1
Перед последним этапом тренер Шадров, как всегда, вечером собрал гонщиков в одном номере. Ребята сидели на кроватях, тренер стоял у окна. Лицо его заметно осунулось, потемнело. Весна, язва беспокоила, но держался он бодро, старался не раздражаться.
– Остался один этап, – говорил он гонщикам. Говорил отрывисто, после каждой фразы на мгновение приостонавливался. – Дела наши блестящими назвать не могу. Всего на сорок секунд опережаем мы команду Франции. Один оступится – и прощай, первое место!.. А в личном зачете вообще… Радовать нас третье место Кончакова и пятое Лазарева не могут. Не та мы команда, чтобы довольствоваться этим… Чувствую, что Кончакова завтра держать будут цепко, не отпустят. Это нужно использовать… Лазарев проигрывает лидеру французу Бадье чуть больше минуты. Это немного, если считать, что завтра будут горы, а в горах, надеюсь, на этот раз Алеша проявит себя. Нет на нем кольчуги… Делаем вид, что по-прежнему работаем на Кончакова. Пусть следят за ним. И ты, – взглянул Владимир Петрович на Николая, – с первых метров веди себя активно, почаще делай рывки! Поддерживайте его, ребята… А ты, Алеша, не высовывайся, сиди смирно. Пусть видят, что ты не боец сегодня. Копи силы, а перед горами, когда холмы пойдут, уйти надо непременно… Уйдешь один, еще лучше! Потерпи… Перед финишем восемь километров всего равнины… Нужно выстоять!.. Аркаша, будь рядом с Лазаревым. Помоги ему уйти…
И вот гонка! День солнечный, ветрено. Шоссе петляет, кружит. Ветер то в лоб, то слева, то справа. Местность холмистая. Вдоль шоссе с обеих сторон пирамидальные тополя шумят, раскачиваются на ветру, шелестят небольшими пока, нежными листочками. Скорость из-за ветра невысока. Трасса трудная. Гонщики знают, что уйдет кто в отрыв, достать смельчака будет непросто, поэтому зорко, напряженно следят друг за другом, готовы в любой момент рвануть за беглецами. Желтая майка Бадье в первый рядах, но он ни разу не атаковал, ни разу не рванулся за Кончаковым, который неоднократно пытался оторваться от каравана. За Бадье это делали гонщики из французской команды. Они бросались за смельчаками, настигали, возвращали назад, а Бадье берег силы. Ему не нужна победа на этом этапе, лишь бы среди первых прийти, и гонка выиграна. Николай Кончаков понимал, что уйди он сейчас без Бадье, и тогда вся советская команда будет работать на него, сдерживать караван. И он не создавал видимость активности, а по-настоящему рвался, но оторваться не удавалось так, как хотелось. Два раза уходил, но оба раза с ним оказывалось два француза. Бадье не было, но все равно французам выгодно идти с ним вдвоем. Финишируют так, и команда французов опередит советскую, а уйти от группы, чтобы он обошел Бадье, не дадут.
Алеша, как и Бадье, держался за спинами впереди идущих, думал лишь о том, чтобы повыгоднее спрятаться от бокового ветра. Володин тоже вперед не шел, то отставал, то приближался. Впереди работало трое наших гонщиков. Один уже вымотался, приотстал. «Попробуем!» – прочитал Лазарев в быстром взгяде Аркаши.
Алеша глянул вперед. Шоссе поднималось на холм. Ветер в лицо. Можно. Они незаметно стали перестраиваться, выдвигаясь в первые ряды. Перебрались на разные стороны шоссе. Решили: один отвлечет ложной атакой, а другой попытается уйти. Володин стал готовиться к атаке открыто. Надо, чтоб за ним следили. На середине холма, когда скорость начала падать и гонщики заработали с напряжением. Аркадий поднялся в седле и рванулся вперед, но его неожиданно спокойно отпустили: мол, иди один, мучайся, ты нам не опасен. Ясно было, что план сорвался, но позиция у Алеши была удобная, и он решил попробовать, пощекотать нервы, кинулся из-за спины Кончакова. Николай должен был отпустить его. На вершине холма оглянулся. Показалось, что не ушел. Трое держались за ним, один француз. Совсем рядом маячил караван. Сбоку Володин. Но караван еще взбирается, а он на холме, и Алеша ринулся вниз, бешено работая ногами. Ветер свистел в ушах. Поворот? Лазарев на скорости срезал угол. Вперед, вперед, оглядываться некогда. Один ли идет? Или вся группа с ним? Скорость, вперед! Не вылететь бы с полотна. Шоссе обогнуло горку и полезло серпантином вверх к перевалу. Работать, работать, чем больше разгон, тем выше взлетишь на скорости. Все! Скорость упала… Алеша быстро оглянулся, отметил, что за ним идут шестеро гонщиков. Володин тоже среди них. Каравана не видно за поворотом. Раскачиваясь, опираясь всей тяжестью тела то на одну педаль, то на другую, полз вверх. Обернулся еще раз, чтобы посмотреть, кто с ним, есть ли французы? Были. Двое. Когда же успел еще один? Жаль. Зорко следили. Но и их двое. Если так прийти, победа команде обеспечена, даже если не удастся оторваться настолько, чтобы занять личное первое место. А сейчас трудиться, трудиться… Финиш далеко! Перед вершиной Алеша снова посмотрел назад. Один гонщик исчез, отстал. К сожалению, не француз. Оба шли следом. Хоть и растянулись немного, но держатся вблизи. Каравана не видно за «техничками». В первой машине с открытым верхом торчала голова Пухначева в желтой шапочке с длинным прозрачным козырьком. Если «технички» здесь, значит, отрыв хороший… Опять спуск, мелькание скал, валунов, свист ветра. Напряжение, но все-таки передышка. Потом снова вверх, снова вниз, холмы, и наконец сравнительно ровное шоссе. Впереди немец. Французы откровенно халтурили. Им невыгодно уходить далеко от каравана. Бадье первого места лишат. Если уйдут минуты на две, тогда Алеша по сумме всех этапов опередит его. А немец и голландец трудились честно. Чем дальше оторвутся, тем выше поднимутся их команды, возможно, и призовые места возьмут. И шанс у каждого есть выиграть этап. В общем зачете они отстали сильно, надежды на призовое место ни у кого из шестерых, кроме Алеши, нет. Теперь советские гонщики, команды ГДР и Голландии, оставшиеся позади, сдерживают караван. А город уже виден. Километра четыре до него да по улицам не больше двух.
