1
Борис не один раз говорил им раньше:
– Что вы, дураки, по стольнику в месяц выбрасываете за квартиру. У Романа комната простаивает, законная. Переезжайте и живите!..
Роман был не против. При мыслях об Ире, о дочери родившейся иногда начинало сосать в груди. Нет, назад его не тянуло, с Надей жить проще и легче. Он мог не прийти ночевать, мог вернуться под утро, Надя неизменно встречала его радостно, без упреков. Скажет он, где был, выслушает – не скажет, не спросит. В августе она почувствовала, что станет матерью. Роман не догадывался, как тщательно она выбирала момент, чтобы сказать ему об этом. Кажется, все учла, выбрала, подготовила нежный час, шепнула. Он весел был, ласков и вдруг застыл, помрачнел, сказал:
– Не надо! Рано…
Больше об этом речи не было. Не знал он, скольких мук душевных и слез стоили ей его слова, не знал, что, когда он не ночует, не спит она эту ночь, терзается, что только не представляет, но чаще всего видит его у жены. Не знал он этого и не задумывался. О том, что Ире одной с двумя маленькими детьми трудно, думал. На алименты она, гордячка, не подала. Но он посылал ежемесячно деньги, и значительно больше, чем полагалось. Этим успокаивал совесть. Деньги у него появились, и большие деньги. Леонид Семенович стал бывать изредка в ресторане, не чаще одного раза в месяц, сидел недолго, но оставлял на чай помногу. Роман знал, что, значит, завтра ехать на дачу, идти в баньку. Частенько приходила мысль придушить Леонида Семеновича и сжечь вместе с банькой, но понимал – не сделать этого, слаб. Однажды перед банькой Роман проговорился, что собирает деньги на «жигуленок».
– Будет тебе «жигуленок», – уверенно сказал Леонид Семенович. Роман подумал, что он шутит. – Права есть?
– Нет.
– Поступай на курсы.
Палубин забыл об этом разговоре. Но Леонид Семенович через неделю позвонил, спросил:
– Поступил на курсы?
– Нет еще.
– Что же ты тянешь? Машина даром стоять будет… Приезжай, забирай…
«Жигуленок» пригнал Борис. Он был ошеломлен, когда Роман попросил его пригнать машину.
– Ты даешь! Год не проработал – и «Жигули». Везунчик! Я тебя выпестовал, и я тебе завидую. Я пять лет повертелся, пока бабки пошли. Может, и мне в официанты податься, – смеялся он.
Борис не знал, что Роман знаком с Леонидом Семеновичем, и Палубин имя это никогда не упоминал в разговорах с ним, хотя очень хотелось узнать: об этом ли Леониде Семеновиче говорил Борис хулиганам. Иногда Роман думал, что «жигуленок» появился у Бориса не без помощи Леонида Семеновича, но вспоминал непривлекательную внешность Бориса – большой нос, глаза навыкате, синие бритые щеки, черная курчавая голова, и сомневался в своих догадках. Борис часто появлялся у Палубина, ворчал: далеко ехать, времени сколько тратишь на дорогу. Он всегда что-нибудь хранил у Романа. Много вещей через его руки проходило. Побаивался держать в чужой квартире. Хозяева в любой момент заявиться могут, или участковый заподозрит. Потому и советовал перебираться в квартиру к Ире, туда, где был прописан.
Роману хотелось переехать. Девочку свою мог бы видеть. Ира рядом была бы. Мог бы помочь, если что понадобится. Вопрос этот они с Надей обсуждали. Наде, с одной стороны, надеялась, что Роман разведется, зарегистрируется с ней и пропишет в Москве. Когда разведется, лицевые счета разделить можно будет с Ирой, а там и поменять комнату, подальше от нее. Но, с другой стороны, побаивалась: Ира все время рядом будет, увидит Роман дочь, вернется к жене. Поэтому они продолжали снимать квартиру.
Надя не работала. В ресторан она ездить перестала сразу после того, как к ней перебрался Роман. Это было первое его условие. Денег он ей давал много. Она вела хозяйство, ездила по магазинам, покупала билеты на концерты, Роман любил эстраду, в театре побывал раза два и перестал, скучно.
Жили бы они так долго, если бы однажды не явились хозяева квартиры и не попросили их подыскать другую. Через неделю сами сюда переедут. Роман позвонил Борису: нет ли у него на примете свободной квартиры?
– Есть, – ответил Борис и назвал адрес Иры. – Переезжайте и не морочьте себе голову. Будьте выше условностей. Ты такой же хозяин квартиры, как и Ира…
И Роман решился. Через неделю он и Надя стояли возле квартиры. Пока поднимались, Роман гадал, поменяла Ира замок или нет. Если поменяла, значит, он для нее чужой, а если нет… Замок был прежний. Остановились в нерешительности: звонить или своим ключом открывать? Зачем звонить, хозяин пришел! Достал ключи, открыл, пропустил вперед Надю, внес сумки. На шум из комнаты выскочила Ира, увидела, замерла в коридоре. Видимо, поняла, что не к ней вернулся. Выглянула Соня.
– Папа приехал! – закричала она и кинулась к нему, но Ира поймала ее, подняла на руки и понесла в комнату:
– Это не папа! Дядя!
– Нет, папа, папа! – кричала Соня и пыталась глянуть назад через плечо матери.
