1
– А как же книгу обхода взять?
– Схожу да возьму.
– Может, с участковым пойти?
– Один схожу… Я к ним входить не буду. Вынесут…
– А если…
– Не бойся, – усмехнулся Иван. – Вернут и не пикнут.
Он надеялся взглянуть в глаза парню, который сам драку затеял, а потом его оболгал. Неужели совести у человека ни капли?
Пошли они вместе, но Галя осталась возле подъезда, а он поднялся, позвонил. Волновался сильно: как встретят? Что говорить? Дверь чуточку приоткрылась, была она на цепочке. Парень, хозяин квартиры, выглядывал в щель.
– Что надо? – процедил он сквозь стиснутые зубы. Челюсть у него была разбита.
– Книгу обхода…
Парень закрылся, сходил за книгой, сунул ее в щель.
– Что же вы такие, сами издевались, потом лгать стали…
Парень недослушал, молча захлопнул дверь и щелкнул замком. Егоркин постоял и спустился вниз.
На другой день, когда он вернулся из института, за ним пришли два милиционера, сказали, чтоб собирался с вещами. Галя еще была на работе.
– Почему? – испугался он.
– Наше дело – привезти.
– И надолго?
– Должно быть…
– А записку хоть жене можно оставить?
– Пиши.
Поместили в тот же изолятор. На этот раз ночевал один. Опять лежал долго, думал, заснул только под утро. Утром привели в комнату, где он давал показания. Владимир Александрович был на месте.
– Здравствуй, здравствуй! – улыбнулся он. – Не ожидал я, что так рано встретимся. Не ожидал… Что ж ты так? Мы к тебе с доверием, отпустили, а ты… – В голосе следователя слышались сочувствие и укоризна.
– Что – я? – не понимал Егоркин.
– Как что? – удивился Деркач. – Угрожать стал расправой, если заявление не уберут… Вместо того чтобы обдумать свое положение и дать правдивые показания, решил усугубить дело. Ну-ну, только лишний срок прибавится…
– Кому угрожать?
– Не играй дурочку, Егоркин!.. Ты же не блатняк какой-нибудь! Был вчера у Сергиевского Анатолия Львовича?
– А кто это? В первый раз слышу…
– Ну-ну! Может, ты челюсть никому не сворачивал и руку не ломал?
– Это того… где… Анатолием зовут?
– Да, да… Это тот, в чьей квартире ты дебош устроил. Был у него вчера?
– Был… Взял книгу обхода. Он мне ее в щель, в дверь сунул…
– И ты ему ни слова не сказал?
– Я хотел… спросить, зачем они лгут? Ведь не так дело было…
– А дальше?
– Он закрыл дверь, слушать не стал.
– И дальше?
– Все… Я ушел… Пошли домой. Галя меня на улице ждала.
– Он закрыл дверь, ты спокойно повернулся и ушел?
– Не спокойно, конечно… но ушел…
– А вот Сергиевский заявление написал, – следователь открыл дело, – что, когда он отдал тебе книгу обхода и закрыл дверь, ты стал ломиться, кричать, что свернешь ему шею, как только он появится на улице, что если он и его приятели не заберут заявления и не расскажут, как, по-твоему, дело было, то есть ты их заставлял самих себя оболгать, если они этого не сделают, то все они будут калеками… Одного ты калекой уже сделал, неизвестно, как рука срастется… И ломился ты в дверь минут пять, чуть с петель не сорвал…
– Не было этого! – вскочил Егоркин со стула.
– Сиди, сиди! – повысил голос Деркач. – Я с вами рядом не был. Ко мне поступило заявление от потерпевшего. Лгать на тебя у него нет причин. Он тебя не видел раньше и не слышал о твоем существовании, пока ты к нему в квартиру не ворвался. Ревнивец! Отелло из тамбовской деревни!.. Я в чужие квартиры не врываюсь, на меня и не поступают заявления… Чтобы ты не совершил более тяжкого преступления, мы вынуждены изолировать тебя до суда. Вот ордер на твой арест! Познакомься!
Егоркин взял листок, но не видел в нем ничего.
– Я не грозил ему, – тихо прошептал он. – Не грозил…
– Ты ничего нового не хочешь сообщить следствию? Не надумал дать правдивые показания? Не почувствовал еще раскаяния?
– Мне раскаиваться не в чем… – Иван говорил тихо. – Я вас не понимаю. – Он выделил слово «вас».
– Моя задача – установить истину!
Иван покачал головой. В глазах у него была тоска. Он не знал, как доказать следователю, что истина не в той стороне, где он ее ищет.
– Ты хочешь сказать, что тебе нечего сказать?
– Да, – кивнул Егоркин. Сидел он сгорбившись, глядел в пол.
– Ну что, мне все ясно. Вопросы к тебе исчерпаны, возникнут – вызову… Ты, в свою очередь, если захочешь что-нибудь новенькое следствию сообщить, я готов выслушать. Только торопись, я буду оформлять дело в суд… А пока мы тебя отправим в сизо…
– Это куда? В тюрьму? – поднял голову и хрипло спросил Егоркин.
– Это народ так называет, а по-нашему – в следственный изолятор, в сизо, – улыбался дружелюбно Владимир Александрович. – Я бы не хотел там оказаться, сброд всякий. Не грозил бы Сергиевскому, ждал бы суда на свободе.
– Я не грозил!
– Ладно, ладно, поздно теперь…
Следователь вызвал милиционера.
2
Везли Егоркина в следственный изолятор в милицейском фургоне с зарешеченными окнами. Иван сидел на жесткой скамье, смотрел сквозь железные прутья в окно на серые, понурые стены домов – было пасмурно, – на людей, идущих по тротуару. Некоторые, увидев милицейский фургон, провожали его глазами. Видел и Егоркин раньше такие фургоны, думал, что в них только преступников возят. А теперь он преступник! Неужели он преступник? А может быть, он и есть преступник. Ведь сломал руку человеку, челюсть выбил. А что было делать? Отдать жену на поругание? Получить табуреткой по голове? Или нож в бок? Преступил ли он допустимые пределы самообороны? Если преступил, значит, преступник… Как теперь там Галя одна? Надо сказать ей, пусть немедленно к родителям переходит. Квартиру вот-вот должны дать. Теперь не дадут, он преступник. Галя жена преступника. А экзамены в институте. Все, теперь исключат из института, придет бумага из милиции, и исключат. Как доказать, как добиться правды?
Машина остановилась, милиционер поднялся, произнес строго:
– Приехали.
Иван взял свои вещи и спрыгнул на асфальт.
Оформляли недолго. Потом повели по коридорам, по гулким железным ступеням на второй этаж. Иван шел и лихорадочно думал, как вести себя в камере, как поставить, чтоб не унижали? Как обойтись без конфликтов? Он вспомнил, как кто-то, кажется, Маркин, расcказывал, как один парень попал в камеру и чтоб его приняли за своего, как только оказался в ней, сразу кинулся к окну, вскочил на подоконник, стал трясти решетку, орать: гады, менты проклятые, за что упаковали! После этого его уважать стали, но прозвали орангутангом. Иван вспомнил блатные слова, которые слышал до этого, но всплывали в памяти только известные каждому школьнику словечки из кинофильма «Джентльмены удачи»: «пасть порву» да «редиска». Остановились возле железной двери, звякнули, громыхнули запоры, и Егоркин оказался в большой камере, вдоль стен которой стояли двухъярусные нары, а посреди три стола. Обитатели камеры – а их, как показалось Егоркину, было не менее двадцати человек – отставили свои дела, разговоры и с любопытством смотрели на него.
– Здравствуйте, – брякнул Иван.
– Привет…
– С прибытием, – отозвались не все.
Указали свободное место на нарах на втором ярусе. Внизу, ссутулившись, сидел мужчина с маленьким, сморщенным и серым лицом от длинной и редкой щетины. Иван остановился возле своих нар, но не знал, что делать дальше. Хотелось сесть. Будь его постель внизу, он сел бы на нее, а на чужую, где сидел хозяин, неизвестно, можно ли садиться. И он стоял.
