Глава первая
1
Паркетчики стали звать его студентом сразу после того, как бригадир Гольцов, высокий, одного роста с Егоркиным, но плотный, с заметно выпирающим брюшком, привел Ивана в бытовку и объявил, что студент Иван Егоркин будет работать в их бригаде до начала занятий в МВТУ. Имя Егоркина одни не расслышали, другие тут же забыли: студент да студент.
– Кондрашин, шкафчик рядом с тобой свободен? – спросил бригадир.
– Свободный… Иди сюда, студент, переодевайся, – ответил и позвал Ивана невысокий парень со спокойным, чуть грустным лицом. Был он, видно, ненамного старше Егоркина, года на два, не больше.
Иван стал пробираться вдоль длинного стола к Кондрашину. Паркетчики уступали дорогу, прижимались к своим шкафчикам, разглядывали его. В бытовке было тесно. Большую часть занимал стол, сколоченный из досок и обитый сверху оргалитом. На нем лежали газетные свертки с едой, несколько ящиков с инструментом с одного края, виднелись черные костяшки домино.
– Ты возьми его к себе в звено, – сказал Гольцов Кондрашину.
Тот согласился, пошутил, что теперь у них есть кому паркет с улицы на второй этаж подавать, не таскаться по лестнице. Паркетчики засмеялись.
Егоркин хотел лето поработать на заводе в своем цехе. Он сдал экзамены в МВТУ. Были они одновременно выпускными с подготовительного отделения и вступительными, съездил на недельку в деревню к матери и отправился на завод, но временно его там не взяли, и он решил пойти на стройку.
Первые дни работал на подхвате: принеси – подай, приглядывался. Но месяц не прошел, как он стал делать ту же работу, что и другие. Помедленнее, правда, пока не так ловко, но видел, что наловчиться просто.
– Студент, плюй ты на свой институт, – шутил Кондрашин. – Сколько ты зашибать будешь после него, сто десять – сто сорок? А паркетчиком насобачишься за год, в два раза больше станешь иметь. Руки у тебя на месте, голова тоже. Лениться не будешь, халтуркой займешься, деньги сами в карман потекут…
– Что, мне их солить?
– Мне отдавать будешь, раз тебе не нужны, – смеялся звеньевой.
– Если так, то по рукам, – поддерживал шутку Егоркин.
С плинтусами Иван помучился. Ножовку в деревне держал в руках редко. Тогда только, если нужно было что-то отрезать, укоротить. Никакого умения не надо, дергай туда-сюда, а здесь нужно на глаз наискось отпилить так, чтоб уголки красиво совпадали. Кондрашин отрежет один конец, сунет в угол к другому, примерит, пальцем зажмет, отсобачит – и тютелька в тютельку. Уголок – загляденье! Егоркин сделает все то же самое, а плинтус или короче получится, другой нужно брать и резать сначала с двух концов, или длиннее, или верхние концы сходятся, а нижние не достают – щель. Устал резать, портить плинтуса Егоркин, палец большой на левой руке, которым придерживал, придавливал, направлял лезвие ножовки, рассадил. Скользнула ножовка по плинтусу, когда тянул на себя, и по пальцу. Отсасывал кровь, сплевывал. Увидел его Кондрашин и засмеялся:
– Ну что, мастер Али, не получается?
– Получится…
– Ну да, если долго мучиться, что-нибудь получится… Пошли со мной, – повел он Ивана в квартиру, где сам плинтусовал, и взял ножовку. – Учись, студент, паркетчиком будешь, – шутил он. – Давай так: я режу, а ты прибиваешь за мной…
В бригаде были необидные шутливо-иронические отношения, и Егоркин быстро усвоил их. Не обижался, когда подшучивали над ним, и сам, если момент выпадал, не отмалчивался. Может, поэтому влился он в бригаду легко. Сблизился с Кондрашиным. Тот Ивану нравился. Добрый, уравновешенный, с какой-то лирической грустинкой в глазах, не заматерится лишний раз. А здесь, на стройке, даже девчата маляры без мата не обходились. Чуть задень, посылают в соответствующее место. На заводе пореже пользуются сорными словами, и Егоркину мат здесь с непривычки сильно резал слух. Вначале он никогда не упускал случая подковырнуть, если слышал мат из девичьих уст, тут же выдавал что-нибудь соответствующее моменту, вроде такого восклицания:
– Ух ты, ловко как! Не думал, чтобы такие милые губки так веско выражались, а ну-ка повтори!
– Пошел ты… – и сообщалось, куда он должен идти. Зависело это от характера женщины, степени раздражения в данный момент.
А Кондрашин редко матерился. Если уж выведут его из себя, что было непросто. Нравился Егоркину и Чистяков, приятель Кондрашина, хотя они разные. Чистяков помоложе, ровесник Егоркина, студент-заочник строительного института, прямой, резкий правдолюбец. Там, где Кондрашин промолчит, Чистяков выскажется. Не уступит, если его заденешь. Кого-нибудь обидь при нем, непременно вступится. Лидер по характеру. Беспокойный, любит, чтобы было все и всем хорошо. Работал он в звене Егорыча, пожилого, неторопливого паркетчика. Иван устраивался за столом во время обеда возле Кондрашина и Чистякова. Он им тоже нравился. А от Афонина Иван старался держаться подальше. В бригаде было три звена, и третьим командовал Афонин. Именно командовал. Егоркин, когда пригляделся, обрадовался, что не попал к нему. Работало звено Афонина неплохо, всегда опережало звено Кондрашина, но сам Афонин и отношения в звене не нравились. Подавлял он своих паркетчиков, шуткой Афонин всегда старался унизить человека. Парень он был, вероятно, неглупый, тонко подмечал слабости и несовершенства людей и старался выставить их напоказ. Только Чистяков не спускал ему, в ответ поддевал так, что Афонин бледнел от злобы. Егоркин с Афониным вместе никогда не работали и никогда не разговаривали.