– Ну как ты? – оглянулся Володин на Лазарева.
– Нормально, – выдохнул Алеша.
– Надо подальше оторваться…
Только Аркадий отвернулся, как услышал легкий хлопок сзади и вскрик Алеши.
– Прокол!
Володин сразу тормознул, слетел с велосипеда, сунул его Лазареву и крикнул:
– Гони!
Четверка гонщиков удалялась от них стремительно. Теперь французам можно уходить. Если хоть один из советских отстанет на сорок секунд, на время, на которое отстают французы, то командный зачет за французской командой. Алеша вскочил в седло Аркашиного велосипеда и кинулся догонять. Раскачивался, гнал, стоя на педалях. Настиг возле города.
А к Володину подскочила советская «техничка». Пухначев вылетел с запасным колесом. Менял, а Аркадий, дрожа от возбуждения, смотрел, как Алеша пытается настичь беглецов, лихорадочно думал: «Он достанет, а я не успею!» Глянул назад. Гонщиков не видно. Готово. Вскочил в седло Володин.
– Ты должен догнать! Должен! – хрипло крикнул вслед ему Шадров.
Пухначев прыгнул в машину. Их обогнал мотоциклист-информатор. На спине его доска с номерами гонщиков, ушедших вперед, и время, на которое они опережают караван.
– Смотри! – воскликнул Пухначев. – Почти на три минуты ушли! Первое место у Лазарева!!
– Сплюнь! – нервно буркнул Шадров. – С ним двое французов… Личное возьмем, а командное упустим. Для меня в тысячу раз важнее командное…
– Да-а… Секунд двадцать потерял Аркаша, – горестно вздохнул Пухначев.
– А в запасе сорок… Наверстай теперь в одиночку. Последние растеряет! Уйдут французы еще на двадцать секунд, и прощай…
– Наверстает, должен наверстать…
– Был бы Аркаша помоложе.
– Ему еще двадцать шесть.
– Не еще, а уже.
– Ты-то в двадцать семь олимпийским чемпионом стал, – напомнил Шадрову Пухначев.
– Времена были другие… Двадцать шесть сейчас – дремучий старик… Думаю, Аркаша это сам понимает.
Замелькали меж деревьев одноэтажные домики города. Болельщики группами вдоль улиц потянулись.
– Аркаша! – высунулся Шадров из машины. – Прибавь!
Перекресток. Площадь. Поворот на главную улицу. Болельщики стеной. Телекамера видна. На площади брусчатка. Володин хотел проскочить поворот, не сбавляя скорости, но поскользнулся на брусчатке и загремел с велосипедом набок. Ахнули болельщики. Схватился за голову Шадров, а Пухначев вдруг вскочил на сиденье еще не остановившейся «технички», легко перемахнул через лобовое стекло машины на капот, оттолкнулся, прыгнул, опустился рядом с лежащим Володиным, поднял рывком его вместе с велосипедом и толкнул. Аркадий привстал на педали, рванулся… Все это произошло в одно мгновение.
Потом были поздравления, пьедестал, гимн Советского Союза дважды – в честь команды и в честь Алеши, круг почета с лавровыми венками. Только механик Юрий Михайлович Пухначев ничего этого не видел. Он повез велосипеды в ангар: чистить, проверять, подкручивать, подклеивать. Завтра отправляться в Италию, на очередную гонку. Велосипеды должны быть в порядке.
А поздно вечером к нему в номер ворвался Алеша с только что вышедшей газетой.
– Юрий Михайлович, смотрите! – крикнул он, тыча пальцем в снимок и заголовок на французском языке: – «Русский механик выигрывает гонку!» Мы ведь всего на шесть секунд опередили французов. Если бы не вы!..
Пухначев умылся только что, стоял усталый с полотенцем на плече. Быстро вытер руки и схватил газету. На щеках у него и на подбородке блестели капли воды. Глянул на заголовок, на снимок. На нем был схвачен момент, когда он оттолкнулся от капота и парил в воздухе, устремленный к лежащему на брусчатке гонщику.
– Понимаешь, там… – заговорил Юрий Михайлович, медленно вытирая рукой мокрый подбородок, и Алеша понял, что он имеет в виду альбомы с вырезками газет, – там ни слова обо мне не было…
2
Григорий Александрович, друг директора Льва Борисовича, снова явился в ресторан. Палубин заметил его, когда он входил в зал в сопровождении двух молодых людей, державшихся чуть позади его, входил неторопливо, как князь в свою дальнюю вотчину, в которой не часто приходится бывать, входил с доброжелательной улыбкой, уверенный в высоком приеме. Роман похолодел, вспомнив свое унижение, стал молить, чтоб сел он не за его стол. Костик тоже увидел Григория Александровича, подлетел к нему, сгибаясь в полупоклоне, и повел к своему столу. Роман вытер лоб салфеткой, но не покинуло его неприятное чувство от того, что Григорий Александрович в зале и, возможно, следит за ним.
Было только начало вечера, седьмой час. В зале тихо. Музыканты еще не пришли. Половина столов пустовала. На них таблички: «Заказано». Воздух пока свеж, прозрачен, не висит пока дымная пелена. Тихий шелест разговора стелется меж столов. Направляясь за салатами, Роман столкнулся в коридоре со Львом Борисовичем. Он быстро шел навстречу не обычной своей важной походкой, а какой-то подобострастной. Лицо его, как отметил Роман, приготовилось улыбаться. Григорий Александрович позвал, понял Палубин и вспомнил, как Костя говорил, что они давние друзья, и подумал: «К другу так не идут!»
Лев Борисович разговаривал с Григорием Александровичем недолго, поднялся, отыскал глазами Палубина, кивнул легонько на вход в служебное помещение, чтоб, мол, следовал за ним, и двинулся туда. Роман шел, проклиная то мгновение, когда он решился обсчитать этого жлоба. За два месяца потом какую бы сумму он ни называл посетителям ресторана, никто ни разу не пытался усомниться в его подсчете, ни одного нарекания не было. Из-за трешки поганой столько переживаний. Роман готов был тридцать своих отдать, лишь бы оставил в покое. В кабинете своем Лев Борисович остановился посреди, оглянулся и похлопал Палубина по спине легонько.