Ира скрылась в комнате. Слышно было, как она прикрикнула на дочь:
– Не кричи, Наташу разбудишь!
Егоркин говорил Роману, что Ира назвала дочь Наташей. Ему это имя тоже нравилось. Соня жила у Егоркиных, когда Ира была в больнице. Роман хотел приехать, повидать Соню, но Иван не разрешил. «Нечего девочку травмировать, нет тебя и нет. Возвращайся и радуйся на Соню и на дочь сколько хочешь!»
Ира оставила девочку в комнате и снова вышла. Роман с Надей разделись, готовились идти в комнату.
– Здравствуйте, – громко сказала Ира.
– Привет, – нагло ответил Роман, поднимая сумку. – Познакомься… Надя, жена моя…
– Мы знакомы, – усмехнулась Ира. Больно резануло ее слово «жена». – Тогда она была женой Кости… Ты представил ее тогда мне как ресторанную проститутку. Теперь она твоя жена. Поздравляю!
– Спасибо! – улыбнулся Роман. Голос его дрогнул, и улыбка получилась неестественной. Не научился он еще владеть своим лицом. – Мы будем жить здесь… В моей комнате… – Он внес туда сумку. – Тут твои вещички, – добавил уже оттуда. – Мы их, с твоего позволения, вынесем…
2
– Галя, как же ты могла подписать?! – с осуждением и негодованием говорила Жанна Максимовна. – Мы тебе разрешили бесплатно жить на складе, вошли в твое положение… Мы хотели дать тебе квартиру к Новому году, а теперь не знаем: как быть? Будешь ли ты встречать Новый год в новой квартире, только от тебя зависит…
– Я считала, что квартиры дает РЖУ, и дает по очереди, – тихо проговорила Галя. Она сидела напротив начальницы в ее кабинете.
– Мы даем, мы! – повысила голос Жанна Максимовна. – И в этом ты скоро убедишься… Завтра будет у нас комиссия из РЖУ, по поводу письма… Всех вас вызовут, и ты скажешь, что факты в письме подтасованы, что письмо написала Сорокина и уговорила вас всех подписать. Сорокиной, видите ли, захотелось стать главным инженером! Деркач сковырнуть захотелось…
– Неправда! – прервала Галя.
– Как неправда? Она перед праздником при всех заявила, что хочет быть главным инженером. Ты сама это слышала!
– Она шутила…
– И дошутилась до письма… Может, письмо тоже шутка? Тогда так и сказать надо… Завтра все, что я тебе сказала, заявишь на комиссии. Поняла?
– Я не сделаю этого, Жанна Максимовна.
– Почему?
– Потому, что в письме написана правда…
– Может быть, правда и то, что Агнесса Федоровна предлагала тебе кофточку?
– Да.
– И вы потом в рабочее время выпивали вместе с завсекцией универмага у тебя дома?
– Да.
– И ты пила?
– Да. Я делала глоток…
– Глоток или два – кто считал… Главное, что ты пила в рабочее время!
– Выходит, пила, – вздохнула Галя. – И не один раз… И перед праздником пила… в техническом кабинете… вместе с вами. Вы тогда были организатором коллективной пьянки. Пришли к нам и предложили… Мы отказать не могли, боялись обидеть начальника…
– Ах, Галина Васильевна, вон вы какая скользкая! Не ожидала я! От кого, от кого, а от вас не ожидала. Уроки Сорокиной даром не прошли, – Жанна Максимовна от неожиданности перешла на «вы», потом взяла прежний тон. – Завтра ты все скажешь, как я тебе советую! Нет – срочно выезжай со склада, и о квартире мечтать забудь! Сорокина по решению комиссии вылетит из ЖЭКа! Следующей будешь ты! Иди и подумай…
Егоркина поднялась и направилась к выходу.
– Кстати, – добавила ей вслед Жанна Максимовна, – все, кто подписал, скажут, что подписывали, не читая. Сорокина уговорила…
– Жанна Максимовна, не пойму, – повернулась Галя. – Что вы так за Деркач держитесь, инженер-то она никчемный?
– Иди, Егоркина! Иди и думай, не разочаровывай меня!
Галя знала, что Жанна Максимовна вызывала всех, кто подписал письмо, и обрабатывала. Возвращались все мрачные. Одна из техников с порога бросила хмуро:
– Дура я, что подписалась. Завтра больничный возьму… Ни черта у нас не получится. Раз Жанна решила ее отстоять – отстоит. Комиссия, наверное, профсоюзная будет, а у нее там все друзья…
– Писали мы начальнику, – сказала тревожно Валя Сорокина.
– Много дела до нас начальнику… Спихнул бумагу дальше, разберитесь и доложите. Доложат: сволочные техники склоку затеяли, вляпают всем по выговору, чтоб работали, а не сквалыжничали.
3
Галя вечером рассказала Ивану о разговоре с Жанной Максимовной, спросила: что делать?
– Никто не верит… Говорят, что комиссию создают для того, чтобы проучить нас. Скажешь против – Жанна обязательно выселит отсюда…
– А что ты предлагаешь?
– Не знаю… Так – боюсь, а эдак – стыдно!
– Ты как считаешь, в письме правда написана?