Дни шли в заботах, в суете, незаметно проскочила весна, утвердилось лето. Егоркин не заметил, что за последние два месяца он ни разу не видел Романа. Вспоминал о нем, хотел съездить, но у Варюньки вдруг тяжело заболела девочка. Сестра легла с ней в больницу. Нужно навещать. А сам Роман ни разу не объявлялся. Напомнила о нем Галя.
– Ты давно видел Романа? Не родила еще Ира? – спросила она однажды вечером.
Иван стал вспоминать, когда он видел Романа в последний раз, и удивился:
– Ты знаешь, с той вечеринки у нас я его ни разу не видел…
– Ты даешь, друг называешься, – упрекнула Галя.
В субботу паркетчики работали, дом сдать не успевали, в начале месяца материала не было. В воскресенье Иван поехал к Палубиным.
Открыла Ира. Живот у нее огромный. Лицо потемнело, заострилось. Глаза усталые, унылые. Увидев Егоркина, она стояла, глядела на него. В коридор не пропускала. По тому, как она стояла, как глядела на него, Иван понял, что случилось между Романом и Ирой что-то тяжелое, неприятное. Ира еще молчала, а он уже знал, что она сейчас скажет, что Романа нет дома. Но Ира произнесла тихо худшее, чем ожидал Егоркин.
– Рома здесь больше не живет…
Иван чуть не спросил: почему? – но сообразил, что она ответит что-то короткое и закроет дверь. Неприятно видеть друзей покинувшего тебя мужа. Он отметил, что Ира назвала мужа Ромой. Не Романом, не местоимением, как назвала бы, если чувствовала его чужим человеком. Иван заставил себя улыбнуться.
– А я к тебе, – сказал и шагнул через порог.
Ира отступила, пропустила его. Он увидел возле входа в комнату Соню. Девочке хотелось узнать, кто пришел.
– Сонечка, беги ко мне, – позвал он. – Смотри, что я тебе принес!
Девочка шагнула два раза навстречу и остановилась. Он вытащил из кейса мягкого пушистого зайца с глазами-пуговками и протянул ей.
– Заяц этот волшебный! Когда будешь засыпать, шепни ему на ухо любое желание, и утром оно непременно исполнится…
Соня взяла зайца, посмотрела ему в глаза, подняла повисшее ухо и заглянула в него, потом сказала печально:
– А папы нет.
– Я знаю, папа уехал… Но он вернется…
– Чай поставить? – спросила Ира тусклым голосом.
– Я ненадолго… посмотреть, как ты живешь?
– Как видишь. – усмехнулась Ира и прошла мимо него в комнату. – Заходи.
Он вошел, держа за руку Соню, сел.
– Это Рома… тебя послал?
– Нет… Стыдно признаться, но после нашей вечеринки я его не видел… Экзамены, домой ездил, на работу устроился…
– Он ведь тоже мог к тебе зайти…
– Ну да, – согласился Иван.
Такую возможность он почему-то не рассматривал до сих пор. Егоркин сидел, удерживал девочку возле себя, обнимал одной рукой, поглаживал, а она молча тискала зайца.
– Значит, не нуждался, – вздохнула Ира. – Он стал совсем другой.
– И давно он… ушел?
– Две недели назад. Я сама его… выставила. Каждый день пьяный… Ночует где попало. В воскресенье укатил на озеро с ресторанными… проститутками. Зачем мне это… Я собрала вещички. Приехал… говорю, если хочешь так жить, забирай и уходи… Ушел!
– Ты не работаешь? В декретном?
– Месяц, – вздохнула Ира.
– Негодяй… Негодяй! – пробормотал Иван. – А где он? Не знаешь?
– Хотела Борису позвонить… Стыдно…
– Я узнаю.
– Мне не надо, – быстро сказала Ира. – Нет, не надо!
– Я для себя. Мне самому с ним поговорить нужно… Может, тебе какая помощь нужна? Ты не стесняйся…
– Вы сами, наверно… без родительской помощи…
– Я не о деньгах… Вообще что-нибудь… С кем Соня будет, когда ты… ну в больнице будешь?
Ира пожала плечами :
– С собой возьму… Больше некуда…
– Как же она там? Давай ее к нам. Побудет у нас!
– Спасибо, – грустно засмеялась Ира. – Вы с ней не сладите.
– Что с ней ладить! – воскликнул Егоркин. – Она же не грудная… Сонечка, мама пойдет тебе братика покупать, а ты у нас поживешь, а?
– Я с мамой…
– Вот видишь, – снова засмеялась Ира. – Перебьемся!