– Как там? – спросил у него сидевший человек со сморщенным лицом.
– Где? – растерялся Егоркин.
– На улице?
– Весна…
– Сирень цветет?
– Зацветает…
– В первый раз?
Иван кивнул.
– Привыкнешь… Зовут как?
– Иваном.
– Меня Степаном… Хочешь, зови дядей Степой.
Егоркин глянул на него и улыбнулся. Мужчина догадался и тоже обнажил редкие желтые зубы.
– Да, ошиблись… Дядя Степа – ты.
– Эй, петух, двигай сюда! – услышали они громкий голос.
Звали от дальнего стола. Там три парня окружили сытого седого мужчину, смотрели в сторону Егоркина. Седой сидел, облокотившись о стол. Парни стояли рядом. Глаза дяди Степы сразу забегали. Он сделал попытку отодвинуться от Ивана, но остался стоять на месте и прошептал, не глядя на Егоркина.
– Тебя!
Иван сам понял, что зовут его.
– А что здесь значит – петух? – спросил Иван тихо.
– Гомик… Тот седой, кучерявый, Барсук, заправляет здесь. Мальчиков любит… Одного испортил… Ох, не завидую я тебе, парень!.. Иди, не гневи!
Но Егоркин остался на месте, будто не слышал. Камера притихла, разговоры умолкли. Иван догадался, что сейчас решится, какое место он займет среди этих людей. От его поступка в эти минуты будет зависеть отношение к нему. Все ждут его унижения. Одни с сочувствием, но помочь не посмеют. Другие ждут зрелища, рады от своей подлой натуры. Он понял, что нужно быть предельно жестоким. Иного языка не поймут. Слышно было, как Барсук негромко сказал:
– Веник, я не понял?
Один из парней – это был Веня, тот самый, с которым Роман играл в архитектора и геодезиста – быстро двинулся к Ивану.
– Петухан Петуховский, глуховат? Ухо прочистить надо… Не слышишь, зовут?..
– Кому нужен я, придет…
– Что-что? – Веня повернулся к нему боком и подставил ладонь к своему уху.
Иван схватил его за ухо, подтянул к себе и повторил прямо в ухо:
– Если я нужен, пусть придет!
И оттолкнул. Веня еле на ногах удержался. Дядя Степа отскочил от них в дальний угол нар. Оба парня, стоявшие возле Барсука, бросились к Егоркину. Он шагнул от нар навстречу, поднял руку спокойно:
– Ребята, не советую! Калеками будете!
Парни приостановились, стали с двух сторон заходить. Обитатели камеры, те, что были вблизи, поспешно отдалились. Иван сообразил, как нужно ударить, чтобы ошеломить всех и не так сильно повредить человека. Он сжался, как пружина, взлетел вверх и ногой ударил того, что был покрепче. Парень полетел в дальний угол камеры, сшибая табуретки. Второй отскочил, оглянулся, выбирая, куда отступать дальше.
– Помоги ему, дура! – указал парню Егоркин на лежавшего, а сам сел на нары дяди Степы.
Седой Барсук поднялся из-за стола, улыбаясь, и направился к Егоркину.
– Не унижай, не простит, – быстро шепнул дядя Степа.
Иван встал и пошел навстречу.
– Уважаю, уважаю! – улыбнулся Барсук, пожимая руку Егоркину.
– Я не хотел…
– Понимаю… Зови меня Леонидом Семеновичем. А ты кто?
– Иван… Студент.
3
Галя, прочитав записку мужа, не спала всю ночь, рыдала. Утром ее покачивало. Осунулась, глаза мертвые, круги под ними с желтизной. Стояла у зеркала, закрашивала круги, щеки, чтоб скрыть их матовый цвет, а душа ныла, ныла. Но как ни гримировалась, как ни старалась держать себя в руках, вести естественно на работе, техники заметили ее состояние, спрашивали, что случилось. Она отмахивалась: ничего страшного, старалась улыбаться. Но улыбка выходила мертвая. В коридоре ее встретила Люба и зашептала:
– Я все знаю!.. Я попробую тебе помочь. Будь вечером дома, приду не одна…
Галя обрадовалась. За любую соломинку готова была ухватиться, любой надежде рада. Даже не спросила, с кем придет Люба. В обеденный перерыв она ездила в тюрьму, узнала, когда можно передачу привезти. Теперь думала, что, может быть, надежду привезет.
А Люба добавила с сочувствием:
– Ты знаешь, кого он избил? Мамаша того, кому руку сломал, заместитель председателя райисполкома. Она за любимого сынка гору в пыль сотрет. Но она не так страшна. Отец хозяина квартиры, ему Иван челюсть свернул, директор ресторана, страшный человек! Да, влип Иван!.. Но ты не бойся, может, что сделаем…
Вечером Галя ужин приготовила, ждала. Услышала стук, бросилась к двери. Люба стояла рядом с Борисом. Улыбались. А Галя растерялась. Молча пропустила их в коридор.
– Вижу, не ожидала, – сказал Борис. – Разве Люба не предупредила, что со мной придет?
– Проходите, раз пришли… Какая разница теперь: предупреждала, не предупреждала, – сухо ответила Галя. Надежды рассеялись. Наоборот, тревога появилась. «Что ему нужно?»
– Я вижу, сердишься… Но я-то при чем? Шутили ребята, перегнули палку. Я бы ни за что не допустил, чтобы тебя обидели!
– По-твоему, меня не обидели?
– Да ты вспомни, смеялись ребята… Вошла бы в комнату, музыку послушали…
– Может, и на Ивана никто с ножом не бросался? – горько усмехнулась Галя.
– Когда?
– Все ясно… Этим ты мне хотела помочь? – с горькой усмешкой взглянула Галя на Любу.
– Галечка, разве ты не помнишь? – воскликнул Борис. – Иван меня на пороге отрубил. Я ничего не видел. Может, и брался кто за нож? Я ничего не видел…
Галя вспомнила: действительно, в то время, когда на Ивана набросились с табуреткой и ножом, Борис лежал в коридоре.
– Ладно, пошли чай пить? – вздохнула она.
– Это другое дело, – сказал Борис, и они пошли в кухню, расположились за столом.
Галя выставила еду.
– Зря вина не взяли, говорила тебе, – с сожалением взглянула Люба на Бориса.
– Зачем оно нужно, – отмахнулся он. – Чайку попьем.
За едой заговорили о Егоркине.
– Зачем же ты тогда написал, что я сама пришла к вам и что мы слушали музыку, а Ваня ворвался и бить вас стал? Вы же не пускали меня, измывались…
– Я написал? Куда?! – воскликнул Борис.
– В милицию.
– Откуда ты взяла? Что за глупость?
– В деле твое заявление есть. Следователь говорил…
– Деркач говорил?.. Он на пушку брал. Ни слова я не писал…
– В деле есть… Следователь показывал… – неуверенно и недоверчиво проговорила Галя.
– Не мог он показывать. Нет там ничего. Когда передадут дело в суд, назначат адвоката, спросишь, есть там мое заявление или нет… Если бы дело не попало к Деркачу, давно было бы уже закрыто. Он злой на тебя страшно! Ведь если бы не ты, Асю не выгнали из главных инженеров. Сорокину погнали бы… Теперь он мстить будет…
– А зачем же вы милицию вызвали? Знали ведь, виноваты, – недоверчиво расспрашивала Галя.
– Мы не собирались… «Скорая» заставила. Говорит, пока не вызовете милицию, не окажем помощи. Правила такие есть… Они думали, что мы перепились и передрались между собой. Врач вызвал… А как к Деркачу попало, так и пошло…
Чайник зашумел, зафыркал. Запрыгала на нем, загремела крышка.
– Я заварю, – поднялся Борис.