– Правда, еще не вся правда, добавлять и добавлять можно…
– Тогда и говори правду, только правду, не выдумывай, не оскорбляй Агнессу Федоровну. Знаешь факты, что она кого-то при тебе несправедливо обижала, унижала, – говори. Те факты, что с тобой связаны и что в письме указывали, повтори. Иные вспомнишь, добавь. Но никаких домыслов, слухов, никаких – говорят, никаких эмоций, спокойно, спокойно…
– А с чего начать?
– Скажи, что атмосфера за эти полгода сложилась такая, что работать стало невозможно. Напомни, что из-за этого ЖЭК скатился с четвертого места в соревновании на пятнадцатое. И факты, факты, факты…
Напряжение с утра в ЖЭКе высокое. Комиссия с девяти часов работает. Из РЖУ приехали начальник отдела кадров Яков Сергеевич и две женщины: председатель профкома и Любовь Ивановна, та, что принимала отчеты у Гали. Егоркина вспомнила, как она нагрубила этой женщине, и подумала, вряд ли она забыла – отыграется. Дернул тогда черт за язык.
Технический кабинет гудел, заглядывали бухгалтеры, которые подписывали письмо, охали, советовались, как вести себя. Ни Жанны Максимовны, ни Деркач не видно. Решили, что совещаются, как получше зажать техников. Считали, что начнут с Сорокиной. Ее зачинщицей записали, на ней и отыграются, но вызвали паспортистку. Никто не работал, ждали. Лида принесла валерианку. Шутили над ней, тебе-то зачем? Ты и так непрошибаемая! Один человек постоянно дежурил у приоткрытой двери, следил, когда выйдет паспортистка. Появилась она довольно быстро, выскочила, прошмыгнула в свой кабинет – только замок щелкнул. Сразу к ней не пошли, ждали, кто следующим будет? Вызвали бухгалтера. Только скрылась она, Сорокина на цыпочках побежала к паспортному столу. Толкнула дверь – заперто. Поскреблась и прислушалась. Тишина. Постучала, подождала и вернулась недоуменная.
Бухгалтеры тоже не задержались в комиссии. Первая вышла злая, взвинченная.
– Ну что?! – кинулись к ней.
– Ничего! Пошли вы знаете куда… – ответила она и скрылась в бухгалтерии.
Вторая по натуре веселая, смешливая. Вышла, возбужденно хихикая. Рассказала, когда Лиду пригласили в кабинет.
– Яшка (начальник отдела кадров) спрашивает: и тебе захотелось главным инженером быть? Я говорю: нет, мне начальником отдела кадров хочется. Он как заржет! Хорошо, говорит, только ты письмо не пиши никуда, я сам скоро на пенсию собираюсь. Уходить буду, тебя порекомендую…
– А по письму, что спрашивал? – нетерпеливо теребили ее.
– Яшка спрашивает: это при тебе завсекцией универмага линолеум меняли? Нет, говорю. Откуда же тогда ты это знаешь? Говорю, в письме написано… А если бы там было написано, что Агнесса Федоровна директору магазина палец откусила, то бы подписала? Зачем подписывала?.. Злая, говорю, она, ходит, рычит на всех… Что поделаешь, говорит, мы с тобой веселые уродились, а она злая…
– А Асюля что делает?
– Сидит, посмеивается…
Лиды не было долго. Вышла алая, надутая. Выпила валерианки, оглядела подруг, окружавших ее.
– Все рассказала, – заговорила она, отдуваясь, – и как за ситцем в магазин в очереди стоять посылала, и как от начальства РЖУ прячется, требует, когда ее спрашивают по телефону, отвечать, что она на территории… Любовь Ивановна подтвердила, говорит, верно, как ни позвонишь, нет ее на месте. А Деркач слова сказать не дает: не было этого, не было этого! Рычит, обзывается! А я им говорю, видите, это она при вас так, а без вас послушали бы, как она разговаривает. Я когда-нибудь, говорю, на магнитофон запишу, пришлю вам, послушаете…
– Молодец! – воскликнула Валя Сорокина.
Ни ее, ни Галю не вызывали до самого конца. Сорокину пригласили раньше. Прежде чем пойти, взглянула на Егоркину.
– Тебя на закуску оставили.
Вернулась бледная, дрожащим голосом попросила валерианки. Руки у нее дрожали, когда брала. Выпила, поморщилась, выдохнула:
– Все рассказала, что о них думаю. Теперь пусть увольняют…
Больше ничего не слышала Галя, вызвали ее.
За столом сидела хмурая Жанна Максимовна, Любовь Ивановна с ручкой, перед ней листы исписанной бумаги. Возле стола, чуть левее, Агнесса Федоровна с красным лицом. Яков Сергеевич у окна. Пустой стул посреди комнаты.
– Садись, Галина Васильевна, – кивнул на него Яков Сергеевич.
Егоркина села.
– Ну, Галина Васильевна, что вы нам расскажете? – спросил устало начальник отдела кадров.
Галя приободрилась. Она боялась, что будут задавать издевательские вопросы, например, кусала или не кусала Деркач палец директора магазина. Вспомнила, как учил ее говорить Иван, и начала рассказывать по порядку, почему невыносимо стало работать, все факты выложила. Слушали ее молча, не перебивали. Галя решила, что устали слушать одно и то же, и Деркач устала препираться, молчала.
– Здесь, перед вами, высказывалось мнение, почему именно Агнессу Федоровну повысили, а как вы на этот счет думаете? – спросила председатель профкома, белолицая женщина с пышными белыми волосами.
