из ресторана выбрасывал.
– Зови милицию! – крикнул мужчина своей сестре.
Женщина испуганно кинулась к калитке. Веня схватил в охапку теодолит, но мужчина врезал ему по шее. Веня чуть не кувыркнулся на землю, удержался, но теодолит выронил и бросился вслед за женщиной, столкнул ее сзади с дорожки и выскочил на улицу. Роману путь к калитке преградил мужчина, и Палубин с рейкой помчался по участку, по цветам к забору. Кобель прыгал, рвался, исходил слюной от ярости. Хорошо, хоть цепь не доставала до забора в том месте, куда бежал Роман. Он перекинул рейку через забор, ухватился за него руками. Ладонь обожгло. Поверху по доскам была прибита колючая проволока. Палубин взлетел на забор, перекинул ноги и повис по другую сторону вниз головой. Зацепился джинсами за проволоку. От страха он резко дернулся. Брюки затрещали. Роман соскользнул, ударился об землю плечом, вскочил, схватил рейку и помчался в лес вслед за Веней. За деревьями оглянулся. Погони не было.
Джинсы были порваны, за теодолит пришлось платить. Борис нахохотался, потом дал взаймы. Опять Роман в кабале у него оказался. Нужно было где-то брать деньги, чтобы с ним расплачиваться. Борис обещал им найти более безопасное и выгодное дело. Подработают и расплатятся. Но месяц целый молчал об этом, хоть и виделись на работе каждый день. И вот в это воскресенье вечером предложил встретиться…
Соня прибежала из кухни и закричала:
– Мама говорит, она обед готовит! Пообедаем и гулять пойдем!
– Ну вот, видишь. Посмотрим «Утреннюю почту», пообедаем, а потом гулять.
– Да-а! А солнышко уйдет… – разочарованно протянула Соня.
– Куда же оно уйдет? Видишь, небо какое голубое, спрятаться некуда! – подвел девочку к окну Роман.
– А летом небо голубое было, да? – спросила Соня. – Голубое-голубое!
– Голубое-голубое! – взял девочку на руки Роман. – Как море, голубое. И бантик твой, – дунул он на голубой бантик на голове девочки.
После обеда гуляли по улице втроем. Соня шла между ними, держалась за руки, подпрыгивала, вертелась, висела у них на руках, поднимаяа ноги.
– Ты знаешь, Ром! – сказала Ира смущенно, не глядя на мужа. – Я, наверно, того…
– Чего? – не понял Роман.
– Беременна… Ты как… – но Роман перебил ее, выпустил руку девочки, обхватил Иру руками, прижал к себе, чмокнул в щеку, в другую, закричал:
– Точно! Точно это?
– И меня поцелуй! – кричала, прыгала возле них Соня.
Роман подхватил ее, поцеловал, спрашивая возбужденно:
– Сонечка, ты хочешь братика? Хочешь, чтоб мы тебе купили братика? Маленького-маленького!
– Маленького-маленького, – повторила Соня и кивнула: – Хочу!
– И я хочу! – вскричал Роман. – И я хочу!
– Ну, успокойся, – смеялась Ира, глядя на них. Она, когда почувствовала, что ребенок будет, волновалась страшно, как отнесется Роман. А ей хотелось родить ему сына.
– Мы сейчас купим? – спросила Соня радостно. – Пошли в магазин! Я играть буду с ним!
– Нет, Сонечка, сейчас не надо. Мы весны дождемся. Чтоб травка была зеленая, тепло было и небо голубое, голубое. И ты тогда подрастешь.
Они смеялись, спрашивали, как Соня назовет братика, будет ли она с ним сидеть, когда мама с папой в кино уйдут. Возбуждение постепенно улеглось. Подумалось Роману, что, как Ира в декрет пойдет, придется на одну зарплату сидеть. С деньгами еще хуже будет. Надо думать, думать, думать! Навстречу им шла молодая женщина в элегантном черном кожаном пальто, в таких же элегантных сапогах, статная в импортной одежде, вела она девочку за руку, наверно, по возрасту чуть постарше Сони. На девочке были настоящие маленькие джинсы, крошечные кроссовки, курточка красивая и шапочка. Маленькая женщина. Когда они прошли мимо, Роман кивнул Ире:
– Видала?
Ира оглянулась, посмотрела им вслед. На джинсиках у девочки была крошечная фирменная нашлепка. Точно, как у взрослых.
– Почему она может свою дочь так одевать, а мы какие-то поганые колготки дочери днями по магазинам ищем? – заговорил Роман. – Почему она так может одеваться, а ты в этом поганеньком пальтишке? Почему? Чем она лучше? Чем? Скажи?
– Брось ты! – сказала Ира. – Плюнь! Может, у нее муж за границей.
– Муж за границей, – передразнил Роман. – Я тоже был за границей. Только я под пулями. Нет, нужно искать выход, выход. Где-то он есть.
3
Суббота у Егоркиных прошла в суете. Они взяли пятьсот рублей из тех, что гости положили им на свадьбу, купили софу, шкаф небольшой, стол кухонный, четыре табуретки. Привезли, расставили в небольшой комнатке. Оглядели, радостные, свое первое гнездышко.
– Хорошо! – сказала Галя.
– Хорошо! – обрадовался Иван. – Устала?
– Ага, а ты?
– И я… Иди сюда, – хлопнул он по софе рядом с собой.
Она села. Он обнял ее, и они стали целоваться. Потом она, сидя, устроилась у него под мышкой и стала блестящими глазами снова осматривать комнату.
– Шторы нужны…
– Зачем?.. Мы же на седьмом этаже…
– Верно! – засмеялась она. – На седьмом этаже, как на седьмом небе… А со шторами уютней! – подумала она вслух.