– Я сама…
– Пусть он, – удержала ее Люба. – Он мастерски заваривает…
Галя достала заварку. И Борис стал готовить чай на тумбочке. Пока девчата разговаривали за столом, он потихоньку всыпал в чашки приготовленную заранее наркотическую смесь. Гале побольше, себе поменьше, а Любе совсем чуть-чуть. Подал на стол и сел на свое место.
– Я непременно схожу к следователю, поговорю, – продолжил он разговор, взяв чашку в руку. – Вы пейте, пейте, а то остынет… Нравится?
– Да. Ароматный почему-то…
– Секрет знаю, – засмеялся Борис. – Не скажу… Это мой секрет!
– А он сделает? – спросила Галя, имея в виду следователя.
– Думаю, все в порядке будет… Я его знаю хорошо. И с ребятами поговорю… Если надо, заявление напишем, чтоб дело закрыли. Мы ничего не имеем против…
– А тот… кому руку сломал?
– Он студент, – засмеялся Борис, радуясь тому, что Галя выпила всю чашку. – В институт и со сломанной рукой ездить можно!
– А он не будет против?.. – Боль и тоска рассасывались. Уверенность росла, что все будет хорошо. Что не так страшно все, как казалось. Все устроится.
– Уговорим… Понимает ведь, если будет суд, Ивана из института попрут…
– Как? – ужаснулась Галя.
– А как ты думала? – проговорил Борис. – Да ты не бойся, не будет суда. Я все улажу…
Галя улыбнулась:
– Я почему-то верю тебе. Сначала я тебе не верила, расстроилась, когда увидела тебя, а теперь верю. Я знаю, ты все сделаешь. И Ваня вернется… Только ты поскорей делай. Я не могу без него, мне так страшно было одной. Я привыкла быть всегда с ним, не могу без него. Он говорит, мы с ним срослись. – Она засмеялась. Ей становилось весело. Приятно было смотреть на Бориса, на Любу. – Когда ты его выручишь, вы подружитесь. Он хороший, и ты хороший…
Люба с Борисом смотрели на Галю и смеялись. Люба потянулась к ней, обняла:
– Ой, ты не знаешь, какой Борис хороший!
Они обнялись, стали целовать друг друга.
– Как хорошо… что ты пришла… Я думала… все плохо… а все хорошо…
– Люба! – смеясь, потянул Борис Любу за руку и разнял их. – Идем, что скажу!
Он вывел девушку в коридор и сказал ей негромко:
– Уходи отсюда! Давай, давай, – подталкивал он ее к двери.
– Почему? Куда? – недоумевала Люба, глядела на него, не понимая, чего он хочет.
– Нам поговорить надо! О деле… Ступай, завтра встретимся! – Он вытолкнул Любу на лестничную площадку. – Иди, иди! – махал он рукой. – Завтра, говорю, встретимся… Не вздумай стучать! – приказал строго.
Люба дернула плечами, хмыкнула.
– Ты что, того? – Махнула она ладошкой возле своего уха.
– Того, того, – ответил Борис и закрыл дверь.
Прислушался, услышал удаляющиеся нерешительные шаги и вернулся в кухню.
– Люба за вином побежала. Сейчас придет, – улыбался он, садясь поближе к Гале.
– А мне и без вина хорошо…
– Пускай, раз ей хочется.
– Пускай, – улыбаясь блаженно, вяло махнула рукой Галя и уронила ее на стол. Она сидела, прислонясь спиной и затылком к стене: выставив подбородок.
Борис взял ее руку в свою.
– Какие у тебя пальцы красивые… – прошептал он и стал целовать руку.
– Ванечке тоже нравятся… Ты целуй, а я закрою глаза и буду думать, он целует…
Борис стал целовать смелее руку, кисть, локоть. Поднялся, поцеловал в выставленный подбородок, в шею, в губы. Подсунул под нее руки и, не отрываясь от губ, поднял, постоял и понес в комнату. Она обвила его шею руками, шептала на ухо с закрытыми глазами:
– Ванечка… я твоя пушиночка… я лечу, лечу над тобой, – она засмеялась. – Не убежишь ты… Меня ветром за тобой гонит…
4
Под утро она проснулась от тяжести во всем теле. Было темно. Галя чувствовала, что Иван лежит рядом. Облегченно выдохнула: сон приснился ужасный. Будто была она на обходе и напали на нее хулиганы, а тут Иван прибежал, отбил ее, но хулиганы посадили его в тюрьму. Скверный сон! Что же так все тело болит? Неужели она напилась вчера? Где они были с Ваней вечером? – стала вспоминать. Но ничего не вспоминалось. Она обняла Ивана, прижалась к нему и потихоньку прошептала: «Ой, тяжко как!» – «Спи, спи!» – пробормотал Егоркин, отворачиваясь. Раньше он ее на грудь к себе укладывал, не отворачивался, если она ночью просыпалась. Где же они вчера были?
– Ванечка, почему ты маленький стал? – прошептала она сонно.
– Усох, спи!
– Ну и спи! – легонько толкнула она его в спину, отвернулась и уснула.
Проснулась, когда было уже светло. Ощущала она себя так, будто ее всю ночь палками били. Лежала спиной к мужу, чувствовала его теплую ногу. Шевелиться не хотелось. Снова вспомнился скверный сон. «О, Господи!» – пробормотала она и сказала вслух.
– Ваня, мы не проспим?
– Нет, – буркнул он хриплым, чужим голосом и обнял сзади.
Галя увидела его руку на своей груди и тряхнула головой. Рука была не Ивана. Померещилось, что ли? Она повернулась к мужу и отшатнулась, отскочила к стене. Ее обнимал Борис. Еле сдержалась, чтобы не завизжать.
– Что с тобой? – испуганно вскрикнул Борис.
Испуг его остановил Галю. Она закрылась одеялом.
– Что с тобой?.. То ты нежная… и вдруг? – Он привстал, протянул к ней руку, хотел погладить.
Галя отползла, спряталась за одеяло, лихорадочно думая: сон это или нет? Что произошло? Почему он здесь?
– Я же люблю тебя… ты сама захотела… Сказала, чтоб я остался ночевать, я хотел уйти…
Галя с ужасом качала головой, вспомнить вчерашний вечер она все не могла. Вроде бы Люба была у нее.
– А Люба?..
– Люба ушла… А меня ты попросила остаться, сказала, что страшно одной.
– А Ваня?
– Ваню мы выручим… Я же обещал.
Галя зарыдала, раскачиваясь:
– Ой, что же я сделала!.. Ваня! Ой, как тяжко!
Борис вскочил, быстро натянул брюки и помчался на кухню. Там плеснул холодной заварки в чашку, воды, смеси своей, взболтал и побежал к Гале. Она рыдала. Он погладил ее по голове, успокаивая, и поднес чашку к губам.
– Выпей, глотни, легче станет…
Зубы стучали о края чашки, Галя выпила. Выпила до дна.
На работу пришла веселая. Хохотала по любому поводу и без повода, говорила, что она пушинка, ног не чует. Техники смеялись над ней: вчера мрачная была, а сегодня раззадорилась. В приемную влетела радостная, поцеловала Любу.
– Он у тебя ночевал? – спросила секретарша мрачновато.
– Всю ночь дрых…
К вечеру снова стало плохо. Еле домой добрела – и сразу в постель. Сны тяжелые были, бредила. Утром чуточку отошла, полегче стало. Тягостно только, апатия. Лежать бы и лежать. Но пересилила себя: нужно что-то предпринимать. Побежала в магазин, передачу Ивану готовить. По пути позвонила сестре его, Варюньке. Она еще ничего не знала. Поплакала в трубку. Позвонила Маркину, думала, может, он на второй смене, но никто не отозвался. Вспомнила про Анохина, обрадовалась: Дима помочь должен. Как же ей это сразу в голову не пришло? Дозвонилась ему, рассказала. Выслушал он молча, сказал – попробует что-нибудь сделать.