– Считай, Роман, тебе повезло…
Такой фамильярности со стороны важного Льва Борисовича по отношению к себе Палубин не помнил и растерялся. Готовился он к неприятному разговору, готовился оправдываться.
– Ты знаешь, кому ты квартирой обязан? – спросил, улыбаясь, Лев Борисович.
– Борис устроил.. а как… – пожал плечами Роман.
– Борис, – перебил, засмеявшись, директор. – Борис пешка… Что он может? В исполком звонил сам Леонид Семенович, позвонил, и там ответили: есть!.. Сегодня ты с ним познакомишься…
Кто такой Леонид Семенович, Роман не знал. Но имя это было почему-то знакомо. Где-то он его слышал. Костик, что ли, называл? Нет, не Костик. Вспомнил Роман, как на берегу Истры пристали к ним хулиганы, и когда Борис произнес это имя, говорливый сразу присмирел. А может быть, это совсем не тот Леонид Семенович? Мало ли в Москве Леонидов Семеновичей? Спрашивать у директора, кто такой Леонид Семенович, не решился. Стоял, слушал.
– Он заказ сделал… Сейчас подберут продукты, отвезешь ему на дачу… Это недалеко. Тебя отвезут и привезут. На работу возвращаться не надо… Об одном прошу, будь покладистым! Леонид Семенович со странностями, с чудачествами некоторыми… Постарайся понравиться ему. Попросит что, не отказывай. Будь покладистым! От него судьба твоя зависит…
– А как же? – кивнул Роман в сторону зала. – Я заказ принял.
– Не беспокойся, – снова перебил Лев Борисович. – Передай Косте.
3
Дача Леонида Семеновича стояла на берегу большого озера, на невысоком пригорочке среди хвойных деревьев. Черная «Волга» въехала в ворота и остановилась возле большого бревенчатого дома с мансардой в три окна, с широким балконом. Перила выкрашены в белый цвет, так же, как и широкие, с резными узорами наличники на окнах. Карниз тоже украшен резьбой. Под самыми окнами, в двух метрах внизу, плескались, хлопали о берег волны. Но большая часть уходящего вдаль озера еще покрыта льдом. Сосны шумели, покачивались, поскрипывали тревожно. Еще один домишко стоял чуть поодаль на берегу. Одной стороной он навис над водой, стоял на бетонных сваях. Волны хлюпали под ним. От двери домика деревянный настил убегал метров на пять в озеро. Труба над домиком курилась легонько. «Неужели это банька такая!» – позавидовал Роман.
Он вместе с водителем вытащил из машины хорошо упакованные продукты, и они понесли их в дом. Водитель шел впереди уверенно. Видно было, что он неоднократно приезжал сюда.
Леонид Семенович встретил их в комнате, помог внести коробки. Потом пожал руку Роману, назвал себя. Был он невысокий, плотный, крепкий, с поседевшими курчавыми волосами, одет в джинсы и светлую сорочку с короткими рукавами. Руки в седых густых волосах, даже на пальцах с тыльной стороны пучками седая поросль. Роман, пожимая руку, вспомнил поговорку о волосатой руке, которую неплохо иметь для удачи в делах. Леонид Семенович был улыбчив, прост, без отпечатков барства, так сильно выраженного во всей фигуре Григория Александровича. Приятный, простой человек. На какие странности намекал Лев Борисович?
– Спасибо, Витя, – пожал Леонид Семенович руку водителю. – Покатайся часика три, а к одиннадцати, – глянул он на японские часы на руке – будь! Рому заберешь.
Палубин подумал, что он привезет продукты и вместе с машиной вернется в Москву, не рассчитывал на то, что придется задержаться у Леонида Семеновича.
Машина ушла. Они стали распаковывать продукты, выкладывать на стол. К ним больше никто не выходил. Похоже, что на даче больше никого не было. «Для кого же эти деликатесы? – гадал Роман. – Гости, что ли, сейчас подкатят. Видать, так!» А он должен их обслуживать. Для этого и оставил его Леонид Семенович. Когда стол был накрыт и два прибора напротив друг друга легли, Роман решил, что тот любовницу ждет. Но Леонид Семенович сел за стол и указал с улыбкой Роману напротив себя:
– Прошу.
Палубин удивленно уставился на него, не решаясь садиться: не шутит ли?
– Садись, не буду же я один ужинать, – с укоризной улыбнулся Леонид Семенович. – По стопочке примем. На работу тебе все равно не возвращаться… Давай, давай, – ласково приглашал он. «Не эти ли чудачества имел в виду Лев Борисович?» – присел за стол Палубин.
– Скромный ты парень, – говорил Леонид Семенович, закусывая семгой. – Я рад, что помог тебе с квартирой… Ты откуда родом?
– Я детдомовский. Вырос в Горьковской области…
– Да-а, – с сочувствием протянул Леонид Семенович.
Держался он по-прежнему, как радушный хозяин, просто, естественно. И Роман постепенно стал чувствовать себя за столом свободно. Приятно ему, что один на один с большим человеком ужинает. Наверное, ему нужны толковые молодые люди, деятельные, энергичные, на которых положиться можно. Услышал он о Романе и решил познакомиться поближе, потому и расспрашивает. Ведь говорил же Лев Борисович, что от Леонида Семеновича судьба его зависит. Так думал Палубин и отвечал на вопросы о себе.
– Родителей знаешь?
– Меня мать в роддоме оставила…
– И не пытался найти?
– Зачем?.. Раз я ей не нужен… Проживу.
– Ну и правильно, правильно, – погладил его зачем-то по руке Леонид Семенович.
– До ресторана ты где работал?
– На заводе, сборщиком.
– Понятно… Жена у тебя, дочка. Давно женат?
– Полгода.
– И дочка уже, – засмеялся Леонид Семенович.
Роман рассказал, как он женился. Леонид Семенович слушал с интересом, одобрительно кивал. Чувствовалось, что биография Романа нравится ему. Выслушал и взялся за бутылку.
– Еще по маленькой – и в баньку… Я баньку натопил… Банька у меня неплохая. Люблю попариться… Выпей, выпей…
Предбанник весь в розовых коврах: пол, стены. Телевизор на тумбочке, рядом японский магнитофон. Напротив столика на колесиках – два кожаных дивана. Небольшой холодильник между ними. На столике два чистых полотенца, простыни. Леонид Семенович включил магнитофон. Музыка тихая, расслабляющая. Нежный женский голос пел, наверное, об очень интимном.