– Если б наша была комната, тогда…
– Когда мы свою получим? Когда? – вздохнула Галя. – На заводе нужно пять лет отработать, чтоб на очередь поставили, да лет восемь – десять ждать… Значит, в лучшем случае через двенадцать лет… Я к тому времени старухой стану! Тридцать один год будет! Представляешь?
– Представляю! – засмеялся Егоркин. – Горбатенькая будешь, седая!
– А что? Может, и поседею! Рожу тебе пятерых и поседею с ними…
– Во, идея – как можно быстро квартиру получить! Три года – и трехкомнатная!.. Рожать будешь каждый год, и все в ажуре! А лучше всего – сразу тройняшек роди! Из роддома в трехкомнатную перевезут…
– Что я – крольчиха? Сразу троих? – засмеялась Галя. – Это глупости! Вот придумай, как нам действительно можно выкрутиться!
– А я думал, – сказал Иван серьезно. – И придумал! Отрабатываю эти последние две недели на заводе, начинаю учиться и устраиваюсь дворником! Комнату там сразу дают: и прописка будет, и денег к стипендии хорошая добавка!.. А работать по утрам: встал, подмел и в институт.
– Долго думал? Эх ты, дворник… Никуда ты не пойдешь. Учись.
– Не, я пойду! Это точно!
В воскресенье они решили съездить к Роману с Ирой, пригласить их в гости, показать, как устроились. Приехали, но их дома не оказалось. Старушка соседка объяснила, что гулять пошли всей семьей, а когда вернутся, неизвестно. Иван написал записку, пригласил в гости вечером, телефон оставил. И они с сожалением, что не застали друзей, назад отправились.
Вышли из автобуса и Маркина увидели. Иван окликнул его:
– Антон, привет! Ты куда направляешься?
Маркин обрадовался. Был он с мальчиком лет десяти. Иван догадался, что это сын его.
– Мы-то домой! А вы куда? – в свою очередь спросил Антон.
– И мы домой!
– Как? – не понял Маркин.
– А мы теперь живем здесь! Квартиру сняли, вон в том, – указал Иван на белый двенадцатиэтажный дом, через три дома от остановки.
– А я вот в этом! – радостно указал Маркин на дом возле остановки. – Идемте ко мне. Нет, отказываться не надо! Галя, я не слышу. У меня, может, к мужу твоему особые чувства! Я, может, благодаря ему на себя по-иному посмотрел? Идемте, идемте!.. Вовка, сынок, бери за руку Галю. И крепче держи, чтоб не сбежала!
Галя сама взяла мальчика за руку.
– Сын у тебя – копия, Маркин-второй, – улыбнулась Галя.
– А как же. Для себя старались, по заказу. Портрет мой, а характер мамин. Ишь, молчит – слушает. А я бы уж на его месте за эти три минуты сто слов сказал…
Люся увидела гостей, захлопотала. Галя к ней на кухню ушла, а Маркин квартирой стал хвастаться, комнаты показывать, ванную. Ничего особенного у него не было, обычная квартира человека среднего достатка. Но Антон радовался, Егоркин понял его радость: ведь с нуля, с нуля начинали с Люсей.
– Тоша! – позвала жена. – Ты в гастроном спустись, а то ведь ничего нету.
– Это я враз. Это я мигом! – сказал Маркин. – Гастроном прямо в нашем доме, – пояснил он Егоркину.
– Знаем уже. Мы приходили сюда.
Иван пошел в комнату к Вовке.
– Ну, Вовка, хвастайся теперь ты! Как учишься?
– Одни! – Мальчик растопырил пятерню.
– Да ну! – удивился Иван. – Врешь, наверно?
– Нет, смотри. – Мальчик подал дневник.
– В четвертом классе, значит… Ух, ты! Молодец! Это здорово. – Егоркин вернул дневник. – А за верстаком этим ты работаешь? – указал он на невысокий стол в углу, к которому привинчены были небольшие тиски, стоял маленький ручной сверлильный станок, крошечная наковальня. Под столом виднелся ящик с инструментами, аккуратно уложенными в ячейки.
– Мы с папой, – ответил мальчик.
– А инструментов у тебя сколько. Ого, и каких только нет!.. И что же вы с папой делаете?
– Сейчас корабль радиоуправляемый. А весной приемник сделали. Вот! – Вовка взял со стола радиоприемник величиной с толстую книгу, включил и стал крутить. Запищало, засвистело в комнате, потом прорезалась музыка и довольно чистая. – Что хочешь ловит! – похвастался Вовка.
– А где же корабль?
– Мы его только начали… Пошли, я покажу что, – понизил голос Вовка. – Только маме не говори!
Мальчик вывел Ивана на балкон, который был в большой комнате. Там с одной стороны стоял самодельный шкаф, а с другой – от пола до потолка ступенями деревянные ящики с цветами. В самом верхнем ящике рос вьюнок. Он опутал весь потолок и спускался по ниткам к перилам балкона. Егоркин вспомнил, как вчера Галя, когда они шли мимо этого дома от автобусной остановки, увидела зеленый балкон и сказала:
– В нашей квартире на балконе я тоже такие цветы посажу. Видишь, как красиво!
Они тогда не подозревали, что балкон этот Маркина.
– Смотри! – указал Вовка на длинные белые трубы, лежащие у стены. – Мы с папой дельтаплан делать будем… Приготовим все и будем делать! А мама ругается…
– Вот вы где? – услышал Иван голос Маркина.
Он уже вернулся из магазина.