– Я думаю, как бы мне свою работу получше сделать, – ответила Галя. – А о том, кого повышать, кого понижать, пусть у вас голова болит…
– Виктория Викторовна, это не по существу. Она права… По-моему, она внятно рассказала о делах в ЖЭКе. Любовь Ивановна, вы все записали? – И, получив удовлетворительный ответ, Яков Сергеевич добавил: – Давайте, спрашивайте по существу, четыре часа сидим, язва моя каши просит…
– Вы говорили, и в письме это есть, значит, с ваших слов, что Агнесса Федоровна потребовала, чтоб вы внесли в дефектную ведомость замену линолеума, электроплиту, смесители нужным людям. Как вы докажете, что эта не клевета? – вновь спросила председатель профкома. – А если их действительно менять надо, а вы пользуетесь ситуацией, чтобы опорочить Деркач?
– Линолеум уже заменили, тут доказать трудно… Но если вы сейчас пойдете в ту квартиру, вы увидите там дубовые плинтуса. Скажите, наше РЖУ ставит дубовые плинтуса в квартирах?
– Иногда ставит… И хозяева могли купить в магазинах…
– Нетрудно узнать, если это важно, где купили, когда купили? Кстати, электроплиту и смесители еще не поменяли. Можно проверить хорошие они или пришли в негодность по вине ЖЭКа…
– Ты сама все это записала, а на меня сваливаешь, – перебила зло Деркач.
– У меня черновик дефектной ведомости сохранился, исправляла я уже в том, который на перепечатку готовила…
Галя говорила спокойно, не показывала волнения, руки держала на коленях, сжимала пальцы, чтобы не заметно было, что они дрожат.
После обеденного перерыва комиссия уехала, и Жанна Максимовна ворвалась в технический кабинет:
– Спасибо, дорогие девочки! – воскликнула она. – Отблагодарили вы меня за все добро! Отблагодарили… Выслушала вас комиссия, посмотрела, с кем мне работать приходится. Лучше, говорят, с тиграми работать, чем с такими… – Она запнулась, выбирая слова, но, видимо, только оскорбительные были на языке, а высказать их не решалась. – Егоркина, слышишь, срочно ищи квартиру, склад ЖЭКу нужен. Поняла?
– Хорошо, – прошептала Галя.
– Ишь «герои»! Думают, кто-то их слушать станет!.. – Жанна Максимовна открыла дверь, намереваясь выйти, но приостановилась на пороге, оглянулась, обвела техников презрительным взглядом, усмехнулась злорадно и ушла.
Валя Сорокина села писать заявление на расчет.
– Погоди денька три, успеешь… Посмотрим, что комиссия скажет, – неуверенно посоветовала Лида.
– Чего ждать, дождались… Ждите теперь вы, – буркнула Валя и пошла с заявлением к начальнице.
Вернулась, показала подписанное заявление.
– Без отработки, с завтрашнего дня… Быстро и сурово. Словечка не произнесла…
– И куда же ты теперь?
– Завтра поеду в отдел кадров, попрошу, может, в другой ЖЭК переведут… Все-таки восемь лет работаю…
– Ой, и я пойду! Может, и мне подыщут! – воскликнула Лида. – И ты иди просись, – повернулась она к Егоркиной. – Говоришь, Яшка тебя защищал, может, посодействует. А здесь ты квартиру сроду не получишь…
– Девочки, а где Асюля? – спросила Валя. – Что-то ее не видно?
– Плевала она на все комиссии, – ответила Лида. – Я шла сюда после обеда, а она с какой-то девахой в магазин входила. Веселая…
На следующий день не появились с утра в ЖЭКе ни Валя, ни Лида. Техники поняли, что они уехали в отдел кадров просить перевод. Вернулись только часа через два. Влетели в кабинет возбужденные и, не раздеваясь, перебивая друг друга, стали рассказывать. Из их сбивчивого, со многими восклицаниями рассказа техники поняли, что комиссия поддерживает их, а Яков Сергеевич порвал заявление Вали Сорокиной.
Лида с Валей встретились возле отдела кадров. Начальник был у Хомутова. Секретарша сказала, что Хомутов собрал у себя всех членов вчерашней комиссии, обсуждают письмо и результаты проверки. Была там и Жанна. Ждали они больше часа. Яков Сергеевич пришел довольный, увидел заявление, засмеялся, порвал и говорит, что будет у них новое начальство. Деркач переводят техником в соседний ЖЭК, а Жанна Максимовна сама попросилась начальником в новый. Оказывается, еще один ЖЭК образовывают, в новых домах. И еще сказал Яков Сергеевич, чтобы они благодарили Егоркину: ее факты оказались самыми существенными.
4
Новый начальник ЖЭКа Виктор Миронович Мишуков пришел через неделю.
– Сонный какой-то, – высказала свое впечатление о нем Лида.
– Пусть сонный, спокойней будет, от бессонной нахлебались на всю жизнь, – засмеялась Валя.
Глаза у Виктора Мироновича действительно все время были сонные. Сам он спокойный, вяловатый, высоколобый. Залысины делали его лоб большим. Пришел он в ЖЭК из-за жилья. Раньше работал в какой-то небольшой конторе. Девчата быстро узнали, что у Виктора Мироновича месяц назад родился поздний долгожданный ребенок, сын. Не спал папаша ночами, потому и сонные у него были глаза.