Роман раздевался смущенно, хоть и захмелел, а робел, не понимая, почему ему, незнакомому юнцу, такое доверие: роскошный ужин, банька.
– Что это у тебя? – увидел Леонид Семенович рубцы на теле Палубина.
– Служил в Афгане.
– Понятно… А кожа какая у тебя нежная! – с любовью глядя на него, произнес Леонид Семенович и ласково потрепал по груди. – Пошли.
Вступили в моечную: деревянный, чистый до желтизны пол, широкая, такая же желтая скамья посреди, простой душ, душ Шарко, бассейн почти на полкомнаты. Передняя стенка бассейна стеклянная. Видна чистая прозрачная вода. На скамье шайки, березовые веники. Леонид Семенович взял один, встряхнул. Сухие листья зашуршали.
– Ах, попаримся славно! – сказал он радостно. – Люблю русскую баню. В финской не тот смак.
Парная небольшая, вся деревом обделанная. Три полки ступенями к потолку.
– Забирайся, – указал Леонид Семенович на верхнюю, а сам накапал в ковшик эвкалипта и плеснул на камни в печь. Пар шибанул оттуда горячей волной. Запахло лесом, хвоей.
Роман лежал на широкой скамье на животе. Леонид Семенович прилег рядом, погладил его по спине и не убрал руку, лежал, обнимая за поясницу. Палубин напрягся сначала, когда он руку положил, потом забылся. Нагрелись, стали париться. Роман веником работать не умел. Леонид Семенович показал ему, как нужно пройтись над телом веником, не касаясь, горячим воздухом обдать, потом, помахивая, огладить кончиками листьев все тело, затем легонько ударить и потрясти веник, ударить и потрясти и лишь тогда, когда тело совсем размякнет, начинать охаживать по-настоящему.
Вышли из парной, покачиваясь, и в бассейн ухнули. Вода ледяная. Роман выскочил пулей. Укутались в простыни и в предбаннике на диванах расположились. На стол из холодильника чешское пиво выпрыгнуло. Музыка трепетно лилась и лилась. Роман жмурил от удовольствия глаза, улыбался: живут же люди. Улыбался радостно и Леонид Семенович.
Сделали еще заход в парную. Снова посидели в предбаннике. От наслаждения у Романа кружилась голова, Леонид Семенович улегся в моечной на деревянную скамью на живот, а Палубин стал его пеной укутывать. Спина и ноги у Леонида Семеновича волосатые.
– Ох, хорошо! – ахал Леонид Семенович и подсказывал: – Ты руками, руками пока… помассируй легонько. Ох, хорошо!.. Вот так, так… Шею… спину… ноги… всего… Ох, ох!.. Сейчас я перевернусь…
Когда Леонид Семенович лег на спину, в глаза Роману бросилось, что он возбужден. Палубин смутился, старался не смотреть куда не следует. Растирал, гладил там, где хотелось Леониду Семеновичу. Он продолжал ахать. Лежал с закрытыми глазами, дышал часто. Вдруг вскочил, охая:
– Теперь я тебя… ох… Ложись!
– А мочалкой?
– Потом, потом… ох… Ложись! – Роман заметил, что руки у него дрожали, а глаза выкатились еще больше, горели.
Палубин улегся осторожно, волнуясь почему-то. Леонид Семенович намылил его быстро и стал поглаживать дрожащими руками, продолжая охать. Когда он руку запускал куда не следует, Роман ежился, напрягался.
– Расслабься ты, дурашка… Ох! Расслабься, милый!
Он вытягивался над Романом, касался спины его своим животом, потом вдруг обхватил сзади, навалился. Палубин рванулся из-под него, выскользнул, упал на пол. Леонид Семенович за ним, поймал.
– Леонид Семенович, – взмолился Роман испуганно. Его тряcло. – Не надо! Я прошу…
Дрожал и Леонид Семенович, прижимал к груди голову Романа, приговаривал:
– Ну что ты, дурашка! Что ты…
Сердца у обоих колотились. У одного от страха, у другого от страсти…
4
Ася Деркач почему-то выделила из техников Галю, стала относиться к ней дружески, особенно после ссоры с Лидой. Галя недоумевала, держалась с ней, как со всеми, приветливо и ровно, задания ее выполняла так же, как раньше Нины Михайловны. Считала, что Деркач для нее главный инженер, непосредственный начальник – и только. А начальников положено по имени-отчеству, и звала ее Агнессой Федоровной. А техники, особенно Валя Сорокина, упорно обращались к ней по имени. Когда Вале нужно было что-то спросить у Деркач при других техниках, она столько яду в свой тон подпускала, что смешливая толстушка Лида розовела, надувалась, сдерживаясь, чтоб не захохотать, так, что казалось, она вот-вот, как шар, поднимется к потолку.
– Девочки, зачем вы ее дразните? Последнее-то слово за ней будет… Сами себе жизнь усложняете, – говорила Галя.
– Нет. Мы будем расстилаться перед дурой, – горячилась Сорокина. – Она же дундук полный! Я-то ее знаю. Я за нее полгода наряды на оплату дворникам заполняла, научиться не могла. Она ничего не умеет. Вот увидишь, она тебя заставит все квартальные отчеты делать. Ты и свою, и ее работу тянуть будешь… Я, например, хоть расшибись она, буду только свои обязанности выполнять. За нее палец о палец не стукну. Я ей это уже заявила… Главный инженер! – ехидничала Валя. – Хоть бы образование было, а то у меня техникум, а у нее десять классов. И она мной командовать будет! Мой муж шофер, а у нее следователь, значит, ее повышать надо? Я пахать за нее должна, а она по парикмахерским сидеть, кудри навивать. Плевать я хотела, пусть ее муж приходит и работает, если на то пошло…
– Ты доплюешься… Увидишь, она тебя выживать начнет, – сказала Галя.
– Она уж говорила: пыталась заткнуть, мол, а то тебе здесь не работать. А я ей в обратную: ты не боишься, что твой следователь узнает о твоей прошлой жизни, как мы с тобой в девках по мужикам бегали? Узнает, почему ты рожать не можешь. Иль, говорю, про аборт забыла?
– А она что? – подхватила Лида. Слушала она очень заинтересованно.
– Он не поверит, говорит… Поверит, говорю, найду убедительные слова…
– А я не знала, почему она от бездетности лечится, – с сожалением произнесла Лида.