– Что же ты главным не похвастался? – упрекнул его Иван. – У тебя, оказывается, тут целая мастерская.
– Ковыряемся потихоньку, – улыбнулся довольный Маркин. – Я еще забыл сказать, стенка эта, – указал он на мебельный гарнитур «Спутник», – на гонорар за наше приспособление куплена. Когда делали, я и не думал, что нам заплатят… Кстати, приспособление для сборки «рукава» мы с технологом дотянули!.. Сейчас опытный образец делают.
– Я знаю, ты говорил… Слушай, я заходил во второй сборочный к твоему знакомому. Помнишь, ты говорил, что они вдесятером мучаются над одной деталью?.. Смотрел, там действительно что-то не то. Надо вдвоем сходить, покумекать!.. Пошли завтра?
– А тебе сколько осталось в цехе быть?
– Я буду наведываться непременно… Родной цех забывать не собираюсь.
За столом Люся спросила с улыбкой у мужа:
– Ну, как, нахвастался квартирой?
Видно, ей тоже был приятен разговор о том, что у них хорошо все устроено. Была она в розовом в полоску ситцевом платье. Волосы распущенные вились до плеч. Маленькая челка, закрывающая половину лба, спокойное доброе лицо.
– А вы от завода получали ее? – спросила Галя.
– Девять лет в очереди выстояли… Четвертый год живем… – ответил Маркин.
– Да-а! – удивился Иван. – А сколько же ты на заводе работаешь?
– Семнадцать лет отбухал… Я на нем, как и ты, с восемнадцати!
– Тридцать пять лет вам, значит, – сказала Галя и обратилась к Люсе. – Простите, а вам сколько?
– Тридцать три…
Иван с Галей переглянулись и засмеялись. Иван объяснил:
– Галя сегодня говорила, что мы квартиру лет через двенадцать получим, по тридцать одному году нам будет… Она уже старухой станет… Я счастлив буду видеть ее такой старушкой в тридцать три! – улыбнулся Иван, глядя на Люсю.
– Он у меня в дворники собрался, квартиру зарабатывать! – кивнула Галя, смеясь, на Ивана.
– И пойду! – упрямо заявил Егоркин.
– А ты у Гали прописан? – спросила Люся.
– Нет… В общежитии…
– Сначала надо постоянную прописку получить, а потом в ЖЭК идти… А так вас и в комнату временно пропишут обоих, по лимиту. Если идти в ЖЭК, то лучше Гале, техником-смотрителем… Квартиру быстро заработаете… Она москвичка!
– Техником? – спросила Галя. – А что они делают?
– Наряды рабочим раз в месяц закрывают да квартиры принимают, когда кто переезжает… Болтаются без дела да лясы точат!
– А квартиры им сразу дают?
– Вроде бы сразу… Да вы узнайте сами! Зайдите в любой ЖЭК…
Иван вспомнил, что родственник его Дима Анохин, с которым он недавно встречался в Масловке, когда приезжал туда с Галей после свадьбы, работал раньше дворником. Он наверняка знает, чем занимаются техники. Надо ему позвонить, спросить, решил Иван. Всплыл почему-то в памяти разговор с Анохиным в деревне. Дима грустный был, подавленный, сказал тогда, что страшный материал везет в газету. Не думал раньше, что в наше время может быть такое. Средневековье! Особенно запомнились грустные слова Анохина: «Мы говорим, человек рожден для счастья, но не догадываемся, что жизнь наша – блуждание в зарослях в поисках дороги к счастью. Никто не знает, в какой стороне эта дорога. И кружимся мы в зарослях, блуждаем, ветки хлещут по лицу, падаем, набиваем синяки да шишки… Выбрались на тропинку, широкая, много людей протопало по ней. Радуемся – на верном пути, вот-вот выберемся на дорогу, большую дорогу к счастью. Торопимся, бежим, спотыкаемся, а тропинка все уже, все неприметней, глядишь, и исчезла. И опять вокруг одни заросли. И снова кружим, кружим, кружим».
4
Борис, Роман и Веня сидели в кафе второй час. Посреди стола много уже пустых бутылок из-под пива скопилось. Говорил Борис, говорил страстно, яростно. Роман с Веней слушали, чувствовали правду его, видели рядом с ним себя неуклюжими щенками. Завел Бориса Веня. Он предложил план ограбления кассира небольшого строительного управления. Она изредка ездила в кассу треста получать зарплату без сопровождающих. Подстеречь в безлюдном месте и ограбить. Роман выслушал нового приятеля без энтузиазма, мрачно: грабить кассиров он еще не созрел. А Борис взвился:
– Ну, Веник! Был ты Веником, Веником и умрешь! И три года тебя не научили!.. Сколько раз я тебе твердил: забудь свои бандитские замашки! Забудь! Оглянись, время-то какое на дворе. Дебилы одни кастетом да ножом по углам размахивают… Деньги вокруг лежат: оглянись да по карманам рассовывай. Кассира грабить! – возмущенно передразнил Борис. – Если мысли такие не оставишь, обо мне забудь… Мы, по крайней мере такие, как я, сейчас самые нужные люди в стране, самые главные фигуры, самые важные. Без нас общество не может нормально жить и развиваться… Не понятно?.. Поясняю! Общество наше вступило в такой период, когда хлебом народ обеспечен, хлеба народ не требует, он у него есть. Требует зрелищ, наслаждений, красивой жизни. А атрибуты красивой жизни во все века и у всех народов неизменны: одежда, комфорт, вино, женщины!.. Общество наше всем этим обеспечить народ не может. Смогло бы, если бы было справедливое распределение материальных благ… Но достичь этого на земле невозможно. Человек несовершенен. И вот наиболее умные люди поняли, в какой период мы вступили, поняли, что требует народ, и быстро сосредоточили в своих руках все, что дает красивую