Чуть попозже был назначен главный инженер. Им стала молодая женщина из технического отдела РЖУ. Валя Сорокина ее знала. Частенько вместе на обследование по жалобам ходили по квартирам. И начальник, и главный инженер ЖЭКа были спокойные порядочные люди. Вначале они с некоторым подозрением и опаской обращались к техникам, побаивались: слыханное ли дело, подчиненные обоих руководителей выжили. Жанна Максимовна и Деркач остались в этой же системе, и при случае свою точку зрения на происшедшее высказывали. Но пригляделись друг к другу руководители и подчиненные, притерлись, и потекла обычная, нормальная трудовая жизнь.
Иван и Галя не получили квартиры ни к Новому году, ни после, но козней Жанны Максимовны в этом не было. Просто почему-то меньше служебного жилья стал выделять райисполком. Предлагали комнатушку в коммуналке после Нового года. Квартиры, сказали, до лета не будет. Егоркиным посоветовали подождать. Возьмут комнату, потом лишь через пять лет их на очередь на квартиру поставят. Лучше потерпеть, а им терпеть есть где. Жили они по-прежнему на складе. К пушечным выстрелам ресторанной двери привыкли, не просыпались. Егоркин устроился по совместительству разнорабочим в этот же ЖЭК, работал по вечерам под руководством Лиды. Зарабатывал рублей семьдесят, а когда и больше. Теперь реже посещал собрания Клуба новых интеллигентов. Осенью увлекся, почти на каждом бывал. Заинтересовал и привел двух студентов, однокурсников.
Председатель Клуба Миша Булыгин тоже стал студентом, активно пропагандировал Клуб в своем институте, и он постепенно становился студенческим клубом. Егоркин начал вести секцию самбо при нем. Сам он бывал только по субботам, но ребята еще два раза в неделю тренировались. Приемы борьбы, которым он научился в десантных войсках, ребятам не показывал, но знал, что те приемы, что успела перенять у него Наташа, им известны, и они их без него продолжают отрабатывать. Наташа и еще две девочки были самыми усердными его учениками.
Наташа все агрессивней становилась на собраниях, кричала: хватит готовиться, пора действовать. Нужно создавать группу порядка! Ее поддерживали, и, как заметил Егоркин, поддерживали те, кто активно занимался в секции самбо. Навыки свои, что ли, хотелось в деле опробовать. Иван по-прежнему был против группы порядка, понимал, что она не создана до сих пор лишь потому, что его уважают, прислушиваются к нему. Наташа убеждала его, обижалась, что он не понимает, что пора не словами, а делами очищать Москву от нечисти. Еще год проговорили, а нечисть накапливается, подминает под себя активную, но незрелую молодежь. «Ты-то зрелая?» – смеялся Иван. Наташа была убеждена, что выбрала единственно верную дорогу в жизни: готовилась она поступать в МГУ на юридический факультет. Хотела быть инспектором уголовного розыска, и только им.
В начале мая прошел слух по Москве, что в парке Сокольники были большие стычки между фанатами «Спартака» и рокерами. Наташа хохотала, рассказывая, что это она организовала. Узнала, что рокеры собираются в парке в этот день, и расклеила объявления, что в парке состоится митинг фашистов, всех принадлежащих к организации попросила собраться в 19 часов вечера. Милиция узнала об этом объявлении, предупредила всех директоров школ, чтобы они проследили за тем, чтобы ни один из учеников не появлялся в районе парка. Директора собрали классных руководителей и, в свою очередь, строго предупредили их. Учителя пришли в классы и объявили, что в парке Сокольники собираются фашисты и чтобы никто из учеников близко к парку не приближался в воскресенье в девятнадцать часов. Так об этом стало известно всей молодежи столицы, и к семи часам парк Сокольники был забит подростками. Толпы рыскали по парку, искали фашистов. Самые многочисленные и организованные были фанаты «Спартака» и рокеры. Между ними и произошла схватка.
– Чего ты смеешься? – рассердился Егоркин, когда она ему рассказала. – Ты за порядок ратуешь, а сама беспорядок устроила…
– Я хотела привлечь внимание к молодежным проблемам… И привлекла! Увидишь, газеты теперь не будут молчать ни о фанатах, ни о рокерах, ни о фашистах. Теперь увидели многие, что это организованная сила, и отмахнуться, закрыть глаза, считать, что ее не существует, теперь нельзя…
5
Когда Галя работала до девяти вечера, а Иван получал задание на длительное время, они договаривались встретиться в конторе и вместе идти домой. И обычно в такие вечера они сразу домой не шли, гуляли по тихим улочкам, разговаривали. Если в девять Галя в ЖЭКе не появлялась, Иван шел ее встречать. Она всегда говорила ему, в каком доме делает обход.
В тот вечер он ремонтировал выход на кровлю, а она делала обход в тридцать втором доме. Он заменил вывороченную подростками коробку, навесил дверь, подогнал, прибил петли для замка. Торопился к концу, не успевал к девяти. Пришел в ЖЭК в самом начале девятого. Гали не было. Техники закончили работу и расходились по домам, сказали ему, что она не приходила. Он оставил инструмент и вышел на улицу встречать.