Рассказала и на работе. Скрыть нельзя. Спрашивать стали, почему он не бывает в ЖЭКе.
В суете, в надеждах, в тоске промелькнула последняя неделя мая. Борис не появлялся, и Гале казалось иногда, что не был он у нее. Просто один из тяжелых снов, которые мучают ее ночами. Но Люба однажды подошла, напомнила. Сказала, что Борис разговаривал с друзьями. Они вроде бы согласны, но родители упираются, не прощают. Особенно Лев Борисович, директор ресторана. Вечером они с Борисом заглянут к ней обсудить. Борис вертушку принесет, рок послушать.
Пришли с магнитофоном, сидели допоздна. Когда ушла Люба, не помнила. Утром снова чувствовала себя скверно, охала, плакала. Не хотелось жить… Тоска, тоска! Что происходит с ней? Что с Ваней? Почему Борис здесь? Почему она лежит рядом с ним, а не летит к Ивану? Как он там? Вопросы эти разрывали сердце… Смесь у Бориса кончилась. Он вчера приказал Любе, чтобы она привезла от приятеля ампулы, записку ему написал. Ждал Любу с нетерпением, знал, что не подведет. Только бы поскорей пришла. Жалко было Галю, мучилась бедняжка! Когда услышал стук, бросился открывать.
– Принесла?
– Есть, не прыгай…
– Скорее! – потащил ее в комнату Борис.
Галя увидела Любу, зарыдала сильней.
– Что я делаю!.. Ой, дура я, как же мне плохо, ой, как тяжко! Что же происходит, что происходит?!
– Не реви, – говорила Люба спокойно. – Сейчас укольчик сделаем, успокоишься… Мне тоже не сладко. Муж на рогах ходит, домой, говорит, не пущу… – Она вышла в кухню, приготовила там все и вернулась, держа шприц вверх иглой.
– Давай руку.
– Нет, нет! – закричала Галя, закрываясь от нее одеялом. – Я не буду! Не хочу! Я уколов боюсь!
– Дура, это же успокоительный… Мучиться перестанешь, – говорила ласково Люба. – Высунь руку, а сама закройся, если боишься… Боря, подержи!
Потом они с Борисом сделали друг другу уколы.
5
Позвонили утром. Палубин на работу собирался в своей комнате. Надя на столе гладила ему сорочку. Молчали. Он морщился. Во рту было сухо и скверно после вчерашнего вечера. Почти каждый день, работал он или нет, Роман возвращался домой поздно, приезжал нетрезвым. Ночью порой подолгу сидел на скамейке у подъезда. Не хотелось возвращаться. Надя видела, что он сидит, смотрела на него в щель между шторами, плакала. Однажды вышла к нему, села рядом. Он нагрубил: спи, не спится тебе! Знала о том и Ира. Сегодня скверно было не только с похмелья. Вчера, когда он на машине возвращался домой, остановило ГАИ. То, что он пьян, видно было без анализа. Права забрали. И это уже во второй раз. Не везет. Сегодня нужно звонить, хлопотать, добиваться, чтоб только штрафом отделаться. Не дай Бог – лишат на год.
И Леонид Семенович куда-то исчез, на звонки не отвечает. В мае ни разу не объявился, и до середины июня – не слышно. У директора ресторана о нем спрашивать Роман стеснялся. Лев Борисович в последнее время раздражительный, пугливый, осторожный. Борис рассказывал, что торговых работников берут одного за другим. По Москве ходили слухи, что в Андропова стреляли, ранили. Стрелял будто бы мужчина в форме майора милиции. Костя дня три назад шепнул, что арестован Григорий Александрович: дела заворачиваются – ужас! Даже министра внутренних дел шуганули.
«Что-то будет!» – охал Костя. «Ничего не будет, – отмахнулся Роман. – Тех, кто обнаглел слишком, прижмут малость, и все по-прежнему будет». Исчезновение Леонида Семеновича беспокоило, неудобства создавало. В прошлый раз, когда права забрали, Роман позвонил ему, рассказал, и милиционер на другой же день сам права привез, извинился. Ох, до чего скверно, как голова раскалывается… Телефонный звонок резко ударил в больную голову. Роман, морщась, схватил трубку, не дожидаясь второго звонка.
– Алло, – простонал он.
– Роман? – Мужской голос был напористый, уверенный.
– Я…
– Нам встретиться нужно.
Палубин не узнал по голосу, кто звонит.
– Прости, не понял… Кто это?
– Нужно срочно встретиться, – мужчина говорил требовательно. – У Леонида Семеновича к тебе срочное дело. Жду на Калининском возле кинотеатра «Октябрь», тормознешь – сяду. Понял? Выезжай сейчас же!
– Мне на работу… – начал Роман неуверенно.
– Выезжай сейчас же, – повторил мужчина, и из трубки потекли короткие гудки.
Роман опустил ее на аппарат и тут же снова схватил, вспомнил, что права в милиции: как же ехать?.. Но ехать надо. Леонид Семенович шутить не любит.
Вел машину предельно осторожно. Не дай Бог остановит гаишник. Прав нет, перегаром со вчерашнего за версту несет. Трубка не понадобится. А без машины не найти того, кто звонил. На Калининском всегда народу до черта. Когда показался кинотеатр, напряжение чуточку спало. Теперь, если и остановит ГАИ, тот, кто звонил, увидит, подойдет. Подкатил к кинотеатру благополучно. Подъезжая, косился на людей на тротуаре, выхватывал глазами мужчин, стараясь узнать того, кто вызвал его. Но не узнал, когда тормознул, сзади подбежал стройный, чернявый парень в сером свитере, рванул дверь, плюхнулся на сиденье рядом и скомандовал весело:
– Вперед!
Потом с улыбкой сунул руку Палубину, проговорив:
– Вася.
– Коля, – усмехнувшись, пожал его руку Роман и включил скорость.
Парень засмеялся, устраиваясь удобнее.
– А где Леонид Семенович? – спросил Палубин, когда отъехал.
– В тюрьме.
Роман быстро и недоуменно взглянул на парня: шутит?
– Да, да. И ты его должен выручить.
– Я?
– Да, ты… Не хочешь? А Леонид Семенович говорил, что ты для него сделаешь все…
– А разве я возражаю? – быстро ответил Роман. – Но как я смогу?
От тревоги и какого-то непонятного холодка, охватившего его, стало поташнивать.
– Сможешь… Это просто. Десять минут и – спокойно гони на работу. – Парень говорил уверенно. Производил он впечатление энергичного делового человека, у которого все получается, все идет успешно.
– А что я должен сделать?
– Сейчас к нам сядет журналист, задаст тебе пару вопросов, запишет ответы на магнитофон, и все, – улыбался парень. – Гонорар за интервью тут же…
– И чем это поможет? – хрипло спросил Роман и кашлянул.
– Думаем, поможет… Журналист-то американский. Ответы твои он даст кое-кому из их сенаторов послушать, люди они неравнодушные к правам человека… Потом по всем штатам прокрутит с комментариями. По «Голосу Америки» само собой… Знаменитым станешь на всех континентах, – засмеялся парень. – И гонорар долларами. Везет тебе. Недаром тебя Борис везунчиком зовет…
Роман почувствовал, что плохо видит дорогу, что руки у него дрожат, и свернул к бордюру, остановился.
– Ты что? – глядел на него парень.
– А что я должен говорить?
– Не беспокойся. У него все записано. Твое дело прочитать выразительно.
– А что там?
– Ничего особенного нет… Хорошие слова о Леониде Семеновиче, о его демократичности, широте души, заботе о рядовых работниках. Ну и…о гонениях на диссидентов, жертвой которых стал он.
– А разве он диссидент? – пробормотал Роман.
– А за что же, по-твоему, страдает Леонид Семенович? – жестко спросил парень.
– Не знаю, – виновато качнул головой Роман, не глядя на парня.
– Короткая у тебя память, – постучал тот ладонью по щитку приборов «Жигулей».