жизнь… Вы видели хоть раз, чтобы в магазине продавались дубленки, американские джинсы, кожаные пальто? Видели? А оглянитесь вокруг, найдите хоть одного человека в этом кафе не в джинсах… Видите. И больше половины – в американских! Пол-Москвы в американских джинсах да в кожаных пальто и в дубленках, а в магазине их никогда не было. Откуда же они взялись?.. Не было, а склады от них ломятся. Дипломаты везут партиями. Икра на складах зеленеет, плесневеет, потому что нас мало, посредников между потребителями и держателями дефицита. Не пойдет же дипломат на толчок продавать привезенные из-за границы дубленки и джинсы. Так он быстро станет зэком. И завскладом не пойдет на толчок… Мы нужны, мы! Энергичные, деловые, изворотливые! Мы! Бизнесмены! Без нас и те, и другие существовать не могут… Мы должны чувствовать себя фигурами. Главными фигурами в игре под названием жизнь! И доказывать это на деле ежедневно, ежечасно!.. Выпячиваться? Нет! Ни в коем случае! Хозяева жизни не выпячиваются… Пусть чувствуют себя хозяевами держатели дефицита. Пусть тешатся. Будем снисходительны к их слабостям. Но достоинства, достоинства терять никогда не надо. К этому я вас зову, такими я хочу вас видеть! И возможности все в ваших руках. Будете вы и при деньгах, и уважаемыми людьми, и неподсудны. Ваша задача: перераспределение материальных благ между, скажем так, нечестными людьми. А такое перераспределение высоко оплачивается. Пока существует дефицит, будем существовать и мы! И неплохо существовать. А дефицит будет вечно. Всегда будут люди, умеющие создать дефицит… Там, где хозяева все и никто ни за что не отвечает, порядка никогда не будет… А ты грабить! Эх, Веник! Дебил!.. Жаль, морда у тебя не интеллигентная, – пожалел Борис. – Все твои инстинкты на ней читаются… Доверия у клиентов не вызываешь, а то бы я тебя на многотысячном деле попробовал… Совершенствуйся ты! Книжки читай, бодрее будь, улыбайся почаще. И с наглостью твоей, ох как жить можно будет… У Романа видок подходящий, но молод, и опыта нет. Не поверят. Надо начинать с малого. Давайте так… Если вы мне доверяете, а вы доверяете мне, иль как? – спросил Борис. – Работать будем только на полном согласии и полном доверии. Иначе нельзя!
– Доверяем, Боря, не тяни. Руки чешутся… Праздника хочется!
– Праздник будет потом. А сейчас за работу! Тебя, Веня, я командирую в Удмуртию на неделю. Будешь расторопным, заработаешь рублей двести… И никакого риска, Веня. Никакого! Выедешь в следующее воскресенье, а в субботу с Романом можете мелким бизнесом заняться, потренироваться в общении с людьми! Поезжайте в ЦУМ утречком пораньше, там всегда какой-никакой дефицит выбрасывают, занимайте очередь несколько раз, где товар подефицитней, и, когда очередь подходить будет, продавайте ее за пять-десять рублей, дефицит покажет, тем, кто сзади и надежду не имеет достояться… Колов по сорок возьмете – не меньше. Каждый день промышлять в магазине нельзя, примелькаетесь!
– Ага, без риска. А мусора. Там их много, – сказал Веня.
– Друг мой, все продается и все покупается! Красная цена милиционера в магазине – пятерка. Вляпаешься, пятерку ему в зубы и работай спокойно… И работать вежливо, с улыбкой. Притирайся, Ромашка, – похлопал по плечу Палубина Борис. – Спасибо скажешь потом… Я вот что думаю о тебе. Это все мелочи, с очередями-то… Тебе нужно школу хорошую пройти. Лицо у тебя добродушное, глаза доверчивые… Глаза, конечно, измениться могут… С твоими данными большие дела делать можно. Жить по-королевски! На черта тебе завод… Прописка у тебя теперь есть… Хочешь, я тебя официантом устрою в хоро-ший кабачок? Заживешь… Бабки всегда будут… Работа с людьми. Через день. Для бизнеса время есть. Год-другой, и «жигуленок» твой! Обмозгуй! Правда, в кабачок тот нужен взнос солидный. Кусок. Тысяча рублей… Но я тебя по дружбе выручу. Расплатишься!
– Боря, устроишь – я твой! – Роман захмелел от выпитого пива, смотрел на Бориса, как на волшебника, который одним движением руки вытаскивает его из грязи. Опасался одного, как бы все его слова так словами и не остались. – Мой дом – твой дом!
– Моя жена – твоя жена! – подхватил Веня.
– Э, Веник! Это ты брось. Дружба дружбой, а жены врозь! – Роман хлопнул Веню по плечу и потрепал, но тот грубо сбросил его руку со своего плеча.
– Романчук, ты такой же веник, как и я! – И Веня пропел: – Мы с тобой два веника и в одной руке… А зачем мне в Удмуртию, Боря? Ты не сказал!
– Культуру в массы нести будешь, Веник. Работа не пыльная. Приедешь в глухой поселок, подальше от цивилизаций, и будешь ходить по домам, показывать портрет, увеличенный с фотографии – вручу позже, – и спрашивать: не желаете ли, бедные родители, увеличить изображение чад своих, удравших в города, чтоб лучше видеть их слепнущими от старости глазами. Желаете? Давайте фото вашего чада, и адресок ваш записывайте на обратной стороне, и двенадцать рэ готовьте к прибытию портрета. Вот и все!.. Фото сдашь мне… За каждое я плачу тебе семьдесят пять коп. Сто штук – семьдесят пять рэ, двести – сто пятьдесят. Я однажды за час пятнадцать фото взял, усек! Будешь расторопным, за неделю триста привезешь… А дальше пусть тебя не волнует! Твое дело собрать, сдать и бабки на карман!