Сумерки опускались на Москву. Небо темнело. Дни в последнее время стояли солнечные. Трава на газонах поднялась, масляно зеленела под загоревшимися фонарями. На деревьях листочки появились. Пахло весной, зеленью, лесом. Слышались пьяные голоса, вскрики, смех, изредка и песни вспыхивали то тут, то там. Майские праздники прошли, но для многих праздники продолжались. Пьяный разгул, приумолкший чуточку в начале года, когда рьяно стали бороться за дисциплину, снова оживлялся, поднимал голову. Иван начал волноваться: стемнело, а Гали нет. Хотелось выскочить из квартиры и ждать ее на улице, как он делал не раз, когда она задерживалась. Наконец не выдержал вышел на улицу, стал прислушиваться, вглядываться в сумрак. Надолго она никогда не задерживалась.
В конце концов Егоркин не выдержал, завернув за угол, неторопливо двинулся по дороге под арку по направлению к тридцать второму дому. Отсюда она должна возвращаться в ЖЭК.
У Гали вечер складывался удачно. Она обошла пятнадцать квартир. Не часто случалось такое. Спускалась с пятого этажа, закончив обход без десяти девять. На втором этаже услышала музыку в квартире, в которую она час назад звонила, но никто не открыл. В ней она давно не была и решила заглянуть. За десять минут управится. Позвонила. Открыл парень лет двадцати трех. Веселый, ухоженный. Увидел ее, обрадовался почему-то, засмеялся, пригласил:
– Заходи!
Первой мыслью ее было не входить, что-то настораживало, но она решила, что парень обознался, принял ее за знакомую, и шагнула в коридор, говоря:
– Я техник-смотритель, мне нужно обследовать вашу квартиру.
Парень захлопнул дверь и весело закричал, повернувшись к комнате, где играл магнитофон:
– Ребята, смотрите, кто к нам пришел!.. Только не лапать, она ко мне, – засмеялся он, увидев двух друзей своих, появившихся у входа, и попытался обнять Галю.
Она отшатнулась от него испуганно, сказала строго:
– Я при исполнении служебных обязанностей! Кто из вас хозяин? Вы?
Парни засмеялись.
– Хорошенькая какая! – промурлыкал радостно один из них.
– Скидывай плащ, – предложил другой.
– Галя! Галечка! – сначала услышала она, потом увидела за спинами парней, стоявших в двери комнаты, Бориса.
– Наконец-то ты пришла? Я знал, я ждал! – растолкал парней, подскочил к ней радостный.
– Э-э, Борис, уйди! Она ко мне! – смеясь, оттолкнул Бориса парень, который открыл ей, по-видимому, хозяин.
Парни в дверях снова захохотали. И в веселье этом было что-то неестественное. Но пьяными они не были. Хозяин квартиры стоял совсем близко, перегара не чувствовалось. «Сумасшедшие!» – мелькнуло, и ноги у нее начали неметь.
– Ребята, я при исполнении… Я пойду… Меня ждут…
– Галечка, милая, ты знаешь, как я тебя ждал! Ты не знаешь этого! Какая ты умничка, что пришла! Пошли, пошли в комнату, побалдеем! – взял Борис ее за руку и потянул в комнату.
– Пусть разденется, чудило! – крикнул, смеясь, один из парней.
Хозяин квартиры вытянул у нее из-под мышки книгу обхода и передал парням, потом стал расстегивать на ней пуговицы плаща. Борис крепко держал за руку. Галя онемела, не знала, как ей вырваться. Расстегнув, хозяин квартиры наклонился к ней и поцеловал в щеку.
– Не трожь, мое! – крикнул Борис со смехом и толкнул парня в грудь. Толкнул сильно. Тот отскочил к шкафу, стоявшему в коридоре, и сильно об него ударился. Галя кинулась к двери, щелкнула замком, рванула за ручку на себя. Но Борис догнал, придавил дверь, захлопнул, навалившись на нее с размаху.
– Галечка, что с тобой? – нежно проговорил он. – Зачем ты?
– Боря, выпусти! – взмолилась Галя. Руки у нее дрожали. – Прошу тебя!
– Милая, я так ждал тебя! Посиди чуточку…
– И полежи, – засмеялся один из парней. Они вдвоем по-прежнему стояли в двери, смеялись, наблюдая за происходящим в коридоре, и изредка подавали реплики.
– Отпустите меня!
Хозяин квартиры подошел к ней, говоря Борису:
– Твое, твое, – и стал стаскивать с нее плащ.
Она не давалась, прижималась к стене. Он силой сорвал плащ и аккуратно повесил на вешалку.
– Уйдите! – билась Галя.
– Галечка, только чашечку чая, – молил Борис, не выпуская ее. – Какая ты упругая!
– Малюсенькую чашечку, – хохотали парни. – И по разочку…
Борис оторвал ее от стены и обнял, прижал к себе:
– Пошли в комнату… Я так рад… Я мечтал о тебе…
– Пусти! – рванулась назад Галя.
6
Иван дошел до тридцать второго дома, так и не встретив Галю.
– Заработалась, бедняжка! – думал он с нежностью. Вечер был теплый. Сегодня хорошо гулять. Напрасно она задерживается. Он заглянул в крайний подъезд, прислушался – не стучат ли ее каблуки по лестнице. Он всегда так делал, когда встречал ее, и непременно находил. Тихо в этом подъезде. Зашел в следующий. Там на ступенях сидел пьяный мужик и что-то бормотал. Услышав шум двери, он поднял голову, увидел Егоркина и забормотал:
– Сижу я… Сижу, никому не мешаю…
– Тихо, – перебил Иван и поднял голову вверх, прислушиваясь.