– Тю! Об этом вся Москва знает… кроме ее следователя. Она страшно боится, что он узнает. Мы с ней подруги были, ближе некуда, а она меня даже на свадьбу не пригласила, боялась, что жениху расскажу о ее похождениях… Раздружились быстро. До сих пор с ним не познакомила… Ты ее не особенно-то на шею пускай, – снова обратилась Валя к Егоркиной. – Сядет – взвоешь!.. У нее теперь по всему ЖЭКу блатные дела пойдут, как в вотчине своей…
Галя вспомнила, что всего три дня назад Деркач спрашивала у нее: готова ли дефектная ведомость на капитальный ремонт тридцать третьего дома? Галя заканчивала ее оформлять, работала над черновиком. Ася взяла черновик, посмотрела, ткнула пальцем:
– Ты в этой квартире линолеум смотрела?
– Я все внимательно отмечала, все осматривала.
– Тут линолеум поменять надо во всей квартире. Я была там, потертый сильно.
– Как же мы будем менять, если у него срок службы не вышел?
– Записывай… Это моя забота! Вот в этих двух квартирах смесители поменять, отметь! А здесь электроплиту.
– Я схожу посмотрю, – неуверенно ответила Егоркина. – Я все внимательно осматривала…
– Галя, я главный инженер! За техническое оборудование квартир отвечаю я… Говорю, записывай!
– Но за дефектную ведомость отвечать буду я.
– Да, будешь. Передо мной, – засмеялась Деркач.
Галя отметила в ведомости все, что предлагала главный инженер: заменить линолеум в трехкомнатной квартире заведующей секцией универмага, электроплиту у директора обувного магазина, а смесители у парикмахерши и продавца гастронома.
Егоркина вспомнила об этом с горечью, но ничего не сказала Сорокиной.
Тревожно стало работать. Идешь утром в ЖЭК и думаешь, какого концерта сегодня будешь участником или свидетелем. Ссориться с начальством не хотелось: из милости с Иваном в квартире живут. В любой момент вышибить могут. Да и со служебной квартирой, если потребуется, потянуть сумеют года два. Лида тоже стояла в очереди на служебную квартиру. Ей тоже уходить из ЖЭКа нельзя, хоть и стояла она на расширение жилплощади. Комната у нее была, но вышла замуж, и потребовалась квартира.
Однажды утром Валя Сорокина вошла в кабинет со словами:
– Девки, что делается! Жанка наскипидаренная. Глянула на меня, думаю, проглотит, а Асюля мрачна-ая… Что-то случилось! Надо ждать грозы…
Лида с Галей переглянулись. Лида зарозовела и уткнулась в бумаги. Она помалкивала, слушая, как Валя с техниками гадают, что могло произойти? К чему готовиться? Грозы ждать пришлось недолго. Люба заглянула суровая и объявила:
– Жанна Максимовна просит всех на собрание!
– Охо-хо! Жанна Максимовна нас просит, – покривлялась Валя Сорокина.
Ася Деркач сидела в кабинете начальницы. Была она действительно хмурая, мрачная, не злая, злая она часто бывала, и к этому привыкли, а понурая, пришибленная какая-то.
– Что с тобой? – с притворным сочувствием глянула на нее Валя. – Муж бросил?
– Валентина Георгиевна, садитесь! – властно перебила ее Жанна Максимовна. – Не паясничайте!.. У нас ЧП, – объявила она, когда все сели, и рассказала, что милиция переслала в ЖЭК письмо техника Лидии Ивановны Проскуряковой, которое она послала начальнику милиции с жалобой на хулиганские действия Деркач, жены сотрудника милиции. – В этом письме большой смысл! Испортить семейную жизнь Агнессы Федоровны. И одна это Проскурякова придумать не могла. Тут без подсказки не обошлось… Недаром Валентина Георгиевна ехидничала сейчас: муж бросил!.. Не бросил! И не бросит, а тень на наш коллектив брошена…
– В письме один смысл, простой, – заговорила дрожащим голосом Лида. – Я хочу, чтобы Деркач перестала издеваться над нами. Только и…
– Я в первый раз о письме слышу! – воскликнула, перебив ее, Валя.
– Я никому не говорила, – продолжала Лида. – И все, как было, написала… И пусть знает, оскорбления я терпеть не буду! А тень бросает на ЖЭК она, а не мы…
Жанна Максимовна недослушала, перебила и долго говорила о том, что делают они общее дело, что жить надо мирно.
Все короткое собрание Деркач сидела молча, слова не проронила. Она надеялась, что Жанна Максимовна публично предложит Лиде написать заявление на расчет, тогда другие, и в первую очередь Сорокина, хвост прижмут, но начальник ЖЭКа закончила собрание примирительной речью. Когда расходились, Деркач заметила, что Лида на мгновение осталась одна, подошла к ней и буркнула тихонько:
– Подыскивай работу!
Лида отшатнулась от нее испуганно.
Девчата увидели это, и в техническом кабинете Валя спросила:
– Что она тебе сказала?
Лида, чуть не плача, ответила.
– Ах, так, сейчас я к Жанке схожу: мне подыскивать, тебе подыскивать, может, лучше ей подыскать. – Валя решительно двинулась к начальнице.
5
Итальянцы любят велосипедный спорт. Если по городу проходит гонка, высыпают на улицы, забивают балконы, высовываются из окон домов, выходящих на улицы. На стадионах ни единого свободного места. Кипит он, когда приближаются гонщики, взрывается, когда финишируют. Особенно если среди первых итальянец. Кертини на гонке «Джиро делле Реджионе» блистал. Выиграл четыре этапа, но никак не мог снять желтую майку лидера с Аркадия Володина. Да, впервые за семь лет, которые Аркадий в сборной, он лидировал, и у него были все шансы, чтобы выиграть одну из самых популярных гонок. На третьем этапе ему повезло, удалось оторваться вместе с двумя малоизвестными гонщиками. Их отпустили, не преследовали. Никто из тройки на лидерство не претендовал. Все думали, что далеко не уйдут, сдадутся. Но у смельчаков вдруг задор появился, чувство пойманной удачи подхлестывало. Они отрывались все дальше и дальше. Когда ушли на четыре минуты, гонка спохватилась, увеличила темп, но шоссе стало неудобным для преследования. В Италии шоссе редко идет по ровной местности: холмы, горки, зигзаги. Наверстала гонка только минуту. Финиш выиграл Володин и стал лидером. К нему, выигрывая этап за этапом, приближался Кертини. Но Аркаша не старался больше ловить удачу, приходил среди первых и оставался лидером. Запас был довольно прочный, и Володин не волновался. Уйти в отрыв Кертини ребята не дадут, а секунды пусть выигрывает. На предпоследнем этапе Володину помогли удачно выбрать позицию перед финишем. Он первым проскочил ворота стадиона, первым помчался по дорожке, но Кертини обошел его мощным рывком. Ничего не мог сделать Володин, ничего! Кертини сильнее на финише?