Борис поручил свою работу батрака Вене. Он изредка батрачил у опытного дельца, которому сильно завидовал и мечтал сам организовать какую-либо подобную фирму. Делец, его по правилам игры звали хозяином, ничего не делал, только работу распределял. Он посылал батраков в глухие уголки страны с таким же заданием, какое дал Борис Вене. За каждую привезенную фотографию платил рубль. Борис решил присвоить четвертую часть, поэтому и предложил только семьдесят пять копеек. Борис считал, что вырос из штанов батрака, но не хотел порывать с хозяином. На всякий случай! И решил перепоручать своим батракам. Фотографии хозяин отдавал фотомастерам увеличивать и платил им по четыре рубля за портрет, потом наиболее проверенный батрак набивал портретами чемоданы и развозил по адресам, раздавал, собирал по двенадцать рублей. Деньги сдавал хозяину, а сам получал с портрета два рубля. Таким образом хозяин, занимаясь только распределением работы, с каждого портрета присваивал по пять рублей. И фирма его процветала.
5
Морозец на улице чувствовался, когда выходили из кафе, где было накурено. Туман стоял от дыма. Поэтому воздух на улице показался необычно легким, свежим. Дышать хотелось.
– Поздняя осень! Здоровый, ядреный воздух усталые силы бодрит, – пропел Борис. – Бывайте, мужики! Я тачку ловлю… Любовные дела впереди!
– И я отчаливаю. Ромишевский, будь.
Домой Палубин приехал в начале двенадцатого. Никогда он еще так поздно не возвращался, да еще выпивши. Но Ира поймет. Он обрадует ее. Давно пора уходить с завода. Там ловить больше нечего… Хватит! Теперь я москвич. Пора в люди выбиваться…
Ира его ждала. Он снимал куртку, она смотрела с упреком.
– Ира, я с Борисом был, – говорил Роман виноватым шепотом. – Выпили пивка…
– Ты подальше от Бориса держись… – грустно произнесла Ира. – Довыпиваешься!
– Ира, ты что? Борис – мировой мужик. Он меня столько раз выручал!
– Мировой, золотой… Чугунный скорее…
– Ты его плохо знаешь! Поближе познакомишься, поймешь…
– Нет у меня желания знакомиться с ним ближе.. Ты есть будешь?
– Не надо, Ирочка! Мы там ели… – Они вошли в комнату.
Палубин подошел к спящей девочке, чмокнул ее в щеку и обернулся к жене, обнял ее, ласково провел рукой по животу.
– Наследник там… Заживем мы с тобой скоро, Ирочка!.. Я тебя обрадовать хочу. Завтра я пишу заявление на расчет. Ухожу из цеха.
– Куда?
– Пойду официантом… в ресторан! – Роман произнес это гордо, глядя на Иру, ожидая от нее пусть не восторга, но радости.
– Ты серьезно? – спросила она нахмурившись.
– Ну да!
– Ты на заводе зарплатой недоволен был, а знаешь, какова ставка у официанта?
– У бармена ставка еще меньше, а ты знаешь хоть одного бармена без машины?
– Я ни с одним барменом не знакома – ни с машиной, ни без машины и знакомиться не хочу, – сердито сказала Ира и дальше заговорила, повышая голос. – Если бы тебе нравилась работа официанта, я бы слова не сказала – иди, работай! А ты заранее надеешься народ грабить! Ты думаешь вообще-то, куда тебя дорожка эта приведет?.. Житью барменов он позавидовал… Да пусть они хоть на трех машинах катаются! Лучше на хлебе и воде сидеть, чем такой жизнью жить.
– Тише ты! Соню разбудишь! – шепотом остановил ее Роман. – Честный народ по ресторанам не ходит… Ты часто по ресторанам разгуливаешь?
– Бывала. И я бывала!
– Раз в год, если не реже. Таких за версту видно… А ворюгу и облегчить не грех! Тем более я иду в такой ресторан, где вся нечисть собирается… Туда простому не попасть.
– Тебе не стыдно слова такие говорить, а? Или в тебе хмель высказывается? Море сейчас по колено, да?
– Ирочка. Милая! – обнял Роман жену, прижал ее голову к своей груди, гладил по волосам. – Жизнь сейчас такая, или лежи в грязи, или… И надо принимать ее такой, как она есть, и жить по ее законам… Я одену тебя, как куколку… Соня у нас красавица. Приоденем ее, как ту, помнишь, сегодня, в джинсиках? Любоваться все встречные будут… А ты какая красавица будешь в фирменной одежде…
– Дурачок!.. Официант! – смеялась Ира. – Завтра прохмелеешь, стыдно будет.
6
У Гали не выходил из головы разговор за столом у Маркиных. И в понедельник после работы, когда Егоркин с Маркиным отправились во второй сборочный к знакомому посмотреть – нельзя ли что придумать, чтобы облегчить там работу, Галя пошла в ЖЭК того района, где они жили на квартире. Ей повезло: техник там был нужен. Галя сидела с главным инженером Ниной Михайловной минут двадцать, выспрашивали друг у друга, пытались понять – одна, что за работа ее ожидает, другая, что за человек приходит к ним? Нина Михайловна понравилась Гале. Чувствовалось, что главный инженер женщина с хваткой, деловая. Поверилось, что обещания ее не пустые слова, а обещала она квартиру служебную в течение года, если у мужа будет постоянная прописка. А если он будет прописан в Москве по лимиту, то жилплощадь будут давать только на одну Галю, поэтому рассчитывать она может только на комнату. И все это будет, конечно, если Галя покажет себя хорошим работником.