2
В этот же день Егоркин узнал у Бориса адрес Романа и отправился к нему. Жил Палубин теперь неподалеку от станции метро «Каховская». Иван блуждал среди многоэтажных однотипных домов, отыскивая нужный. Номера шли не по порядку, и найти дом было непросто. В любом районе Москвы с номерами путаница: или вообще забывают прибить табличку с номером, и крутишься возле дома, гадаешь, тот или не тот, или в таком порядке разбросают номера, что жители микрорайона, десять лет прожившие, скажем, в двенадцатом корпусе, убей не назовут, где стоит тринадцатый, потому что окружают двенадцатый корпуса пятый, шестнадцатый и двадцать восьмой. Делают это работники Моссовета, как шутил Маркин, чтобы развивать сообразительность и находчивость у москвичей. Егоркин в таких случаях действовал методом опроса всех встречных. Не раз убеждался, что даже уверенный ответ прохожего, что нужный дом находится там, не означает, что этот дом там действительно находится. Если еще два-три прохожих подтверждали, значит, на верном пути, но чаще бывало, следующий человек указывал в другую сторону, и нередко прямо в противоположную – и так же уверенно. В конце концов Иван остановился возле двери указанной Борисом квартиры и позвонил. Ожидал он, что откроет Роман, но на пороге стояла Надя, высокая девушка, которая приезжала на новоселье к Палубину с Костей Ореховским в платье с американским флагом, ресторанная проститутка. И Егоркин узнал ее, и она его. Иван растерялся, совершенно не ожидал увидеть ее, а она обрадовалась. Роман рассказал ей об Иване, как о своем приятеле, благодаря которому перебрался в Москву, но характеризовал его как честного дурачка, далекого от реальности, не понимающего, как и чем живут люди, что ими движет, поэтому тропинки их все дальше расходятся. Роман считал, что Иван, блуждая в зарослях в поисках дороги к счастью, не на ту тропинку набрел, в тупик топает, но человек он упрямый, не переубедишь, пока сам не поймет, и, по всему видно, не скоро для этого созреет: черт с ним, его жизнь, а сам он, Палубин, на верном пути, пусть немало испытаний и унижений преодолевать приходится, но когда выберется на большую дорогу, все унижения забудутся. Для счастья и пострадать можно. Роман не подозревал, что Наде не хотелось, чтобы тропинки друзей расходились, поэтому обрадовалась Егоркину она искренне.
– Входи! – улыбнулась Надя радостно.
Иван заметил, что она сейчас проще, естественней, чем была у Палубиных, и от этого приятней. Тогда читалось на лице ее занятие, а теперь приятная девушка стояла перед ним. То ли она тогда держалась так, играла, а в действительности была иной, то ли за два месяца она изменилась.
– Роман здесь? – по-прежнему стоял у входа Егоркин.
– Здесь, здесь, входи! Рома, это к тебе, – крикнула она, оглянувшись.
Появился Роман, смутился, но быстро взял себя в руки, подумал – надо рвать с Иваном, придал лицу снисходительно-ироническое выражение, которое нравилось ему, но так не нравилось Егоркину.
– А, это ты? Привет, старик, – пожал он руку. – Разыскал, говоришь?.. Проходи… Надюша, дорогая, кофе свари нам, – но прежде, чем она отправилась в кухню, Роман приобнял ее, говоря: – Мы с Надей решили новую семью строить. Сейчас у нас что-то вроде пробного брака, проверка на совместимость. – Он поцеловал Надю в щеку и легонько подтолкнул в сторону кухни: – Иди!
Палубин пополнел за эти два месяца. Лицо округлилось, и сам, кажется, раздался, вальяжней стал, уверенней и неприятней. Ивану так не хотелось пить кофе, высказать все здесь, в коридоре, и уйти, но они прошли в комнату. Квартира была однокомнатная, просторная, чистая. На полу палас, типовая стенка и другие вещи, непременные в современной квартире.
– Ее? – Иван обвел рукой комнату и указал в сторону кухни.
– Снимает…
– Я был у Иры… только что…
– Она послала? – усмехнулся Роман, дрогнуло внутри при имени Иры, но держался по-прежнему снисходительно-иронически.
– Она не знает, где ты и с кем ты… Жена вот-вот родит, а ты новую семью строишь… – начал презрительно Егоркин.
– Старик, – перебил, снисходительно улыбаясь, Палубин. – Я знаю все, что ты мне скажешь… Да, я мерзавец, оставил жену одну перед родами… Все так, но и оправданий у меня с три короба. Только кому это нужно… Я не могу тебе свои мозги переложить, чтоб ты меня понял… И неизвестно, как бы ты вел себя на моем месте…
– На твоем месте я бы не стал новую семью заводить… с этой… – Иван кивнул в сторону кухни. – Ты сам говорил, что она проститутка.
– Все мы проститутки, – улыбнулся Палубин. – Она тело продает, мы душу…
– Я не продаю, – перебил Егоркин.
– Счастливчик ты, если не видишь, когда и где продаешь, – усмехнулся Роман. Он чувствовал, что снисходительное отношение его ко всему раздражает Ивана и обезоруживает. Егоркин не знает, что отвечать, не будешь же твердить человеку то, что он сам знает.
– Я не продаю! – снова сорвалось с языка Ивана раздражение. И он вдруг понял, что и слова, и тон Романа лишь защитная маска. Не мог Роман не знать, что делает безнравственные поступки и только снисходительно к ним относиться. Оправданий у него, конечно, с три короба. Видит, что так живут все в его ресторанной среде.
– Ты не такой, каким хочешь казаться, – заговорил Егоркин с горечью. – Кинь ресторан, хлебнул, хватит…
– Поздно, старик… – по-иному, как-то обреченно, вздохнул Роман. – Пошли кофе пить… Да, – остановился он. – Ты не думай, Надя не бывает больше… там…
3
После собрания Деркач оставила в покое техников. В кабинет к ним заходила редко. Вызывала к себе, если надо с кем-то по делу поговорить. «Затаилась! – говорила Сорокина. – Не оставит она так. Не из тех… Укусит, ох как укусит!» Но было пока тихо, и техники успокоились.
– Галя, к главному, – позвала однажды Люба Егоркину.
Обычный вызов, никто внимания не обратил, только Сорокина спросила у секретарши:
– Как она?
– Веселая…
– А чего ей не веселиться: о работе головушка не болит – дуры сделают.
Деркач действительно встретила Галю весело.
– Ты знаешь, – сказала она. – В универмаг свитерки завезли – чудо! Ангорская шерсть! Ты какой размер носишь?
– А цена?
– Семьдесят рэ.
– Дорого… Я не возьму.
– Ты что, – поразилась Деркач. – Думаешь, они на прилавке лежат?.. Фига с два! О них покупатели и не узнают. Или штук пять для отмазки выкинут. Раз в году бывают такие. За них в «Березке» двойную цену берут. Ангорская шерсть!