Палубин невольно окинул взглядом салон машины и вздохнул, потом пробормотал:
– Я боюсь…
– Чего? – снова улыбнулся парень. Голос его опять стал добродушным и уверенным. – У тебя что – партбилет? Или кресло высокое? Что тебе терять, кроме своих цепей, – засмеялся он. – Из официантов не выгонят, и доллары в кармане.
– А почему я? Кто я такой?.. Почему мне поверят?
– Скромничаешь, ты – сила! Рабочий класс, гегемон! Бывший слесарь, бывший десантник, ветеран Афганистана. Кому же верить, как не тебе…
Не нужно было парню напоминать про Афганистан. Это была его ошибка.
Бледное лицо Романа стало медленно наливаться краской. Он молча смотрел на парня, смотрел, не отрываясь, и видел, что парень смутился, отвел глаза на мгновение, потом хлопнул по руке Романа, лежавшей на баранке, и, делая голос жестким, приказал:
– Покатили! Нас ждут!
– Вылазь, – прошептал Роман, все также глядя на парня.
Тот опешил, не понял.
– Ты что? Не дури!
– Вылазь! – громче и тверже повторил Палубин.
– Ты забываешься, – уверенность исчезла из голоса парня, и теперь он не похож был на делового энергичного человека, дела у которого всегда ладятся. – Ты забыл, откуда у тебя эта машина… Ты забыл, что у тебя в комнате хранится. Ты все забыл… Стоит нам пальцем шевельнуть, и ты за казенный счет далеко от Москвы улетишь…
– Вылазь! – яростно перебил Роман. – Я не буду клеветать на… – Он хотел сказать «на Родину», но запнулся, не мог произнести этого слова и выкрикнул: – Вон!
– Так?! – злобно ощерился парень и взялся за ручку дверцы, надеясь, что Роман успокоится, но тот снова выкрикнул:
– Вон!
Парень выбрался из машины и, нагнувшись, кинул в открытую дверь:
– Хорошо! Я шевельну пальцем… Прямо сейчас…
«Жигули» рванули с места, резко свернули на Садовое кольцо.
Приходить в себя Роман стал, когда машина нырнула в тоннель под площадью Маяковского, начал вспоминать обрывки разговора. «Чем он грозил? Чем пугал? Ах да, у меня же дома вещи Бориса! Ой-ей-ей!» Роман свернул с Садового кольца и помчался домой.
Лифт ждать не стал, взлетел по лестнице, прихрамывая. Левую ногу сводило. Надя все еще гладила белье. Чувствуя удушье, кинулся к шкафу, распахнул дверь, глянул на высокую стопку картонных коробок с японскими видеомагнитофонами. Куда их теперь? Надя молча и недоуменно следила за ним. Услышав звонок в дверь, Роман захлопнул шкаф и прислушался. Открывать идти не собирался. Влетая в квартиру, заметил Иру на кухне. Она откроет.
Ира готовила кашу девочке. Соню она устроила в детский сад на пятидневку, чтобы она не видела Романа. Когда он был дома, Ира старалась не выходить из своей комнаты, а Надя избегала ее. Кашу варила в маленькой кастрюле с длинной ручкой, помешивала, прислушивалась, не плачет ли Наташа. Девочка спокойной росла. Проснется и лежит, помахивает ручкой, шевелит губами, размышляет о чем-то. Надоест лежать, ухватится за край коляски, подтянется, сядет и сидит спокойно, рассматривает комнату, округлив губы, удивляется чему-то, агукает тихонько. Если Соня дома спит в кроватке, долго смотрит на нее, нахмурив брови, потом начинает будить. Сначала тихо, потом все громче, кричит: «О-о! О-о-о!», – пока Соня не зашевелится в кровати. Увидит, что разбудила, и улыбается.
– Ты что кричишь? – спрашивает Соня. – Играть хочешь, или а-а!
– А-а, – смотрит на нее Наташа.
Однажды Ира, входя в комнату, увидела, как Соня пытается вытащить Наташу из коляски. Увидела, испугалась, закричала: «Не смей больше этого делать!»
Ира попробовала кашу с ложки. Готова. Остудить надо и кормить. Пора. Она взяла кастрюлю и направилась в комнату. Только вышла из кухни, звонок, резкий, требовательный. Вздрогнула от неожиданности. Хотела пройти мимо. К ней редко кто ходит. Роман откроет. К нему. Но друзья его звонили не так, и Ира открыла. Увидела участкового милиционера и двух мужчин в штатском. Оба в серых пиджаках. Участковый козырнул, спросил:
– Палубин Роман Александрович дома?
– Дома… – Ира стояла перед ними с дымящейся кастрюлей.
– Вы кто ему будете? Жена? – спросил один из мужчин.
– Соседка, – запнулась Ира и указала на комнату, откуда выглянул Роман. – Жена там!
– Палубин? – спросил быстро один из штатских у Романа.
Он кивнул.
– Мы к вам… – Милиционер шагнул в комнату.
За ним вошли штатские и закрыли за собой дверь.
– Палубин Роман Александрович? – уточнил один из штатских, темноволосый и худой, по-видимому, старший.
Роман кивнул.
– Документы, пожалуйста. И ознакомьтесь с этим: ордер на обыск и арест… Павел Николаевич, – повернулся он к участковому милиционеру. – Понятых, пожалуйста…
Милиционер привел пожилую женщину из соседней квартиры и Иру. Пока он ходил, Роман понял, что влип крепко, сам приподнял диван, стал вышвыривать из ящика прозрачные пакеты с американскими джинсами. Ира, сжавшись, смотрела, как, шурша, шмякались на пол аккуратные пакеты. Надя стояла у окна рядом со столом, на котором была распластана сорочка, теребила дрожащей рукой шнур утюга. Темноволосый мужчина считал вслух.
– Шестнадцать, – произнес он и, взглянув на Надю, бросил: – Выключи утюг! – снова повернулся к Роману, сказал требовательно: – Еще!
Палубин открыл шкаф, указал на высокую стопку картонных коробок с японскими магнитофонами.
– Семь штук…
6
Спортивная сумка, широко распахнув пасть, стояла на стуле. Света брала с дивана из аккуратной стопки чистого белья майки, сорочки и укладывала в сумку. Когда она наклонялась, живот ее особенно заметно выпирал из-под халата. Алеша бродил по комнате, маялся: то останавливался возле жены, то трепал по мягким волосам сына Андрея, который топал по комнате нетвердыми ногами, мешая матери собирать вещи, то подходил к раскрытому окну, смотрел на улицу. Внизу возле дома асфальтировали тротуар. Загорелые дочерна мужчины, обнаженные до пояса, брали лопатами из кучи дымящийся асфальт и бросали на тротуар. Мышцы буграми перекатывались у них на руках и спине. Чуть в стороне тарахтел маленький каток. Знакомый запах горячего асфальта залетал в комнату. Было душно. Красный столбик градусника за окном застыл возле числа тридцать. Алеша потрогал пальцем колючку кактуса, круглого, как перевернутая колба, вздохнул и снова подошел к жене.
– Перестань мучиться! – ласково тронула его за рукав Света. – Не трать нервы, а то спать не будешь… Забыл, куда едешь? Это же чемпионат мира!.. Вспомни, как ты рвался на него…
– Душа болит… – Алеша прижал к себе жену. Он всегда, уезжая на сборы, оставлял Свету с маленьким сыном с чувством вины. Какой же он муж, отец?! Сын без него родился! Первый шаг сделал без отцовской поддержки. И слову первому сына он не порадовался. Далеко был… Отец! Одно название. Света снова беременна, а он уезжает.
– Все будет хорошо! Не думай ты о нас… Не волнуйся… Погоди, я закончу, а то время…
Света отстранилась, положила в сумку электробритву, проверила по листочку, не забыто ли что, и застегнула молнию. Вещи в дорогу мужу она всегда собирала сама.