Вечером у Гали с Егоркиным долгий разговор был. Егоркин не хотел, чтобы она уходила с завода, не хотел, чтобы жертвовала собой ради него, но Галя убедила, сказав, что работа в ЖЭКе будет интеллигентная, что техниками там люди с высшим образованием, а ее со средним берут.
Начальник цеха выслушал Галю и подписал заявление на расчет без отработки, она получила обходной лист. Вместе с ней собирал подписи Роман Палубин. Он уходил в официанты.
Егоркин торопился домой. Шел снег. Крупные мокрые хлопья падали на асфальт, таяли, образовывали жидкую кашицу, которую перемешивали сотни ног рабочих. В автобусы входили, как в церковь, снимали шапки, отряхивали снег. Иван на снег внимание не обращал, думал о Гале. Хотелось поскорей узнать, как ей работалось в первый день?
– Ну, как? – ворвался он в комнату.
– Ой, расскажу все… Я тебя ждала! Не раздевайся. Поедем к нашим… Мама звонила – зовет. Тоже, наверно, хочет подробней узнать…
– А ужинать?
– Там и поужинаем. Все не готовить, – засмеялась Галя. – Надо нам подольститься к ним… Мама вроде готова прописать тебя, а то ведь так нам квартиру не дадут! А папа всегда был готов!.. Его что-то в школу вызвали… Наташка вроде натворила что. Сейчас узнаем… Мать говорит, она марксизмом увлекалась в последнее время… Маркса, Ленина читает днем и ночью…
– Да! – удивился Иван.
Галя, рассказывая, одевалась, а Егоркин стоял, ожидая ее. Она натянула куртку, сапоги, зонтик взяла, и они вышли на лестничную площадку, лифт вызвали.
– Я уж давно Маркса у нее на столе видела, думала, на урок задали, а у них в классе, оказывается, целая группа марксистов. Новыми интеллигентами себя называют… Целью жизни своей поставили построение коммунизма по Марксу – Ленину, очищение нашей страны от скверны новой буржуазии! Говорят, что власть реальная на местах в руках новой буржуазии. Так они называют торгашей, спекулянтов, взяточников, занимающих высокие посты…
– Ну, дают!
– Они даже собираться стали, вместе читать Ленина и Маркса, обсуждать их слова и выводы, и все к нашей жизни применяют! Мать боится – не дообсуждаются ли они? Не из-за этого ли отца в школу вызвали?
Потом Галя стала рассказывать, как у нее прошел первый день на новом месте.
– Привела меня Нина Михайловна в технический кабинет, а там народу полно, шум, крик… Две бабы ругаются, матом друг друга кроют. Как попало кроют!.. Ну, думаю, влипла, как же тут работать? Ой-ей-ей!
– А ты говорила – интеллигентные люди, – напомнил расстроено Егоркин.
Подошел лифт, распахнул двери. Они вошли.
– Ты погоди… Я о техниках говорила… А по понедельникам в ЖЭКе дворники, рабочие по дому собираются. Дворниками люди разные: и старики, и девчонки, такие, как я, и даже художник один, молодой парень, а рабочие по дому одни женщины. Все, видно, неустроенные, с судьбами изломанными, и пьяницы, вижу, среди них есть! Две такие и ругались, когда я вошла. У одной муж когда-то повесился, так на нее другая кричит: ты его в петлю загнала, такая ты и сякая, и мать-перемать, и страшно слушать! Но Нину Михайловну увидели и сразу примолкли. Ее там, видать, боятся… Девчонки говорят, она всем в ЖЭКе заправляет! А начальник – отставник, бывший майор, больной, кашляет, ему все до фени! Все руководство отдал главному инженеру, и она довольна…
Они вышли на улицу и направились к автобусной остановке. Ждали недолго. Автобусы в это время ходили часто.
– А дела-то ты приняла? Чем ты заниматься будешь? – спросил Иван.
– Принимаю… Дел там до черта! Участок у меня шесть домов. И участок, как поняла я, самый запущенный… В двух пятиэтажках все квартиры с подселением, коммунальные. За квартплату жильцов я полностью отвечаю, премия от этого зависит, а в этих домах, в коммуналках, полно пьяниц. Там один полтора года за квартиру не платит, а несколько человек по году, а уж по пять-шесть месяцев страшно сколько. Нигде не работают, а как заставить заплатить, никто не знает…
– Выселили бы, да и все!
– Я тоже так сказала, а мне говорят: нельзя, закона такого нет. Уговаривай!.. За чистоту на своем участке тоже отвечаю. Следить надо за дворниками, рабочими – иначе премия долой. Зарплата их тоже на мне… А самое страшное, говорят, обход квартир. Ходить по квартирам я должна в своих домах, проверять, не залили ли их соседи, не течет ли кран, нет ли жалоб каких? Девчонка, Шура, которая мне дела сдает, ее, оказывается, в дворники перевели за плохую работу, говорит, взъелась Нина Михайловна, плохо работаю: то не то, это не так! И техники подзуживали… Не сумела ужиться…
7
Василий Гаврилович из школы еще не вернулся. Зинаида Дмитриевна была расстроена, рассказала, из-за чего его вызвали. Наташа сидела здесь же и изредка поправляла мать.