– Если бы рублей за сорок…
– Ты даешь! За сорок сейчас приличную кофту для старухи не найдешь…
– Но эта же моя зарплата… Я на руки за месяц семьдесят четыре получаю…
– Что я тебя уговариваю!.. Возьму сама лишнюю. Нам две дают… за сто двадцать у меня с руками оторвут…
Перед обедом Ася снова позвала Галю к себе и показала свитерок из нежной шерсти. Под шейкой на груди и на правом плече букет листьев из атласной материи такого же голубенького цвета, и по листьям бусинки разбросаны.
– Красота!.. Берешь? Не хочешь себе, продашь…
Свитер был действительно красив. Такого у Гали никогда не было. Соблазн большой. Деньги занять можно. Ваня не рассердится. Но Галя чувствовала, что Асе почему-то очень хочется, чтобы она купила. По простоте душевной не стала бы такая модница, как Деркач, предлагать, не смогла бы в одинаковых свитерах со своей сотрудницей щеголять. И Галя со вздохом отказалась, сказав, что муж накостыляет, без свитера кругом в долгах.
– Смотри… Мое дело предложить… Слушай, ты обедать дома будешь? – Обеденный перерыв у техников два часа, с двух до четырех дня.
– Дома.
– Я к тебе зайду на минутку с завсекцией универмага, – не попросила, а предупредила Деркач, не требуя согласия. – Ко мне далеко, а у них перерыв короткий.
Явились втроем. Люба пришла с ними, секретарша. Галя решила, что второй свитер достался ей, но потом из разговора поняла, что Люба ничего не знает о свитерах. Они принесли вина, по-хозяйски расположились за столом, разговаривали, ожидая, когда Галя накроет. Тамара, так звали завсекцией универмага, тридцатилетняя женщина с фиолетовыми прядями завитых волос, хвалила импортный линолеум, которым заменили прежний в ее квартире: ковром покрывать жалко, так красиво, спрашивала, нельзя ли достать дубовый плинтус. Покрыть бы такой плинтус лаком, и был бы под цвет линолеума. Ася обещала поспрашивать в РСУ, должен быть, она недавно видела. Тамара вскоре ушла, кончался перерыв. Сказала – позванивайте, если что надо, и убежала. За ней поднялась Люба.
– А ты куда?
– Надо мне… Вдруг Жанне понадоблюсь…
– Жанне она понадобится, – усмехнулась Ася, когда Люба ушла. – Сейчас Жанкин сынок привалит. Кадрится, дура, к нему…
– Люба замужем. Зачем он ей?
– Ну и что? Замуж, что ли, ей за него выходить. Покадрится просто. Красавчик… Не все так за мужа держатся, как мы с тобой… Между прочим, Борис на тебя глаз положил. Он сам мне говорил…
Галя вспомнила, что после того случая, когда Борис в гости набивался, он еще раза два заговаривал с ней, спрашивал, какие дома она обслуживает. Она не ответила. Но он узнал, может, у Любы, и при новой встрече сказал, что в одном из ее домов приятель его живет. Он у него частенько бывает. И предложил зайти, побалдеть. Музыка у приятеля чудесная.
– Парень он шустрый, – продолжала Деркач с усмешкой. – Не отстанет, пока не добьется…
– Ване скажу – отстанет…
Галя не стала говорить, что она работала с Борисом в одном цехе и что муж ее знаком с ним.
4
– Егоркина, тебя Асюля еще не заставила писать отчеты по расходу воды и электроэнергии? – спросила в конце июня Валя Сорокина.
– Пишу, – засмеялась Галя.
– Бедняжка… Нина Михайловна после нас всегда выверяла. А Асюля даже так ни разу не делала. И Нинка всегда сдавала сама, а эта, увидишь, тебя заставит. Хорошо, если сразу примут, но не верю я что-то в это…
Дней десять в общей сложности составляла Егоркина отчеты, а своя работа стояла. Ни главный инженер, ни начальник не дергали ее в эти дни, но дела накапливались. Никто за нее их делать не собирался. Галя нервничала. Приходила на работу и сразу за отчеты. Обход своей территории не делала, не видела, как убирается, как вывозится мусор. Знала, что дворник тридцать второго дома запил, и второй день тротуары не метены, но некогда было бегать искать ему замену. Сидела над отчетами, когда услышала возглас Вали Сорокиной:
– Девочки, Пантелеич к нам! Кто-то пятнадцати рэ недосчитается!
Пантелеич – инспектор по надзору за территорией района. Появлялся он в ЖЭКах лишь тогда, когда обнаруживал непорядок на участке. Визит его всегда означал вызов в райисполком на административную комиссию, а там дело заканчивалось пятнадцатирублевым штрафом.
– Так, товарищи техники, – этими словами всегда начинал Пантелеич. Он пенсионер, седой, жилистый. Ему далеко за семьдесят, но он еще бодр, энергичен.
– Пантелеич, дорогой, – перебила Сорокина. – Вы ошиблись, не в тот ЖЭК забрели. Вам соседний ЖЭК нужен. Он совсем рядом, посмотрите, даже в окошко виден.
– Зайду туда, зайду, – согласился Пантелеич. – Так, товарищи техники, признавайтесь… – Он сделал паузу и обвел взглядом замерших девчат, – кто территорию возле тридцать второго дома обслуживает?
Техники облегченно выдохнули, покосились на Егоркину.
– Я, – ответила она.
– Так, выйдем на место или на слово поверим? – Эту фразу он тоже всегда говорил, но ни разу еще никто не согласился на штраф не глядя, за что его выписывают. Всегда выходили на место, и там всегда обнаруживалось, что штраф заслуженный.
Галя с тоской опустила глаза на неоконченный отчет, подумала – зачем зря время терять, даром Пантелеич не придет, и вздохнула:
– Выписывайте…
– Как? Не понял? – растерялся Пантелеич.