Пьяница замолчал и тоже поднял голову.
– Спят, – прошептал он, ничего не услышав.
Егоркин побежал дальше.
И в следующем ни шагов, ни разговора не было слышно. Доносилась музыка из квартиры на втором этаже. Иван повернулся, чтобы бежать дальше, но вдруг сквозь музыку услышал женский вскрик непонятный. Егоркин кинулся наверх. Остановился у двери, замер. В коридоре сквозь музыку, смех слышен был говор, какая-то возня, потом снова женский вскрик, Галин вскрик. Иван вдавил кнопку звонка и не отпускал, пока не услышал, что открывают. Дверь чуточку отошла. В щелку глянуло улыбающееся лицо парня.
– Отпустите! – закричала Галя.
Иван сильно толкнул дверь плечом. Она распахнулась. Увидел, как парень, обхватив сзади Галю, несет ее в комнату, она бьется в его руках, вырывается. Уносил в комнату ее хозяин квартиры. Иван, не размахиваясь, ткнул пальцем в живот ближайшего к нему парня, не узнав от возбуждения Бориса, и Борис с открытым ртом осел на пол. Иван кинулся в комнату. Он видел, что там, кроме того парня, который унес из коридора Галю, еще двое. Хозяин квартиры бросил Галю на диван, обернулся, увидел лежащего Бориса, вбегающего Ивана и схватил табуретку. Один из парней, улыбаясь, взял со стола нож. Егоркин остановился в двух шагах от них. Третий парень, закатываясь от смеха, шлепнулся на диван рядом с Галей. Он показывал рукой на Ивана и кричал, захлебываясь от смеха:
– Чудило! Ну, чудило!
Галя вскочила. Егоркин испугался. Была она рядом с тем, что держал над головой табуретку, испугался, ударит тот ее, или она кинется к нему, помешает, и парень с ножом успеет пырнуть или ее, или его. Все это мелькнуло мгновенно, и он вскрикнул:
– Сиди!
Вскрик подействовал на парней, как команда. Оба разом бросились на него. Иван ногой ударил хозяина квартиры, и он вместе с табуреткой полетел к окну. Другой парень попытался ударить ножом сверху. Ничего не стоило поймать его руку. Егоркин услышал незнакомый мягкий хруст, вскрик и понял, что сломал руку парню. Нож стукнул об пол. Иван оглянулся на третьего парня. Он хохотал, закрыв глаза. Побелевшая Галя была, вероятно, близка к обмороку. Егоркин схватил ее за руку и потащил в коридор. Там сорвал плащ с вешалки и побежал вниз. По улице шли быстро. Галя постанывала и вдруг остановилась.
– Ой, а книга обхода?
– Завтра возьмем, – ответил Егоркин и потащил ее дальше.
В квартире ее трясло. Она бродила по комнате, постанывала. Иван не мог видеть ее мучения, ходил следом, успокаивал. У него в ушах все стоял мягкий хруст лопнувшей кости. Он просмотрел все таблетки и пузырьки, имеющиеся в квартире, ничего успокаивающего не нашел, потом вспомнил, что есть немного водки, месяца два стоит в холодильнике. Зять приносил, когда с Варюнькой были, вспомнил, что они не ужинали еще и пошел в кухню. Нарезал колбасы, поджарил с яйцами. Потом привел Галю, усадил за стол и дал ей маленький стаканчик водки.
– Всю выпей! Разом! – строго приказал он. – Легче будет!
Проследил за ней и сам выпил малость.
Ела Галя вяло, но он чувствовал, что она отходит, постепенно успокаивается.
– А почему они… хохотали… все время? – тихо спросила она.
– Наркоманы…
Поужинать они не успели: раздался стук в дверь. Сначала негромкий, потом все сильней, требовательней. Егоркины переглянулись. Галя снова побледнела. Хлипкая дверь тряслась от ударов. Открыть ее ничего не стоило. Надавить рукой хорошо – и распахнется. Иван вздохнул и поднялся. Возле двери крикнул:
– Кто?
– Милиция!
Он открыл и отступил от порога, чтобы простор был для действий. За дверью стояли участковый милиционер и парень, который хохотал на диване.
– Он? – взглянул милиционер на парня.
Тот кивнул. Был парень теперь серьезен, хмур. Милиционер вошел в квартиру.
– Здравствуйте, Сергей Иванович! – Галя участкового знала, давала ему сведения не один раз.
– А-а, Егоркина? Это муж твой дебош устроил?
– Они меня изнасиловать хотели…
– Кому ты нужна, – буркнул парень. – Скажет, изнасиловать… Теперь вали…
– «Скорая помощь» двоих увезла, – развел руками участковый. – Заявление есть. Надо протокол составлять… Придется вам пройти со мной. Собирайтесь…
7
Ночь Егоркин провел в милиции, в изоляторе. Взяли у него кровь на анализ. Знал, что алкоголь найдут. Клял себя: Гале надо было дать, а самому не пить.