В школу сегодня одна девчонка пришла в сережках с бриллиантиками, хвастаться стала. И ценник с собой принесла, показала. Больше тысячи стоили сережки. Девчонка та, со слов Наташи, всегда ходила расфуфыренная, вся одежда фирменная. Школьную форму она уж забыла, когда надевала. Мать у нее продавец в универмаге, без отца растит… Наташа сказала девчонке, что такие сережки на честные деньги купить нельзя, только на ворованные. И ребята стали смеяться над девчонкой. Она заплакала, убежала домой, матери пожаловалась. Мать в школу примчалась. Наташу к директору требовать стали, чтобы извинилась. А Наташа возьми и ляпни и при матери, что такие сережки можно купить только на ворованные деньги. И не извинилась, как ее ни стыдили, ни уламывали. А вот теперь отца вызвали.
– Нет, дуре, извиниться! – взглянула сердито Зинаида Дмитриевна на Наташу. – Язык бы не отсох. Все б миром и кончилось!
– Иди сама и извиняйся! – обиделась Наташа.
– А зачем Наташе извиняться! – не выдержал Егоркин. История эта его задела. Особенно позиция учителей. – Она же правду сказала!.. Вы, мам, верите, что сережки за тысячу рублей можно купить дочери-школьнице на зарплату продавца?
– И этот туда! – взглянула недовольно Зинаида Дмитриевна на зятя. – Мало ли во что я верю. А делать нужно только то, что люди делают. Если мы все друг другу говорить начнем, что думаем, что тогда будет?
– Честнее тогда все жить станут! – сказал Егоркин. – Будут остерегаться пакости делать, потому что знать будут, что осудят их непременно!
– Верно! Верно! – закричала Наташа. – Я тоже это говорила!.. Я знала, что ты нас поддержишь! – Глаза Наташи горели. Она с восторгом глядела на Ивана, и казалось, готова была вскочить и расцеловать его. – И Юра говорит, что лучшие из тех, кто был в Афганистане, поддержат нас, непременно будут с нами! Они тоже не будут равнодушно смотреть, как душат Родину торгаши и взяточники!
– Ух ты, Родину! – фыркнула, передразнила сестру Галя. – Какие высокие слова!
– Да – высокие! Мы забыли эти высокие слова, а сами стали низкими! – горячо воскликнула Наташа.
– А кто такой Юра? – спросил у нее Иван.
– Вождь новой интеллигенции, – усмехнулась Галя. – Десятиклассник. Она в него влюблена.
– Сама ты влюблена! – вспыхнула Наташа. – Надо сначала жизнь чистой сделать, а потом уж любить.
Из коридора донесся стук двери, в комнату заглянул Василий Гаврилович. Наташа вскочила, с нетерпением глядя на него.
– О чем шумите? – весело спросил отец.
– Рассказывай иди. Не томи душу, – попросила Зинаида Дмитриевна. – Как там?
– В порядке! – отвечал Василий Гаврилович, раздеваясь.
– Ты что, извинился?! – возмущенно вскрикнула Наташа.
– А почему я должен извиняться? – Василий Гаврилович вошел в комнату, пожал руку Ивану, подмигнул Гале. – Ты же нахулиганила!
– Что ты там сказал? – нетерпеливо спросила Зинаида Дмитриевна.
– Я ничего не говорил, я спрашивал… Я спросил у директора, как она считает, можно ли на зарплату продавца купить сережки за тысячу рублей?
– А она? – чуть ли не хором воскликнули все.
– Мало ли, что я считаю, говорит. Если каждый каждому будет в глаза говорить то, что о нем думает… А я спрашиваю: как же вы с такими взглядами учите детей быть честными, принципиальными? Теперь, я говорю ей, я понимаю, почему вокруг нас столько лицемеров, беспринципных, бесчестных, безнравственных людей. Вы их воспитываете… И не будет моя дочь извиняться перед ворами, не будет топтать правду, потому что я хочу, чтобы моя дочь выросла честной, принципиальной!..
– Ох, не видать теперь Наташе золотой медали!.. – горестно воскликнула Зинаида Дмитриевна.
А Наташа подскочила к отцу, обхватила его за шею обеими руками, чмокнула в щеку и уселась на диван рядом. А отец продолжал:
– Потому что я верю, что недолго безнравственность торжествовать будет, недолго будет терпеть безобразия народ, развращения всего и вся… Читали вчерашнюю «Комсомолку»? – обратился вдруг Василий Гаврилович к Гале и Ивану.
– Это статью «Любовь без любви?»? – спросил Иван.
– Да!
– Я читала! – Глаза у Наташи снова заблестели.
– О чем там? – спросила Галя.
– О половой жизни таких вот, как она, – указал Василий Гаврилович на Наташу.
– О Господи! – воскликнула Зинаида Дмитриевна. – О чем только не пишут.
– Писать надо! Надо писать! – энергично повернулся к ней Василий Гаврилович. – Но только не так. Ни в коем случае не так. Не созрел еще для такой темы корреспондент!.. – Василий Гаврилович повернулся к Гале и пояснил ей: – В статье о девчонках-девятиклассницах, которые от нечего делать стали с ребятами жить. Сегодня с этим, завтра с третьим. У них кружок такой образовался! Разврат формой времяпрепровождения от скуки избрали… И корреспондент оказался робким, беспомощным перед развратом, не нашел слов, чтобы показать лицо мерзости, грязи, ничтожества, бездуховности! Одни не знают, где время найти, чтобы успеть задуманное исполнить, сутки растянуть стараются, а этим время некуда деть…
Егоркина снова охватило возмущение, такое же, какое было, когда он читал статью. Вместе с тем он радовался, что не только у него было это возмущение. Но и люди пожившие, как тесть его, также возмущены. И только Василий Гаврилович приостановился, как Иван подхватил с нетерпением и страстью:
– Самое главное, что в статье разврат показан привлекательным, и этим, вольно или невольно, разврат проповедуется. Там страшные слова есть: почему можно в восемнадцать с мальчиками баловаться, а в шестнадцать нельзя? Нельзя! И после восемнадцати нельзя! Разврат и после восемнадцати разврат. А статьей разврат после восемнадцати узаконивается в сердцах школьников…
– Верно! – снова подхватил Василий Гаврилович. – Журналисты не должны быть инфантильными, должны четко понимать, где добро, где зло! Каждый журналист должен чувствовать личную ответственность за состояние нравственности своего народа!