Он готовился идти к дому, показывать окурки, обрывки газет, мусор, готовился долго говорить о том, что мы живем в столице нашей Родины, что все москвичи дружно борются за то, чтобы сделать Москву образцовым городом, но с таким отношением к работе и к двухтысячному году столица не получит этого звания, а ему, Пантелеевичу, хочется пожить в образцовом городе. Пусть он еще крепок и бодр, но все же опасается, что не дотянет до третьего тысячелетия. Однажды Валя Сорокина прервала его нудный монолог на этой фразе, сказала, что пусть он не опасается, дотянет и до четвертого, клопы долго живут. Пантелеич умолк, смотрел некоторое время на Валю молча, потом достал бланки, выписал повестку на комиссию в райисполком и, не попрощавшись, ушел. И сейчас Пантелеич готовился произнести свой монолог и вдруг…
– Я вам верю, – ответила Галя, – и знаю, что дворник был болен… Сегодня вечером выйдет.
– Он в запое, – сказал Пантелеич.
– Был… Алкоголизм врачи называют болезнью… Так ведь?
– Верно, – озадаченно пробормотал Пантелеич и замолчал, глядя на Галю. – Я вас не помню, вы недавно?..
– Год скоро, через три месяца.
– Верно, да, это вы верно… – снова озабоченно пробормотал Пантелеич и повернулся к девчатам. – До свиданья, товарищи техники!
И вышел.
Техники недоуменно проводили его взглядами.
– Повестки не выписал! – воскликнула Валя. – Чудо! Стареет Пантелеич, не дотянет до третьего тысячелетия… Или ты его загипнотизировала? – взглянула она на Егоркину.
Девчата засмеялись. Но в это время на пороге вновь появился Пантелеич и проговорил:
– Простите, товарищи техники, повесточку на комиссию забыл оставить.
Положил бланк на стол перед Галей и удалился неторопливо.
– Потрудилась ты в этом месяце на славу, Галина Васильевна, – нараспев произнесла Валя Сорокина. – И заработала, труженица, пятьдесят девять рэ наличными. Чем же ты будешь кормить мужа, бедная? Чем же ты поить его будешь, соколика?
– Кончай паясничать. Без тебя тошно, – хмуро оборвала ее Галя.
– Хотелось пойти к Деркач, бросить ей на стол незаконченные отчеты, делай, мол, сама. Я не обязана за тебя работать. Ты в два раза больше меня получаешь, а баклуши бьешь целыми днями. Будь добра учиться делать отчеты…
В технический кабинет заглянул мужчина, увидел Егоркину и вошел.
– Галина Васильевна, я целый час жду… Я с работы отпросился…
Галя вспомнила, что должна была принимать квартиру у выезжающего из нее жильца. Обещала быть и с этим проклятым отчетом забыла. Она, смущенная, взяла сумочку и быстро поднялась, не зная, как оправдать свою задержку. Выручила Валя.
– Вы извините, у нас из райисполкома были. Задержали.
Хорошо, жилец оказался не скандальный, не стал возмущаться, ни себе, ни ей портить нервы. В коридоре встретилась Жанна Максимовна, остановила Галю:
– Егоркина, отчеты сделала? Из РЖУ звонили, говорят, пора!
«Пошли вы все!» – чуть не сорвалось с языка. Еле сдержалась Галя, буркнула:
– Заканчиваю…
Наконец отчеты готовы, и Галя понесла их главному инженеру. Деркач взглянула на них и протянула назад:
– Вези в РЖУ.
– А выверять?
– Чего их выверять, так примут.
В РЖУ Любовь Ивановна, молодящаяся женщина, сухая и насмешливая, прежде чем принять, поинтересовалась, кто готовил отчеты.
– Кому положено… Главный инженер, – ответила Галя.
– Деркач?
– Она у нас главный инженер.
– Ну-ну, посмотрим, – усмехнулась Любовь Ивановна.
Через день Деркач ворвалась к техникам взъерошенная и кинула Гале:
– Ко мне!
В кабинете своем заговорила быстро:
– Срочно нужно в РЖУ! Звонили, отчет нужно выверять.
– Я говорила..
– Срочно нужно забрать и пересчитать заново! Где-то копейка потерялась, надо найти! И срочно, срочно! Сроки все прошли… Завтра надо сдавать!
– Я неделю считала. За два часа не пересчитать…
– Подгони как-нибудь.
– Нина Михайловна сама выверяла… – начала Галя.
– И довыверялась, – перебила Деркач. – Полетела из ЖЭКа… Ты, Егоркина, в бочку не лезь! Говорят, делай! Главный инженер я, а не Нина Михайловна, – переменила она тон. – Давай в РЖУ! Одна нога там, другая здесь!
– Я и так неделю свои дела не делала…
– Наверстаешь! – жестко оборвала Деркач. – Иди!
Егоркина выверила отчеты, нашла ошибку. В РЖУ Любовь Ивановна съехидничала:
– Отчеты главные инженеры готовят, техники должны своими делами заниматься.
Галя не выдержала:
– Сколько вас умных вокруг, – также ехидно ответила она. – Недоумеваю, почему до сих пор коммунизм не построен. – И ушла.
В коридоре пожалела, что не сдержалась. Любовь Ивановна завтра снова вернет отчеты, найдет к чему придраться. «Не поеду больше сюда, – решила она. – Пусть что хочет делает». Но вспомнила о квартире, которую ждет, и загрустила. Теперь долго кататься на ней будут.