В камере были вдвоем. Когда Ивана привели, пьяный парень встретил его радостно. Нос у него был расплющен. Голова с короткими волосами крепкая, плечи широкие. Егоркин назвал его про себя амбалом. Вид у амбала был постоянного клиента милиции. Это заметно и потому, что он чувствовал себя в изоляторе, как в баре. Иван быстро догадался, почему амбал так ему обрадовался: поговорить было не с кем. Они познакомились. Амбал назвал себя Васей и стал рассказывать, как он с двумя дружками Гусем и Бальзамом вмазали утром, потом лакали, бухали весь день. Но хотелось еще. Бабки у Бальзама есть, зажал ханурик. Дал ему по рогам. Жмет! Еще дал, скопытился. Очухался и орать, а тут менты. Загребли. Рассказывал Вася эту простую историю долго, а Иван с тоской думал о Гале, тер грудь ладонью. Как она теперь там одна за хлипкой дверью? Придут сволочи, что хочешь сделают! Как мучается теперь, страдает из-за него… Он морщился, давил на грудь.
– Горит? – с участием спросил Вася. – У меня тоже… Зажал, гад, бабки. Завтра еще по рогам дам… А тебя замели?
– Влепил троим, – буркнул Иван.
– Троим! – восхитился Вася. – Дай лапу! – потребовал он и с уважением пожал руку.
Было в его облике, в голосе что-то знакомое. И наколку на руке – восходящее солнце на тыльной стороне ладони и русалка выше кисти – где-то видел. Но не до гаданий было сейчас – видел, не видел. Душа болела. Вася говорил еще долго. Иван не слушал, думал о своем. Наконец Вася умолк, уснул, а Егоркин лежал. Сна не было. Тускло светила лампочка под потолком, бледно светился сплющенный нос Васи. И вдруг Егоркин вспомнил, где видел его. Это был тот говорливый из четверки парней на пляже, которые приходили покуражиться над ними, когда Борис приезжал на озеро на своем «жигуленке». Вспомнил без интереса. Ночью он так и не заснул, лежал до тех пор, пока не вызвали.
Привели в маленькую комнату, где умещались только стол и два стула. В ней никого не было. Милиционер буркнул, чтоб он подождал, и вышел. Минут через пять появился невысокий чернявый мужчина в сером пиджаке. Иван поднялся навстречу, но мужчина сказал быстро.
– Сиди, сиди, – и представился: – Я – следователь Владимир Александрович Деркач. Буду вести твое дело…
Задав несколько вопросов, уточняющих личность Егоркина, он попросил рассказать поподробнее о вчерашнем вечере – и только правду. Предупредил, что свидетелей много было, поэтому лучше ничего не скрывать. Иван стал рассказывать все как было. Владимир Александрович записывал молча. Ничего не уточнял, не перебивал. Записал, вздохнул и передвинул по столу исписанный листок к Ивану, всем видом своим показывая, что он ни слову Егоркина не поверил.
– Прочти и подпишись!
Пока Иван читал, он играл ручкой, поглядывая на Егоркина с любопытством. Два деловых человека звонили уже по этому делу. Представлял он Ивана не таким. Более крепким, энергичным, волевым. Четырех лбов уложил. Приятно такого ломать, а этого, мальчишку, скучно. Иван подписал. Владимир Александрович подтянул лист к себе и заговорил медленно и вяло:
– Дело выеденного яйца не стоит… Зачем упорствовать, запутывать. Рассказал бы все, как было, и разошлись. Ну, получил бы свои два года условно, больше бы не дали. В первый раз. Неумышленно. Ревность. Опасности для общества пока не представляешь. Оплатил бы больничные пострадавшим. Студенты… Копейки. Ну, выперли бы тебя из института. Что поделаешь? Надо платить за дела свои…
– Я рассказал все, как было…
– Да, не так было, не так, – поморщился Деркач.
– А как?
– У меня здесь показания четырех, – следователь поднял над столом папку. – Совпадают почти слово в слово… Может, порвем это, – указал он на листок, – и расскажем правду? Или лучше своей рукой напишешь?
– Я правду рассказывал.
– Зачем упорствовать?..
– А как же было, по-вашему, как?
– Ты лучше меня знаешь, но могу и рассказать… Жена после работы зашла в гости к ребятам. Сидели, слушали музыку… Кстати, все трезвые были. Анализы в деле, – положил он руку на папку. – А вот твои не в порядке. Пьяненьким был… Так вот, сидели, спокойно разговаривали. Ты пришел домой поддатый. Жены нет. Стал искать, догадался, где она. Ворвался в квартиру и набросился на ничего не подозревающих ребят. Вчетвером бы они тебе быстро бока намяли, но люди они интеллигентные, не понимают, как можно ударить человека. Ты воспользовался замешательством, одному челюсть свернул, другому руку сломал и удрал. Все просто и ясно, как Божий день! А ты накрутил здесь… Ну что, будем правду говорить?
– Я правду сказал…
– Упорствуй, упорствуй, себе же хуже делаешь. Лишний год за то, что следствие запутать пытался, накинут. Да не условно, а в колонию… Слышал, наверное, что чистосердечное признание смягчает вину?
– Ни себя, ни жену оговаривать не буду… Она то же самое расскажет…
– Знакомо. Обычный сговор. Жены с мужьями всегда одну песню поют.
– Когда же мы сговариваться будем. Я тут, она там. Вызовите сегодня, допросите…
– Сегодня уж не успеем, а вы сговоритесь. Я же сейчас тебя отпущу. Подписочку о невыезде подпишешь – и до скорой встречи… Не надумал менять показания?
– Нет.
– Хорошо, подумай дома. Надумаешь, приходи…