Трошин ждал на стадионе, волновался, вглядывался а ворота. Догадывался по нарастающему шуму, что гонщики приближаются. В первый раз Трошин за границей в качестве тренера. Вызвал его в Италию Шадров вместо своего помощника Янова, задержанного советскими таможенниками с черной икрой. Хотел спекульнуть… Когда в воротах стадиона первой появилась желтая майка. Трошин аж подпрыгнул от радости и возбуждения. Но тут же увидел, что Володина настигает Кертини. Сердце разрывалось от напряжения. Он предпочел бы быть среди гонщиков, чем пассивно ожидать, наблюдать, бессильный чем-либо помочь. Кричал, махал рукой, но слышал свой голос только сам, такой гул и рев стояли вокруг. Он побежал к Аркадию, обнял, крича с сожалением:
– Эх, чуть-чуть бы! И этап твой!
– И так хорошо… Его не обойти… Зверь…
Подошел радостный Шадров: голос у него чистый, без хрипоты. Дела – стыдно жаловаться. Не оплошать завтра, и победа в кармане. И в командном зачете, и в личном. Команда в этом году сильна, все газеты хвалят.
– Ну, старый волк! Доволен? Приятно желтую майку носить? – шутливо спросил он, обнимая Аркашу.
– Поздравляю! – подкатил Лазарев. Два последних этапа он держался на четвертом месте. И сейчас пришел в общей группе. Выше не поднимется и ниже не опустится. Будет известно, когда судьи объявят.
– Рано поздравлять, – улыбался Володин. – Завтра видно будет…
– Завтра мы тебя на руках до финиша донесем.
– Опять Кертини венок выиграл? – спросил, подъезжая Николай Кончаков.
– Пускай. Все этапы не выиграть… Главное – общий зачет.
На другой день с утра небо нахмурилось. Сыростью пахло. Чернела на горизонте туча, и как раз в той стороне, куда должна отправиться гонка. Едва выехали из города, как стал накрапывать дождь. Туча закрыла полнеба.
Гонка шла мирно. Работали ровно, спокойно. Никто не дергался, не атаковал. То ли смирились с победой советской команды, то ли не хотели пока рисковать по мокрому шоссе. Впереди длинный сезон, другие гонки, может, в них повезет больше. Дождь усилился, и вдруг налетел, обрушился ливень. Крупные холодные капли хлестали по спинам, по рукам, стекали по щекам. Алеша поглядывал по сторонам, заметил, что позиция у него для атаки идеальная и главное – все с дождем борются, никому до него дела нет. Он глянул на Володина и предложил:
– Пошли?
– Зачем? – повернул к нему мокрое лицо Аркаша. – В такую погоду лучше не рисковать… Да и спешить некуда… Придем в группе – победа обеспечена.
– Я погреюсь малость… Замерз!
– Давай, – улыбнулся Володин.
Алеша собрался в комок и рванулся вперед. Его отпустили, никто не пытался преследовать. Шли спокойно. И вскоре он исчез за пеленой дождя. Алеша скорости не снижал, его охватил азарт. Дождь не прекращался, но Лазарева он почему-то только радовал. Мчался, слизывал с губ капли воды и давил, давил на педали. Темп держать – его стихия. Услышал сзади шелест шин и урчание мотора, оглянулся. Следом шла общая «техничка». Значит, он оторвался от гонки хорошо, если судьи пустили за ним машину. Шадров не пошел, остался с командой. Не верит в его отрыв. Это подзадорило.
– Алеша, ты серьезно?
«Техничка» шла почти рядом с ним. Механик, итальянец, видимо, знал русский язык. Спросил с акцентом, но уверенно.
– Тренируюсь! – пошутил Лазарев. – Скоро на гонку Мира в Берлин…
– Давай, давай… Знаешь, сколько до финиша?.. Восемьдесят километров.
«Ого! – чуть не вырвалось у Алеши. – Черт с ними, попробую!»
Ему хотелось хоть на минутку прийти раньше всех. Тогда он становился призером. Кертини впереди на две минуты. Его не достать, но третью ступеньку занять можно, если потерпеть восемьдесят километров. И он терпел, взбирался на горки, летел вниз, смотрел на впереди идущую судейскую машину, гнался за ней, удирал от «технички». Они были его соперниками. Крупный дождь прекратился, небо посветлело, но частые мелкие капли продолжали хлестать по спине.
Шадров с Пухначевым ехали позади каравана. Что делается впереди, не видели. Узнали от информатора, что Алеша оторвался, потом сведения о нем перестали поступать. Должно быть, догнали, гонка сегодня шла плотно. Отставших было мало. Все шестеро советских гонщиков и шестеро поляков, идущих на втором месте в командном зачете, были в основной группе. Сзади ни тех, ни других не видно. Держатся впереди, следят друг за другом. Трасса сложная из-за дождя, все может быть. Не успел Шадров подумать об этом, как услышал вскрик Пухначева:
– Завал!
Гонщики, те, что были сзади, шарахнулись на обочину, тормозили, объезжали копошащуюся на мокром асфальте кучу. Хорошо, что «техничка» шла одно из первых за гонщиками, близко можно подскочить. Тормознули, выпрыгнули Пухначев с Шадровым. Двое в голубых майках, майках лидеров, ждали их. Ни Володина, ни Лазарева не было. И то хорошо! Велосипед один полностью изуродован, у другого заднее колесо менять. Завал рассосался быстро, умчались гонщики. Одного, испанца, «скорая» увезла. Мокрый Пухначев кинул покореженный велосипед в кузов, влез в машину, взглянул на встревоженного Шадрова:
– Поляков не было в завале? Не заметил?
– Не было… Гони к первой группе! – глянул на водителя Шадров.