5
За третий квартал отчеты Галя отказалась делать. Была причина: заканчивала ведомость на капитальный ремонт второго дома. Еле успевала другие дела делать. Ноги по вечерам горели, несмотря на то, что Иван каждый вечер парил их ей и массажировал. Он учился теперь на первом курсе. Приезжал радостный, окрыленный. По-прежнему бегал в парк с Наташей, тренировался. Потом готовил ужин. В ожидании Гали радость съеживалась. Жалко было жену. В последние дни она приходила нервная. Главный инженер вновь пыталась заставить делать отчеты. Галя сопротивлялась упорно еще и потому, что в прошлый раз по отчету получился перерасход воды. У Нины Михайловны всегда выходила экономия. И из-за этого перерасхода ЖЭК с четвертого места в соревновании скатился на десятое. Другие показатели тоже стали не ахти. Люба передала Гале, что Деркач сказала Жанне Максимовне, что это Егоркина что-то напутала, потому, мол, и перерасход. «Раз я путаю, пусть сама хорошо посчитает. Полазает-пощеголяет по подвалам в своем кожаном пальто!» – думала Галя.
Деркач ковырялась над отчетами две недели. Трижды ей возвращали из РЖУ. Говорят, что в третий раз там ее довели до слез. Мало кто верил этому. Деркач и слезы? Она сама кого хочешь доведет. Однако все сроки сдачи отчетов были нарушены. РЖУ из-за этого тоже не успевало сдать сводные отчеты в министерство. Начальник управления Хомутов вызвал Жанну Максимовну и сделал ей «вливание». В конце концов виноватой почему-то оказалась Галя. Даже Валя Сорокина, когда атмосфера в ЖЭКе накалилась и из-за каждого пустяка стали происходить вспышки, упрекнула Егоркину:
– Чего ты уперлась? Не сбежала бы от тебя твоя ведомость.
– А что же ты не сделаешь? Возьмись и сделай!
– Я не умею.
– Ты восемь лет – не умеешь, а я год всего и уже два раза делала… Возьмешься – научишься!
– Тебе квартиру обещали после Октябрьских праздников. Смотри – зажмут!
Галя не ответила. Грустно стало при упоминании о квартире. Но не разорваться же. Да и стыдно унижаться, тряпкой быть. На этом разговор закончился. Егоркиной рассказали на другой день, что Сорокина поддела Деркач с отчетами так, что Асюля зеленая с работы уходила.
Наконец отчеты сделаны, приняты. Но отголоски нервного времени долго были слышны. Перерасход в квартале получился не только воды, но и электроэнергии. ЖЭК быстро катился назад. Был теперь на пятнадцатом, предпоследнем месте. Премии не было. К техникам и Деркач, и Жанна Максимовна придирались по каждому поводу, не оставляли без внимания любую мелочь.
– Противно на работу ходить стало, – кисло говорила Валя.
В эти дни даже ее голос слышен редко. В техническом кабинете тишина. Техники старались поменьше бывать в ЖЭКе, искали работу на территории.
За три дня до Октябрьских праздников Жанна Максимовна вместе с Деркач пришли в технический кабинет. В последний месяц это редко случалось. Заходили, стоя отдавали команду и тут же выскакивали из кабинета. На этот раз вид у обеих был доброжелательный.
– Девочки, праздник надвигается, – напомнила Жанна Максимовна. – Будем отмечать?
Смотрела она на Валю Сорокину. Знала, что отвечать будет она. Валя почувствовала, что начальству надоело воевать, вечер примирения решили устроить, и ответила серьезным тоном:
– Грех не отпраздновать! Шестьдесят пять лет Октябрьской революции. Почти юбилей.
Договорились собрать стол здесь, в техническом кабинете, после работы в день перед праздником. Из еды каждая приготовит то, что сможет.
Иван предложил напечь блинов. Гале идея не понравилась. Блины – смешно! Никто их не принесет.
– Это и хорошо! – убеждал Егоркин. – Картошку, котлеты, колбасу принесут. Пирог тоже испекут, а вот блинов не будет…
Иван недавно научился хорошо печь блины и по воскресеньям кормил Галю блинами. Сам он еще в деревне в детстве полюбил их. Мать непременно пекла по праздникам. Как она их замешивала, тогда ему было неинтересно. Весной Иван был у Анохина, и Дима угостил его блинами, которые мастерски пек сам. Жена Анохина смеялась, что она так и не научилась печь, Дима ее к сковороде не подпускает. Блины напомнили Ивану деревенские праздники. Он попробовал замесить сам, Анохин подсказал ему, что делать. И вскоре Егоркин сам приглашал Диму с женой на блины.
Галю он убедил, напек блинов. Платье она надела то, что привез ей из Колумбии Алеша. Там у него была последняя в этом сезоне гонка. Купил он такое и жене, только другого цвета. Платье было прекрасное, цвета топленого молока. Сеточка на плечах. Они только в моду входили. Галя, надев платье, чуть не прослезилась от восхищения. О таком платье она мечтать не смела. Еще в «Березку» такие, должно быть, не поступали. И в этом платье она пришла в ЖЭК. Девчата окружили ее, рассматривали платье, восхищались, расспрашивали, где взяла.
– Вчера только из Парижа, от Кардена доставили специально на вечер примирения, – шутила Галя радостно.
Простушка Лида поверила, что платье из Парижа, от Кардена. Девчата знали, что брат-близнец Гали выиграл весной во Франции велосипедные соревнования.
– Асюля позеленеет, увидит, – восхищалась Сорокина. – Такое платье ей и не снилось!
Деркач пришла в том голубеньком свитерке, с новой прической, со свежим маникюром. Ухоженная, чистая. Думала блеснуть, но увидела Галю и поблекла. Позеленеть не позеленела, но настроение упало. Валя Сорокина не удержалась, плеснула керосинчику в огонь, вздохнула притворно, увидев Агнессу Федоровну:
– Как я хочу стать главным инженером!.. Тоже завела бы личную парикмахершу, маникюршу, портного, а то от бигуди, – подняла она одну из прядей своих завитых волос, – разве прическа!