Алеша взял Андрея на руки и сказал:
– Ты тут не балуйся, ладно?
Николай Кончаков собирал вещи сам: выбросил из шкафа в кучу на стол и начал совать в рюкзак. Лишь бы поскорей из дому, лишь бы проводы до скандала с женой не дошли! Женился Николай год назад. Валя и до замужества не скрывала неприязни к гонкам, а за год возненавидела велосипед. Сейчас она стояла у окна, скрестив на груди руки, и хмуро наблюдала за мужем. Два месяца назад Николай привез из Варшавы польский «фиат» – приз за выигрыш в гонке Мира. Подруги поздравляли Валю, не скрывали зависти. Она тоже радовалась, и Николай решил, что теперь она спокойнее будет относиться к разлукам, но когда он сказал, что уедет через неделю на соревнования на Кубок СССР, Валя воскликнула возмущенно:
– Как?! Опять?! Зачем он тебе?
– Иначе я на чемпионат мира не попаду!
– Ну и что? А чемпионат тебе зачем?.. Выиграл гонку Мира – хватит! Пусть другие катаются, а тебе доучиваться надо! Никуда не поедешь! Все!!!
Он не послушался. Они поссорились. Он уехал, но кубок выиграл Алеша Лазарев.
По тому, как Николай торопливо бросал вещи в рюкзак. Вале казалось, что ему не терпится уехать из дому, не терпится удрать от нее. Это обижало!.. Хоть бы скрывал, а то явно делает, явно! Все равно ему, что жена думает. Обида поднималась все сильнее. Молчать стало невыносимо, и Валя заговорила раздраженно:
– Как надоело… как надоели вечные сборы – гонки, гонки – сборы! За год вместе месяца не провели!
– Валя, я же на чемпионат мира еду! – сказал Николай как можно спокойнее, думая, что молчание его выведет ее из себя. – Пойми ты, на чемпионат мира!
– А мне плевать! – Спокойствие мужа в то время, как она себе места не находит, еще сильнее задело Валю. – Я хочу, чтобы мой муж всегда со мной был! Понятно? – выкрикнула она.
– Ну брось ты, Валюша!.. Неужели ты не хочешь быть женой чемпиона мира? – пошутил Николай, затягивая ремни рюкзака.
– Мне муж нужен! Муж, а не чемпион!.. Чемпион! Много вас, чемпионов!
– Ты же не верила, что я гонку Мира выиграю! А выиграл, – сдерживая себя, проговорил Николай.
– Ты лучше скажи: долго это будет продолжаться?! Долго я буду одна дома сидеть?! – закричала Валя.
– Долго! – не выдержал Николай, сказал жестко, выпрямился и со злостью посмотрел на жену. – Всю жизнь! Поняла?! Привыкай!
Валя на мгновение замерла, растерялась, потом вспыхнула сильней и закричала:
– Нет! Такая жизнь не по мне! Надо наконец на что-то решаться! – расцепила она задрожавшие вдруг руки. – Хватит! Год терпела! Достаточно! – Она подскочила к открытой двери шкафа, выхватила из-под висевших платьев чемодан и стала бросать в него свои вещи, продолжая кричать нервно и резко: – Живи как хочешь! А мне – ни к чему! Довольно с меня!..
– Валя, ты что?! – Николай осторожно подошел к жене, попытался обнять сзади, превратить ее вспышку в шутку. – Успокойся!
– Отстань! – оттолкнула его руки Валя. – Не прикасайся! Противно!
Она набросала вещи в чемодан, захлопнула крышку, подхватила его и направилась в коридор.
– Валя, не чуди! – Николай попытался забрать у нее чемодан, проклиная себя за то, что не сдержался.
– Я не чудю! – вырвала жена чемодан. – Хватит, пожила! – всхлипнула она и заплакала, меняя в коридоре тапки на шлепанцы. Увидела на стене велосипедное колесо, сорвала его с гвоздя, швырнула на пол и, всхлипывая, проговорила: – Чтоб… в гробу перевернулся… кто эту гадость изобрел!..
– Валечка, послушай…
– Наслушалась! – Жена взяла сумочку со стула, выхватила из нее ключи от квартиры и кинула к ногам Николая. – Мне они не понадобятся… больше! – подняла чемодан и хлопнула дверью.
– Валя! – кинулся за ней Николай, но у двери остановился, замер, затем метнулся в комнату, подскочил к окну.
Солнце искорками поблескивало в канале на волнах. Ветра почти не было, но вода играла, приплясывала, еле слышно плескалась о бетонные ступени. Аркадий Володин присел на корточки, зачерпнул в ладони воду и плеснул на разгоряченное и потное после тренировки лицо, смочил затылок с сильно поредевшими волосами. Умылся и стал тереть лицо, шею полотенцем, поглядывая на сидевшего на верхней ступени Трошина, помощника тренера велосипедной сборной страны. Они были приятелями. Вместе гоняли по многим велосипедным трассам мира. Трошин два года назад слез с велосипеда, стал тренером, а Аркадий завтра выходил на свой последний старт. Несмотря на то, что он уже много лет был в велосипедной сборной страны, на чемпионат мира Володин попал впервые. Тщательно растирая грудь, Аркадий вспоминал разговор с Трошиным, который он хотел продолжить сейчас, но никак не мог решиться.
Полгода назад они сидели в кафе, и Володин сказал, что он отложил прощание со спортом, усиленно тренируется, мечтает попасть на чемпионат мира.
– Чудак! – засмеялся тогда Трошин. – Годы наши ушли… Видел, какие орлы за нами идут! Измотаешься на тренировках, а попасть не попадешь!
– Нет! – качнул тогда головой Аркаша. – Я должен быть на чемпионате мира! Должен! Это мой последний шанс… – Аркадий замолчал и покрутил в руках пустую рюмку. – Ты же знаешь, я вслед за тобой хотел уходить из спорта… Думал, я честно отработал. Хватит! Тренировать ребят в «профсоюзах» взялся… Место хорошее, успокаиваться начал… Но однажды разговор Андрюшки, ученика своего, с его приятелем подслушал нечаянно. В одном автобусе мы ехали. Народу много – они меня не видели… Слышу, приятель спрашивает у Андрюшки, кто его тренирует… Володин, отвечает. А тот: что это за Володин? Что это за зверь такой? – сыронизировал Аркаша грустно. – Мол, он о таком не слыхал… Андрюшка начал ему расписывать, что, мол, и там-то я выступал, и там-то. А тот и спрашивает: какие я гонки выигрывал? Андрюшке и крыть нечем! Понимаешь – нечем! – Трошин хотел что-то сказать, но Володин остановил его рукой. – Ты слушай, слушай!.. Я ни разу не был победителем в личном зачете! Помнишь, год назад в Италии мог выиграть, Лазарев раздел… Я хочу достойно уйти из спорта. Достойно!
– Ну ты загнул! – хлопнул ладонью по столу Трошин. – Это черт знает что! Да если бы не ты, стал бы я победителем гонки Мира?! А Кончаков? Кто помог ему выиграть? Разве не ты? А во Франции? В Англии?
– Да кто об этом знает!
– Мы знаем! Мы! Все гонщики об этом знают… Чье тебе мнение дороже – наше или обывателя?
– Нет! Это неубедительно… Я должен попасть на чемпионат мира!
– Смотри не надорвись только… Через две недели чемпионат Союза. На нем и решится!.. Тебе надо прийти первым… Только первым! Иначе…
– Я это понимаю…
– Соперники у тебя сильны: Кончаков, Лазарев… Их пора!
Володин на тренировках накатывал ежедневно больше двухсот километров. Истязал себя так, как не мучил в лучшие свои годы. И выиграл чемпионат Союза. В первый раз стал чемпионом и был включен в сборную на чемпионат мира. И вот скоро старт! Одно мучило: понимал, что Шадров делает ставку не на него, не позволит ему атаковать, а это значит, не бывать ему чемпионом мира! Плюнуть на установку тренера нельзя. Ребята помогать не станут, а в одиночку бороться на шоссе все равно что в волейбол одному играть против команды. Вот если бы Трошин…
Аркадий накинул полотенце на плечо, подошел к приятелю и сел рядом на нагретую солнцем ступеньку.