– Лучше, если мы все будем чувствовать эту ответственность! – вмешалась Наташа.
Иван улыбнулся ей одобрительно.
– Думал он об ответственности, корреспондент ваш, – усмехнулась Зинаида Дмитриевна. – Он черкнул, денежки получил, а там и травушка не расти. Все мы люди, все мы человеки!
– Не нужно допускать к печати людей-человеков! – яростно возразил Василий Гаврилович. – Только личностей, одних личностей!
– Откуда им, личностям, взяться! – сказала Галя. Наташа переводила горящие глаза с одного на другого. – Сам только видел, как в школе с юных лет пресмыкаться перед ничтожествами заставляют! Газеты кричали в свое время: джинсы, джинсы, не гоняйтесь за джинсами! А те, кто эти статейки кропал, все в джинсах бегали. Верят-то не словам, делам. Прежде, чем призывать, нужно самому делать то, к чему призываешь… Или сейчас кричат: вещизм, вещизм. Обыватели жизнь на беготню за вещами убивают… Нет, погонять тех, кто не выпускает эти самые вещи, дефицит создает. Если в магазине будут нужные вещи, то вещизма не будет. Пришел, купил да дома поставил или повесил, и никакого культа вещей. Иди да покупай. Слепые, как котята! Кричат о следствии, а причину не видят.
– Да, да! – вздохнул Василий Гаврилович. – Сейчас пропаганда существует сама по себе, а жизнь сама по себе… Не соприкасаются нигде… Что творится? Куда катимся!.. Был я весной в Ленинграде, попал на спектакль «Роман и Юлька» по повести какой-то. Там просто открытый призыв школьников к разврату, оправдание его. Из него и вышла «Любовь без любви?». Если бы я сам четырнадцатилетним посмотрел, все оковы с меня были бы сняты! Понял бы, что разврат – это хорошее дело, и погнал бы девок шерстить! Слава Богу, тогда понимали, где добро, где зло!.. И кому это нужно? Зачем?
– Борьба идеологическая! Совратить нужно молодежь!.. – сказал Егоркин. – Занявшийся развратом уже ни к чему не способен… Все творческие силы, энергия уходят в песок, разлагаются…
– Идейная борьба с Западом, это понятно! – Василий Гаврилович говорил теперь задумчиво. – А это же у нас!
– И у нас, видно, много заинтересованных в разложении общества… – проговорил Егоркин.
– Не то! – воскликнула Наташа. – Не верно! Читайте Маркса! Ленина! У них уже все это написано!.. Плевать хотели те, кто ставил этот спектакль, на общество: на становление его, на разложение. Правда, я не смотрела тот спектакль, не знаю, так ли, как папа говорит, но если так, то постановщиков интересовали только деньги, одни деньги! Они знают, что эта тема нас, молодых, интересовала и всегда интересовать будет, во все века! Значит, спектакль будет пользоваться популярностью долгие годы. Тем более в нем не мораль читают, а говорят, что это не запретно, а хорошо. А мы всегда готовы поддержать такое и побежим смотреть сами и друзьям посоветуем… Значит, постановщикам будут капать денежки… Деньги, чистоган всему причиной… Большинство творческих работников продались денежному мешку, а тех, у кого душа болит за состояние общества, третируют демагогией, не допускают к печати, не дают говорить правду, сразу обвиняют в очернении нашей страны…
– Гляди-ка, начиталась Маркса! – усмехнулся отец. – Соплячка, а туда же, в политику лезет… Уроками бы побольше занималась, к институту сейчас надо начинать готовиться, сейчас учить побольше, а не перед экзаменами… Успеешь Марксом заняться в институте. Начитаешься…
– Но в словах ее много верного… должно быть… – задумчиво произнес Егоркин.
– Расфилософствовались! – поднялась Зинаида Дмитриевна. – Болтай, не болтай, от болтовни нашей ничего не изменится…
– Вот приедет барин! Барин нас рассудит! – пропела Наташа.
Все засмеялись. Улыбнулась и Зинаида Дмитриевна. Она не поняла.
– Стол пойду накрывать, – двинулась она из комнаты. – Болтовней сыт не будешь!
Галя вышла следом за матерью, помогать.
– Как дела-то у вас? – спросил Василий Гаврилович.
– Я последние дни на заводе, а Галя сегодня первый день в ЖЭКе отработала… Возбужденная пришла. Говорит, интересней, чем на заводе.
– Денег там маловато платят…
– Я без дела сидеть не буду… Осмотрюсь в институте и куда-нибудь пристроюсь. Работы много, были бы руки!
– А нога как? Не беспокоит?
– Я уж забыл о ней! – засмеялся Иван.
– Мы с матерью прописку тебе сделаем… Это не вопрос! Жалейте только друг друга. Теперь сам, наверно, видишь, ты для нее, и она для тебя родней отца-матери. Вы не пожалеете друг друга, другие вас жалеть не будут…