Машина обгоняла гонщиков, шли они в одиночку и небольшими группами. Остались позади два наших гонщика, попавших в завал. Догнали большую группу и стали высматривать голубые майки. Обнаружили еще две.
– А поляков здесь сколько? – тянул шею Пухначев. Дождь заливал лобовое стекло. «Дворники» не успевали счищать.
– Трое только… А трое ушли в отрыв, видно… Алеша с Аркашей с ними. – Шадров заметил, что «техничка» поляков увеличила скорость, начала обгонять группу, и тоже попросил у судей разрешения идти за беглецами.
Догнали их быстро. Смельчаков было семеро. Они лишь метров на триста успели оторваться, но работали активно, явно быстрее каравана шли.
– Володин здесь только… А где Лазарев? – тревожно спросил Пухначев. – Он не сзади? Ты внимательно смотрел?
– Боюсь, он, стервец, бросил Володина. Один ушел… Поляков здесь трое. Уйдут от Володина! Уйдут… Такой шанс у них! Не упустят… Ах, стервец! Вдвоем бы они поляков остановили…
И, словно услышав опасения Шадрова, один из поляков рванулся. Уйти ему, конечно, не дали. Вряд ли он надеялся на это. Вымотать нужно слабых, чтоб отстали. Скорость возросла, и, как только начала падать, другой поляк кинулся вперед, потом так же третий. Минут через пятнадцать два гонщика один за другим отпали от группы. Осталось пятеро: три поляка, Кертини и Володин. План у поляков был безупречный: три задачи выполняли – от каравана отрывались все дальше и дальше, от лидера, Володина, освобождались и Лазарева догоняли. Даже если Володин удержится с ними, а от каравана далеко уйдут, поляки могут выйти на первое место в командном зачете. Их трое. А как раз результаты троих засчитываются. А русских только двое. Третий гонщик, результат которого пойдет в общий зачет, далеко отстал. В личном зачете никто из поляков на призовое место в гонке не претендовал. Далеко отстали от лидеров. Или Володин выиграет, или Кертини. От обоих не уйти. Кертини для них безопасней. Лучше от Володина освободиться, чтобы он не смог привезти хороший результат в копилку советской команды.
– Хоть бы этого дурака Лазарева догнали скорей, – нервничал Шадров. – Все было бы легче…
Алеши впереди не видать, а поляки снова перестраиваются для атаки. Кертини теперь работает на них, понимает: если освободятся от Аркадия, он выиграет гонку. Кертини первым бросается а атаку, один поляк за ним, Володин следом и удачно – со стороны шоссе. Молодец! Опытный волк! Все понимает, но против четверых никто не выдержит. Долго не продержится, если Лазарева не настигнут. Володина с огромным усилием обошел другой поляк, и Аркадий оказался зажатым между двумя поляками. Они стали снижать скорость. Тем временем третий мелькнул мимо по свободной стороне шоссе, пристроился к Кертини. Они немножко оторвались. Володин понимал, что два поляка с ним не останутся. Слишком это было бы хорошо. Тот, что обошел Аркадия, все плотнее прижимался к нему, выдавливал на обочину. Был он чуточку впереди. Шли близко, вот-вот столкнутся. Гонщик, за которым держался Володин, дернулся, на мгновение оторвался, а второй тут же вклинился в просвет между ними, окончательно прижал Аркашу к обочине и стал снижать скорость. Два поляка и Кертини уходили. Володин тормознул, чтоб отстать и выйти на простор, но оставшийся с ним соперник был опытней, ожидал этого и снова прижал Аркадия к обочине.
Алеша гнал и гнал, изредка оглядывался. Шоссе было извилистое, обзор плохой, да и дождь не прекращался, непонятно, где караван. Далеко ли, близко ли? Перед въездом в город он снова обернулся, заметил вдали машины. Догоняют, но теперь не догнать. На стадион влетел в одиночку. Бросил руль, вскинул руки, катил после финиша по дорожке, улыбался, позировал, мокрый, в грязи, но все же триумфальный въезд победителя. Трошин бежал к нему, кричал почему-то:
– Сын! Сын!
Стал обнимать. Алеша думал, что поздравляет с победой, но тот все кричал: «Сын!» – и тряс какой-то бумажкой. Алеша не сразу понял, что это телеграмма. Когда дошло, что Света родила сына, сам кинулся обнимать Трошина. Кертини с двумя поляками ворвались на стадион. Трошин схватился за секундомер, а счастливый Алеша упал в мокрую траву, повторяя:
– Сын! Андрюшка! Андрей Алексеевич!
Трошин высчитал и ухватил его за плечо, затряс:
– Ты обошел Кертини! Ты на втором месте!
Алеша перевернулся на спину, грязный, счастливый.
– А караван? Где караван?
Он сел, обернувшись к воротам, потом беспокойно поднялся.
– Ты и Аркашу обошел, – через минуту тихо произнес Трошин.
– Не может быть! – воскликнул Лазарев.
– Если бы только это… Не придут через двадцать секунд, и мы проиграли полякам…
Караван пришел через сорок две секунды.
– Донес на руках до финиша? – взглянул на Алешу Володин, когда узнал, что его обошел не только Алеша, но и Кертини. – Спасибо.
6
Света слышала рассказы о том, как кричат женщины во время родов, и думала, что она, как бы ни было больно, кричать не будет. В день родов, когда она почувствовала, что началось, выбралась в коридор. Мягкий свет из окон тускло отражался от чистого линолеума. Света брела, придержаваясь рукой за стену, доковыляла до стола медсестры.
– Ой, не могу я! – прошептала тихо.
– Потерпите, не скоро еще, – ласково ответила медсестра.
Света вспомнила, что давала себе слово, что кричать не будет, и ей стало стыдно. Она отошла к окну, начала смотреть на верхушку тополя. Ветки его с набухшими почками раскачивались на ветру успокаивающе.