– Ноги гудят? – спросил с улыбкой Трошин.
– Ничего… – бросил в воду камешек Аркаша.
– С завтрашнего дня и для тебя спокойная жизнь начнется. Помучаешься разок, и все!
– Послушай, Коля! – повернулся к Трошину Аркаша. – Я тебя просил когда-нибудь о чем, а?
– Что это ты с экивоками какими-то, – засмеялся Трошин. – Говори…
– Ты погоди, погоди! – торопливо перебил Володин. Разговор этот был ему неприятен. – Прагу помнишь? Когда ты гонку Мира выиграл…
– Аркаша, – хлопнул Трошин по спине Володина, – не финти, говори толком! Ни Прагу я не забыл, ни Италию! И не забуду, как благодаря тебе выиграл такие гонки! И все гонщики, кто обязан тебе победой, не забудут! Такое не забывается!
– Ладно, ладно! – нервно засмеялся Аркаша. – Я не об этом. Как ты находишь, в форме я сейчас или нет?
– Зря ты сомневаешься! Ты сейчас на подъеме… Как никогда!
– Я в себе не сомневаюсь… А как, по-твоему, могу я выиграть чемпионат?
– Ты не хуже меня знаешь, – ответил серьезно Трошин, – без помощи команды и без везения…
– Вот именно – без помощи команды! – подхватил быстро Володин. – Я тебя прошу в первый и последний раз, уговори Шадрова, пусть позволит атаковать! Пусть ребята на меня поработают! Я выиграю!.. Сам видишь, я на подъеме!
– Во-от ты о чем! – протянул Трошин и задумался на мгновение. – А сам бы ты кого на месте тренера в атаку поставил?
– Я пока на своем месте! – бросил раздраженно Аркаша, чувствуя, что тот начал увиливать. – Убедишь Шадрова или нет?
– Аркаша, пойми! Нам нужна золотая медаль, только золотая! Лазарев и Кончаков сильны…
– Мне нужна золотая медаль! – крикнул Володин. – Мне! У Лазарева и Кончакова еще будут чемпионаты. Они ежегодно проводятся. А у меня все! Последний шанс! Последняя гонка! Это ты понимаешь?!
– Я-то понимаю! А кто гонку контролировать будет?
– Кто?! Кончаков! Лазарев! Они что, в первый раз на велосипед садятся?!
– Аркаша, Шадров не пойдет на риск!
– А ты убеди, чтоб пошел! – крикнул Володин. – Мало я медалей на блюдечке…
– Успокойся… Ты не прав!
– Не прав! Не прав! – крикнул со злостью Аркадий, повернулся и пошел прочь.
7
Суд Егоркина состоялся в среду. Везли его к зданию районного суда в том же самом темно-зеленом милицейском фургоне с зарешеченными окнами. День такой же пасмурный был. Моросил дождь. На улицах было малолюдно. Торопливо проплывали зонтики. Иван жадно смотрел на свободных людей, на мокрые стены и думал, с какой бы радостью пробежался бы он сейчас под дождичком. Черт с ним, пусть не оправдают, лишь бы условно дали, лишь бы быть на свободе. А может быть, не прав дядя Степа? Может, бывает, что и оправдывает суд? Дядя Степа говорил: если попал под суд, прав или не прав, срок обеспечен. Наши суды не оправдывают. Судьи считают, что невинные люди под суд не попадают. Большинство судей женщины, не разумом судят, эмоциями. И Егоркин загадал, если будет судья женщина, не оправдают, мужчина – оправдают.
Вылезая из машины, огляделся, не видно ли близких возле подьезда. Никого не было. Волновался, хотелось поскорей увидеть Галю, Варюньку.
– Во, смотри, сразу видно, матерый бандюга! – услышал он женский голос и оглянулся. Неподалеку возле газетного киоска стояли две пожилые женщины и смотрели на него. Говорила та, что попроще.
– У, смотри, зыркает, так и зыркает! Дай ему в руки нож, пойдет крушить…
Егоркин усмехнулся про себя горько. Обидно стало и больно, слезы выступили. Подумал, шел бы на его месте Леонид Семенович, с уважением глядели бы.
Вошел в зал и остановился, сразу увидел Галю. Она при его появлении вскочила, подалась к нему, но ее удержала Наташа, с силой усадила на место. Губы у Ивана задрожали. Но Галя улыбалась, и он тоже скривил улыбку. Милиционер подтолкнул его к скамейке за барьером и сказал тихо:
– Садитесь.
Иван опустился на скамейку, не спуская глаз с Гали. Она глядела на него радостно, пыталась встать, но Наташа что-то говорила ей сердито, удерживала возле себя. В небольшом зале было малолюдно. Егоркин видел Варюньку, Анохина, Маркина. Сидели они в центре зала. В первом ряду расположились четыре парня. Наверное, те самые молодчики. Было еще пять-шесть незнакомых людей. Маркин, заметив, что Иван взглянул на него, поднял над плечом сжатый кулак и улыбнулся, подбадривая, мол, держись, мы с тобой.
– Встать, суд идет! – раздался властный голос.
Зал зашевелился. Поднялся и Егоркин, повернувшись к двери. Одна за другой вошли три женщины, сели в высокие кресла. Посреди, за самым высоким, оказалась суровая, хмурая женщина с властным лицом. Заняли свои места и прокурор с защитником. Суд начался.
Иван, увидев, что судить его будут женщины, почувствовал себя, как заблудившийся в лесу человек, который услышал шум неподалеку, решил, что набрел на дорогу, впереди гул машин, бросился на шум, а выскочил к водопаду. Отчаяние охватило его, не слышал, что говорилось вначале, зачем выходили люди, что у него спрашивали, соглашался машинально. Очнулся немного, когда дело зачитывали. Потом стали спрашивать потерпевших. Все четыре парня утверждали, что Борис пригласил Галю послушать музыку. Когда она пришла, буквально через несколько минут ворвался ее муж, избил троих и увел жену. Защитник выслушал двух парней молча, а у Сергиевского спросил:
– В котором часу пришла к вам Егоркина?
– Как работу закончила, в начале десятого, – не совсем уверенно ответил Сергиевский.
– В своем заявлении, написанном в тот же вечер, Егоркина утверждает, что была на обходе квартир в вашем подъезде. Это подтверждается записями в книге обхода техника-смотрителя, и пришла она к вам без десяти минут девять не в гости, а для осмотра технического состояния квартиры, а вы стали над ней измываться, тащить силой в комнату. Что вы на это скажете?
– На часы я не смотрел… Десять минут туда, десять минут сюда – какая разница? А почему она написала, что пришла не в гости, а на обход, понятно – мужа выгораживала… Обыкновенный сговор…
– Десять минут имеют большое значение… Скажите, а Егоркин был пьян, когда ворвался в квартиру?
– Все произошло быстро. Мы опомниться не успели… Но ведь экспертиза показала, пьян был…
– Откуда вам известно, что экспертиза показала?
– Ну, – улыбался Анатолий насмешливо: сами, мол, должны знать, чего спрашивать. Он считал, что дело решенное. Приговор известен. Суд – формальность для отчета. Зачем глупые вопросы задавать?
– Отвечайте, отвечайте! – требовал защитник.
– Володя сказал… – пожал плечами Сергиевский. Хочешь – получай! Для Анатолия следователь, прокурор, судья, защитник были одна компания, купленная папой.
– Что за Володя?
– Следователь Деркач.
– Почему он вам это сказал?
– Не мне… Папа спросил, он сказал…
– А зачем отец ваш к следователю приходил?
– Отец не приходил. Володя у нас был.