– Для этого в институт надо поступать, – проговорила Лида. Стол ее был рядом с Валиным, и девчата как бы между собой переговаривались. Но слушали все.
Егоркина поняла, что они обе подковыривают Деркач, намекают на ее среднее образование.
– А я готовлюсь, – ответила Сорокина Лиде. – Я техникум с красным дипломом окончила. Мне один экзамен сдавать.
Неизвестно, что бы на это ответила Ася. Она прекрасно понимала, что камни летят в ее огород, и не смолчала бы. Издевались над ней открыто. Но вошла Жанна Максимовна. По Асе она лишь взглядом скользнула, а платьем Гали залюбовалась, попросила Егоркину выйти из-за стола, пройтись. Сорокина тоже вылезла, стала ахать, щупать платье, языком цокать, потом проговорила с наигранной завистью:
– Стану главным инженером, куплю такое же! Из-под земли достану… Кардену телеграмму за счет ЖЭКа дам. В таком и по подвалу пойдешь, показания водомеров снимать, ни одна блоха на тебя не сядет, постесняется…
Жанна Максимовна догадалась, кому предназначены эти слова, и постаралась поскорее тему переменить.
– Девочки, давайте столы ставить.
Техники выдвинули два стола на середину, расставили еду.
– Галечка, садись со мной, – ласково указала Деркач на соседний стул.
– Ой, а я тоже хотела рядом с Галей посидеть, – притворно огорчилась Валя Сорокина.
– Пусть с Асей посидит, – сказала Жанна Максимовна. – Мы будем любоваться на них. Они как два голубка сегодня. Вот что одежда делает с человеком, преображает как.
Жанна Максимовна одета была изящно. Но молодость далеко позади, и одежда ее уж не сильно красила. Начальница взяла слово первой, говорила о добром отношении работников ЖЭКа друг к другу, о дружбе, без которой хорошей работы не может быть, и предложила тост за дружбу.
Ели, похваливали друг друга за приготовленные закуски, расспрашивали – кто как делал то или иное блюдо. Потом поднялась Валя Сорокина, постучала вилкой по стакану.
– Тише, девочки, тише! Я хочу продолжить тост Жанны Максимовны. – Все умолкли. Одни настороженно, другие с любопытством, третьи со злорадством. Знали, неспроста поднялась Валя, видели ее агрессивное настроение с утра. – Я хочу сказать, что те добрые отношения в нашем коллективе, те успехи и высоты в работе достигнуты благодаря чуткому руководству Жанны Максимовны и Агнессы Федоровны, благодаря их индивидуальному подходу к каждому работнику. Все мы знаем, как непросто нам было раньше решать важные задачи по обслуживанию населения нашей столицы. Если бы во всех ЖЭКах было такое руководство, то Москве не надо было бы ждать третьего тысячелетия, уже в этой пятилетке стала бы она образцовым городом. Я предлагаю выпить за Жанну Максимовну и Агнессу Федоровну! Ура, товарищи!
Произнесла она это все патетически, без иронии. Некоторые недоумевали, не поняли, хотя юмор был на поверхности: добрые отношения были такими, что техники избегали бывать в своем кабинете, а предпоследнее место в соревновании говорило о больших успехах. «Ура» никто не подхватил, но все заговорили, засмеялись те, кто понял, стали чокаться.
– Агнесса Федоровна, хочу с вами! – тянулась с дальнего конца Сорокина.
Деркач привстала, вытянулась навстречу, достала стакан Вали своим стаканом и шмякнулась на стул. Рука ее дернулась, красное вино выплеснулось на подол платья Гали. Егоркина вскрикнула, вскочила, стряхивать стала вино. Мокрый подол потемнел.
– Ой, прости, прости! – вскрикнула Ася и кинулась платочком вытирать.
Галя еле сдерживалась, чтоб не зарыдать. Со всех сторон сыпались советы.
– Солью присыпь!
– Не поможет, это вино…
– Замыть надо, срочно замыть…
– Горячая вода есть, мыло тоже…
Егоркину повели в умывальник. Помогли снять платье, выстирали подол. Галя стояла как обреченная, кусала губы, крепилась, душили подступающие рыдания. Пришлось надеть платье с мокрым подолом. Валя Сорокина повела Галю на свою сторону стола, успокаивала громко:
– Высохнет – следа не останется… Я думала, она на тебя подливку из гуляша выплеснет. А вино – ерунда!
– Ты хочешь сказать, Ася нарочно ее вином облила? – сердито спросила Жанна Максимовна.
– То, что она с вами не советовалась, это я точно знаю, – усмехнулась Валя.
– Ну ты и стерва! – сжимая зубы, вскочила Ася. Она еще хотела что-то крикнуть, но Валя опередила.
– Если я стерва, то кто же ты? В русском языке для тебя слова пока не придумали…
– Валя, не надо! – схватила Сорокину за руку Галя.
Девчата загалдели разом, утихомиривая. Жанна Максимовна усадила на стул Деркач.
Вечера примирения не получилось. Посидели еще с полчаса и разбежались.
6
После праздников сидели в кабинете, гадали, почему концерт, посвященный Дню милиции, отменили. Всем его хотелось посмотреть. В нем всегда лучшие артисты выступают. Почему отменили, никто не знал.
– Сорокина, на ковер! – позвонила Люба, секретарша. Она редко по телефону вызывала, обычно заглядывала в кабинет. Двери рядом.
Вернулась Валя быстро, вошла мрачная и, не дойдя до стола, всхлипнула. Галя не видела никогда, чтобы она плакала. Успокоившись немного, Сорокина сказала, что начальница предложила ей написать заявление на расчет. Мол, она портит атмосферу в ЖЭКе, и потребовала, чтобы сегодня же заявление было у нее на столе.
– А ты что?
– Говоpю, я восемь лет работаю в ЖЭКе за служебную квартиру, два года осталось… закреплю и часа лишнего здесь не проведу…
– А она?