Родила она утром, родила мальчика. Лежала на кровати обессиленная, ждала, когда принесут ребенка, слушала, как две энергичные девицы разговаривают между собой. Они, вероятно, знакомы были до роддома, говорили сейчас о каком-то Илье, по их мнению, негодяе и бабнике, которого следует проучить, чтобы на всю жизнь запомнил. Одна девица, Оксана, полная, с надутыми бледными щеками, меж которых торчал маленький носик, родила девочку, а другая, Вера, только собиралась рожать. Была она растрепанная какая-то, нагловатая на вид. Чувствовалось, что предстоящая боль беспокоит ее сильно. Говорила больше Оксана, успокаивала, часто повторяла: плюнь! Когда Свету привели в палату. Оксана сразу бесцеремонно пристала с вопросами. Где работает? Есть ли муж? Кто он? Отвечать не хотелось. Вид у Оксаны был вульгарный. Узнав, что муж велогонщик и сейчас в Италии, она восхитилась бурно, но глаза смотрели насмешливо, недоверчиво. Не поверила. И Свете стало неприятно, будто она наврала, а ее уличили.
Мальчика принесли только в полдень. Он лежал на ее неловких руках, крутил головой, отвернувшись от груди, вытягивал губки, чмокал и недовольно морщился.
– Малыш, куда ты? Я здесь, – сказала ему Света.
Мальчик словно понял, что ему говорят, быстро повернул к ней голову, глянул, как показалось, осмысленно ей в глаза и сразу нашел грудь, прилип ртом, касаясь тихонько маленькими теплыми пальчиками. Ел, ел и заснул. Света осторожно положила его на подушку, приклонила голову рядом, касаясь лбом теплой маленькой ручонки, откинутой в сторону, и лежала так, с нежностью вслушиваясь в еле заметное частое дыхание мальчика, пока не пришли за ним. Как ни жалко ей было тревожить сына, она перепеленала его, отдала сестре и легла на подушку, где только что он был, с томительной нежностью вдыхала еле уловимый запах, и ощущала щекой тепло от его тельца.
– Лазарева, передача от папаши, – услышала она.
Санитарка, пожилая женщина, вкатила в палату тележку с продуктами в целлофановых пакетах.
– Наконец-то и у Андрюши папаша объявился, – насмешливо улыбнулась Оксана. – А мамаша маскировалась. Гонщик, мол, у нее муж, по Италии гоняет. А у Андрюши, видать, как и у моей Леночки, папаша артист – вечно на гастролях!
Вера, растрепанная подруга ее, хохотнула.
– Заржали, кобылы! – недовольно буркнула санитарка, передавая пакет Свете. Среди бутылок и баночек виднелась газета. От кого передача, Света не поняла, поставила пакет на тумбочку и подошла к открытому окну. Навалилась животом на подоконник и глянула вниз. Она сразу же узнала среди людей Харитонова. Он тоже увидел ее в окне третьего этажа и закричал:
– Света, как ты? Как малыш?
– А папаша-то старичок! – услышала Света ехидный голос Оксаны. – Недаром его в Италию командировали…
– Хорошо! – ответила Света Харитонову. – Об Алеше не слышно?
– Газету… Там газета… Посмотри!
Света быстро выдернула газету из пакета, развернула, увидела четыре короткие строчки, подчеркнутые красным карандашом:
«Советская велосипедная команда заняла в Италии второе место в популярной гонке „Джиро делле Реджионе“. В личном зачете победу одержал Алексей Лазарев».
7
– Я ведь не хотел, не хотел! Пойми хоть ты! – кричал Алеша.
В номере гостиницы они вдвоем с Кончаковым. Лазарев в возбуждении метался по комнате, изредка останавливаясь перед Николаем. Кончаков сидел на кровати, укладывал в белую пенопластовую упаковку японский двухкассетный магнитофон. Другой такой же в картонной коробке стоял у его ног.
– Почему они со мной не разговаривают?!
– Алеша, – стараясь говорить как можно мягче, произнес Кончаков. – Ты не хуже меня знаешь, что все мы должны были помогать Володину. Он был лидер! А ты бросил его, и мы проиграли…
– Я не хотел…
– Что ты заладил – не хотел! Не хотел, а что получилось?.. И Володина раздел! Кого-нибудь еще, меня, например, ладно, а это… У него, может, последний шанс был.
– Не думал я, что на пять минут ушел… Не знал!
– Ну ладно, ладно… Только нос не вешай, если на гонку Мира не попадешь!
– Я!? Нет. Этого не может быть!
– Шадров в Берлин еще одного гонщика вызвал…
– Но у нас сильная команда… Как никогда, все газеты пишут…
– Не знаю, – буркнул Николай.
Алеша остановился возле него, глядя, как он засовывает магнитофон в пенопластовой упаковке в коробку. Помолчал, потом спросил:
– Зачем тебе два магнитофона?
– Заказали…
– А через границу как?
– Один… тебя попросить хотел…
В Берлине Шадров собрал команду в своем номере отеля и сказал:
– Сегодня я должен назвать состав команды, которая стартует в гонке Мира. В прошлом году мы первыми не были… Сейчас достаточно сильны, чтобы выиграть. Но вас семеро… Решайте сами, кто из вас лишний… Кто начнет?
Он оглядел семерых гонщиков, которые сразу притихли, опустили глаза. Нелегкое это дело, вычеркнуть из списков одного из соратников. Лучше и спокойней, когда другой берет на себя такую ответственность.
– Прошу высказываться!.. Капитан, начинай.
Володин поднялся, подумал и попросил Шадрова:
– Можно я потом? Вы понимаете…
– Давайте я начну, – поднялся Юрзин. – Мы тоже поняли, почему Володин не стал говорить первым. Не хотелось именно ему называть имя Лазарева. Получилось бы, словно мстит… Но мы все понимаем, что Лазарев лишний. (Слушая это, Алеша сжался, но все не верилось, что отправят его домой.) Мы знаем, что гонщик он сильный. Но поступок его в Италии говорит, что он не созрел для серьезной борьбы… У меня все. – Юрзин сел.
Стало тихо. Так тихо, что слышно, как в соседнем номере монотонно бормочет телевизор.
– Кто еще добавить хочет? – спросил Шадров.
Но все молчали.
– Ребята! – вскочил растерянный Алеша. Он до самого последнего мгновения надеялся, что кто-нибудь его защитит, но никто доброго слова не сказал, будто бы он не выигрывал две труднейшие гонки. – Ребята, да вы что? Да я же… Да я… – Голос его дрожал.
– Сядь! – перебил его Кончаков. – Все ясно.
– Николай, и ты… и ты не веришь мне?
– Я тебе верю, – перебил Николай. – Но лучше будет для команды, если ты не поедешь в этой гонке… Ты, может, посильней кое-кого из нас. Но пойми, без тебя сейчас нам легче будет выиграть гонку Мира! И не обижайся…