– Следователь вам раньше был знаком?
– Мне нет. Отцу… Бывал у нас…
– А кем работает ваш отец?
Сергиевский недоуменно и кисло взглянул на судью: что за глупости, неужели не знаете?
– Директором ресторана.
– И во время следствия Деркач бывал у вас в гостях?
– Да…
– У меня больше нет вопросов, – сказал защитник и обратился к суду, когда Сергиевский сел на свое место в зале. – Прошу судей обратить внимание на следующее обстоятельство: Егоркин при свидетелях в техническом кабинете в восемнадцать часов вечера договорился с женой встретиться сразу после работы в ЖЭКе и вместе идти домой. Это они делали часто. Могла ли Егоркина, зная, что после работы пойдет слушать музыку, договариваться с мужем о встрече в то же самое время в ЖЭКе. Она ведь знала, что он будет искать ее, если она на придет. Я не понимаю, почему следствие не обратило внимания на это обстоятельство, на этот факт, и прошу вызвать в суд в качестве свидетелей защиты техников ЖЭКа. Они же и подтвердят суду, был ли выпивши Егоркин или выпил после драки, чтобы успокоиться.
Судья и народные заседатели стали обсуждать предложение защитника. Анохин быстро строчил в блокнот ответы Сергиевского. Это были ценные показания. Отметил Дима и то, что в книге Гали есть записи обхода квартир именно того подъезда, где произошла драка. Это он упустил из виду, когда с Наташей проводили свое расследование. Разговаривали они и с техниками, которые знали, что Иван был трезв, видели его после работы, когда он ждал Галю и пошел ее встречать. И Люба им рассказала, что Борис ей говорил, что отец Сергиевского дал взятку следователю. Лев Борисович опасался, что может возникнуть дело по заявлению Гали: нападение на должностное лицо при исполнении им служебных обязанностей. И теперь на суде подтвердилось, что Деркач был знаком с отцом Сергиевского и бывал у него в гостях. Наташа радостно переглянулась с Анохиным, когда услышала это от Анатолия.
– Предложение защитника о вызове новых свидетелей отклоняется, – объявила громко судья и так же громко и строго спросила, обращаясь в зал:
– Молодой человек, что вы пишете? Прошу сдать блокнот и прекратить записи!
Глядела она на Анохина.
– Нет закона, запрещающего вести записи во время судебного заседания, – ответил Дима.
– Я прошу вас сдать блокнот и не мешать работе суда! – еще строже и резче потребовала судья.
– Я – член Союза писателей, – поднял вверх Анохин свое удостоверение.
– Товарищ милиционер, прошу конфисковать блокнот и вывести владельца из зала!
Милиционер отошел от двери и тихо сказал Анохину:
– Молодой человек, давайте без скандала… Сорвете заседание, сами понимаете… Выходите! Мы силу применять можем. Хуже будет…
Дима поднялся, взглянул на Ивана в последний раз. Сидел Егоркин сгорбившись, в зал не смотрел. Отдал блокнот милиционеру и вышел.
Борис повторил то же самое, что говорили его друзья. Защитник спросил у него только, что он скажет по поводу того, что Галя обещала ему прийти слушать музыку, а сама договорилась встретиться с мужем в то же самое время.
– Это у нее спрашивайте, – пожал плечами Борис.
Вызвали Галю. Вошла она, улыбаясь. Радостно глядела на Ивана.
– Сейчас кончим и пойдем, – произнесла она вдруг громко.
Егоркин вздрогнул. Голоса ее он не узнал. И дальше она отвечала на вопросы, говорила непонятным для него тоном. Он страдал, слушая. Что с ней случилось? Из ее лепета можно было понять только, что была на обходе, зашла к ребятам.
– Когда вы к ним вошли, они приставать к вам стали? – спросила строго судья. – Что они говорили?
– Они?.. – Галя обернулась к ребятам. – Борис обрадовался. Он давно приглашал…
– Значит, он приглашал вас и вы согласились прийти?
– Нет, – хихикнула Галя. – Я не соглашалась!
Наташа, услышав смех сестры, опустила голову, сжала ее рукой.
– Не согласились, но пришли… Но почему же тогда вы написали, что они приставали к вам, не выпускали из квартиры, потом силой потащили в комнату?
– Никто ни к кому не приставал, – улыбалась Галя. – Любить нужно друг друга… Зачем вы его держите? Отпустите! – попросила она жалобно, глядя на Ивана. – Он хороший!
Егоркин закрыл лицо руками. Страшно было слушать жену. Не сдержался, зарыдал, сдавил себе горло, чтоб не всхлипывать. Опустился, почти скрылся за барьером.
– Какой ты смешной! – смотрела на него Галя. – Тебя отпустят.
Варюнька громко всхлипнула. Наташа вскочила и с опущенной головой вылетела из зала.
Поднялся защитник.
– Я прошу суд прекратить вопросы. Она невменяема. Она не способна давать ясные ответы. Прошу отложить заседание на завтра и пригласить техников в качестве свидетелей!
Судья переговорила с заседателями и громко сказала:
– Предложение защитника отклоняется! У нас больше нет вопросов. Если у прокурора и защитника нет, объявляется перерыв!
Наташа выскочила на улицу. Анохин сидел в сквере на скамейке напротив входа в нарсуд. Он поднялся навстречу Наташе. Она, подбежав к нему, зарыдала:
– Она… она все… испортила!
– Успокойся, – просил Дима. – Сейчас нужно собраться предельно… Она под наркотиками…
– Я знаю. – Наташа вытирала глаза. – Я все знаю… Борис с Любой ее к наркотикам пристрастили. Они и сейчас ее… чтоб ничего сказать не могла…
– Борис? Ты точно знаешь? – схватил ее за плечи Анохин.
– Да, да… Я знаю, где они собираются, колются, балдеют… Я выследила…
– Так, так, – тер залысины Дима. Увидев, что из нарсуда выходят Маркин, Варюнька, Галя, воскликнул: – Действуем! Берем Галю – и к наркологу!
Они подхватили под руки Галю и повели к стоянке такси.
После перерыва судья объявила, что опрос свидетелей закончен. Слово предоставляется прокурору.
– Как окончен? – вскочил Маркин. – Я еще не говорил!
Судья вопросительно взглянула на защитника.
– Это наставник Егоркина. Вместе работали на заводе. Я прошу выслушать его.
Судья наклонилась сначала к одному заседателю, потом к другому и ответила:
– Суд отклоняет предложение защитника. Свидетелю нечего сказать по существу дела!
– Я протестую! – воскликнул Маркин и направился к судьям. – Суд должен учитывать личность обвиняемого! Я скажу свое слово о нем…
– Товарищ милиционер, – перебила его властно судья, – выведите, пожалуйста, гражданина из зала. Он мешает заседанию.
Милиционер быстро подошел к остановившемуся на полпути Маркину, взял его за локоть и повел к выходу, приговаривая тихо:
– Спокойнее, спокойнее, вы в суде находитесь…
Маркин не сопротивлялся, понял, что здесь не рабочее общежитие.
Что говорил прокурор, а потом защитник, Егоркин не понимал, не слушал. Он был ошеломлен, потрясен, раздавлен выступлением Гали, и все равно было, что сейчас происходит. Мучило одно: что с Галей? Почему она сейчас исчезла? Что-то с ней страшное произошло! Опомнился на мгновение, когда к нему обратились с вопросом, считает ли он себя виновным? Спросили два раза, прежде чем он понял вопрос.
– Я? Виновным? – поднялся он, глядя растерянно на судей. – Нет… Нет-нет… Я знаю, вы меня осудите… но когда я выйду и, если увижу, на кого-нибудь из вас, – указал он рукой на судей, – нападут хулиганы… я не смогу отвернуться… я буду бить. Если вы считаете защиту женщины преступлением, тогда я преступник…
Он сел.
Судьи посовещались и объявили приговор: три года лишения свободы с содержанием в колонии общего режима.