– Говорит, по статье вылечу.
– Это точно, теперь выговор за выговором посыпятся. Три выговора за полгода – и до свидания! Ни один суд не восстановит…
– Пусть попробует, я председатель профкома.
– Переизберут.
– Пробовали в прошлом году, да что-то никто из вас не кинулся в профсоюзные деятели. Опять меня заставили…
– Найдут на этот раз.
– Это Асюля все, – снова всхлипнула Валя. – Я знаю, она заявила Жанке: или я, или она! Жанка у нее в руках… Все ведь знают, как она в Москву попала… и сынок…
– Девочки, сколько мы терпеть будем! – воскликнула Галя. – Что мы – твари бессловесные? Давайте письмо напишем Хомутову, и все подпишемся… Лида одна из-за простой ссоры написала, и то Деркач полгода шелковая ходила. А если все подпишемся… – но ей договорить не дали.
Ворвалась Люба, закричала:
– Включите радио!
Включили: лилась тихая печальная музыка.
– Ну и что? – Смотрели встревоженно на возбужденную Любу.
– Брежнев умер…
– Брось!
– Сейчас сообщать будут.
– Так вот почему вчера концерт отменили! – догадалась Лида.
– Ну да… Я утром слушаю радио: музыка и музыка, вот такая, слушать грустно…
Девчата забыли о Вале, о Галином предложении.
– Кто ж теперь будет?
– Скажут – нам не выбирать… Во «Времени» и передадут, и покажут…
– Как жалко, сегодня до девяти работаем! Пока доберешься домой…
– Смоемся пораньше, – заявила Валя Сорокина. Она тоже забыла о своих слезах, но Лида напомнила ей, засмеялась.
– Первый выговор, считай, обеспечен.
– Девочки, а вы ко мне зайдите… У меня посмотрите, я же рядом живу, – предложила Галя.
7
Пришли только двое: Валя Сорокина и Лида. Егоркин сидел у телевизора. Показывали Колонный зал, Леонида Ильича в гробу, многочисленные венки, цветы, множество наград на красных подушечках, родственников в трауре и бесконечный людской поток мимо гроба. Девчата разделись и тихонько уселись на диван. Иван поставил чайник. Вернулся в комнату, когда начали передавать о состоявшемся внеочередном пленуме ЦК КПСС. Наверное, в это мгновение вся страна замерла у телеэкранов. Кто станет во главе государства? Ни в одной стране мира судьба народа, судьба государства не зависит так от того, кто стоит во главе ее, как в России! Во все века вожжи здесь были в руках одного человека. Он или вздергивал Россию на дыбы, или бросал вожжи, дремал на облучке, слушал приятный шепоток льстецов: мчимся, мол, вперед во весь опор – колеса поскрипывают, крутятся, значит, верно, мчимся. Не знаю, как все, но тот, кто честно жил, кто хотел добра своей стране, вздохнул радостно, услышав имя нового главы государства. Вздохнул с надеждой: может, он шевельнет вожжами, взмахнет кнутом.
– Председатель КГБ должен знать, что в стране творится, – сказала Валя Сорокина.
– Должен, – вздохнул Иван.
– Может, хоть чуть-чуть порядок наведет, а то жить стало неприятно, – проговорила Валя. – И что мне делать? – горько вздохнула она. – Сама не уйду, выгонит… Это точно!
– А что случилось?
– Ты ему не рассказывала? – взглянула Валя на Егоркину.
– Я ему не все рассказываю… Он всегда возмущается! Боюсь, как бы порядок у нас наводить не пошел, – засмеялась Галя.
– Давайте колитесь, раз начали, – пошутил Иван. – Возмущаться не буду, молчу, но, может, что посоветую.
Девчата рассказали ему все о Жанне Максимовне, о Деркач: и как она стала главным инженером, и как нужным людям ремонтирует квартиру за государственный счет, меняет сантехнику. Галя про кофточки рассказала, про колготки, которые недавно предлагала Ася, про отчеты.
– Почему вы терпите? – воскликнул возмущенный Егоркин.
– А что ты предлагаешь? – спросила Галя. – Деркач вызвала меня и говорит: надо заменить линолеум в такой-то квартире, а в этой плиту…
– А ты?
– Она начальник…
– Узнают, отвечать тебе, а не ей… Начальству надо сообщить, и немедленно…
– А что сообщать? – спросила Валя.
– Как что? Все то, что мне рассказали про главного инженера. Напишите, если пойти сказать боитесь!
– Я им говорила.
– Давайте, сейчас набросаем, а я дома перепишу, – загорелась Валя.
Достали бумагу, стали записывать.
– Надо непременно написать, почему Жанка сделала ее главным инженером. Про сынка ее, – предлагала Сорокина.
– Нет, никаких слухов, только факты, только то, что вы подтвердить можете: скандалы, нужные люди, отчеты – только это, – остановил Иван. – Точные факты: фамилии, номера квартир, даты. Иначе вас зажмут, клеветниками сделают, если хоть один факт не подтвердится.
Девчата вспоминали факты, он записывал.
На другой день Валя принесла готовое письмо в ЖЭК. Техники подписались все, с ними оба бухгалтера и паспортистка. Экономист и секретарь Люба отказались.
– Девочки, я боюсь! – говорила испуганно Люба. – Они меня съедят… Я с вами, но я боюсь! Девочки, не приставайте…
А экономист прочитала и спросила насмешливо:
– Ну и что Хомутов, по-вашему, сделает? Вы же знаете про его отношения с Жанной…
– Это уж его дело.
– Прочитает да в корзину выбросит…
– Пусть выбрасывает. Копия у нас есть, напишем в газету, в ЦК пошлем…
– А оттуда опять Хомутову… Нет, вы как хотите, а я не верю, не буду подписывать. Пустая затея!