Поскольку соломинка в данном случае выступает в роли датчика, определяющего фокусировку глаз, я знал, что именно она видит, и мог оценить, двигались ли ее глазные яблоки так, как должны были бы двигаться. Проверив это на себе, я понял, что, несмотря на хорошее зрение, я не сразу увидел то, что увидел после нескольких попыток, поэтому я продолжал попытки с Норой.
Как только я понял и протестировал то, как можно использовать это устройство, я стал применять его, чтобы улучшить конвергенцию[8] ее глаз для лучшей фокусировки. Когда улучшается конвергенция глаз для того, чтобы лучше видеть предметы вблизи, в равной степени улучшается и расхождение глаз для дальнего зрения. Перемещение кончиков пальцев ближе ко рту и от него способствует фокусировке вблизи и вдали; глаза двигаются внутрь, или сходятся, для ближнего зрения и отдаляются друг от друга, или расходятся, для видения вдали.
Если вы сами попробуете это устройство, то заметите, что постепенно видите все больше и лучше. Когда позже ваши пальцы достигнут конца соломинки, расширенные фрагменты-продолжения изображения становятся меньше и исчезают. Вы видите два изображения соломинки, проходящие от конца соломинки к обеим сторонам вашего лица. Поначалу, прежде чем ваши глаза успели сфокусироваться эффективно, эти изображения едва различимы. По мере того как фокусировка ваших глаз становится более точной, вы видите эти изображения почти так же четко, как и раздвоения прежде.
Имея в своем арсенале такую замечательную игрушку, я подверг своего пациента тщательному обследованию и последующему обучению. Когда я довел ее до того, что она увидела два изображения, проходящие от конца соломинки к обеим сторонам ее лица, я был уверен, что она идеально фокусируется на конце соломинки, и что если я положу кончик соломинки на напечатанное слово на странице, ее глаза сфокусируются идеальным образом для того, чтобы увидеть это слово. Если и после этого она не сможет его прочитать, значит, дело не в глазах и, возможно, проблему следует искать где-то гораздо «выше» в мозге.
Я неоднократно сталкивался с тем, что недееспособные или парализованные люди, которым я помогал, оставались абсолютно невозмутимыми, когда им впервые удавалось выполнить то действие, способность выполнять которое они утратили.
В моем присутствии они думали: «Это он помог мне сделать это» или «Я не могу этого сделать – это он сделал это за меня». Только когда они делают то же самое действие по собственной инициативе дома, они, наконец, признают улучшение. Раньше я считал их неблагодарными, как будто они не хотели признавать, что добились успеха благодаря моему мастерству. Позже я обнаружил, что пока они не совершат восстановленное действие, не задумываясь об этом, они не чувствуют себя «исцеленными». Они хотят просто совершать действие, следуя намерению, не зная при этом, что именно и как именно они это делают. Проще говоря, люди настолько не осведомлены о том, как именно они учатся делать те или иные вещи, что считают любое осознавание сознательного усилия признаком того, что с ними что-то не так. Для большинства людей жизнь – это нечто, что происходит автоматически, и если вдруг это не так, то, значит, им необходимо лечиться.
Вас может заинтересовать следующее письмо слушателя моего трехлетнего семинара в Сан-Франциско:
Прочитав вашу книгу в четвертый раз и перечитав книгу Селье «Стресс жизни», я начинаю понимать, что то, чему вы учите, открывает неограниченные возможности в области медицины. Я едва могу усидеть на месте! Для меня наконец расставило все по своим местам осознание важности слова «функция». У меня всегда была идея, что жизнь – это «вещь», которой можно манипулировать, но на самом деле это не так. Жизнь – это процесс, функция, нечто, что находится в постоянном движении, и было бы полным абсурдом пытаться остановить ее, определить или «вылечить» как неподвижный объект. Необходимо корректировать и реорганизовывать процесс, а затем, если есть дефект структуры, уже новый процесс, в свою очередь, реструктурирует его, чтобы он лучше соответствовал функции. Именно так это теперь для меня выглядит, и у этого есть огромный потенциал!
Из высказанных автором наблюдений вы можете видеть, почему от травмированного человека, такого как Нора, например, едва ли следует ожидать, что она при первом же успехе поймет, что изменилась и стала лучше функционировать. Она еще не «исцелена». Она ожидает увидеть себя точно такой же, какой была до травмы. Для нее «исцелиться» означает вернуться к своему прежнему способу функционирования. Но жизнь – это процесс, и процесс необратимый.
Нора хотела или ожидала исцеления, а не улучшения. «Улучшение» – это постепенный процесс, которому нет предела. «Исцеление» – это возвращение к ранее принятому состоянию активности, которое не обязательно должно быть превосходным или даже хорошим. Мы не склонны подвергать сомнению то, что нам привычно и знакомо; улучшение же мы оцениваем. Если первое – это автоматический фон вашей системы, то последнее выходит на передний план нашего осознавания. Это два разных измерения. Одно – атавистическое ощущение; другое – приобретенное знание, которое дает нам свободу выбора – главную прерогативу Homo sapiens.
Глава 5. Разговор без слов
Я уверен, что наш совместный с Норой опыт научил меня намного большему, чем Нору. Имея почти 40-летний опыт, я могу, наблюдая за движением пациента, собрать столько информации, что, когда я что-то разоблачаю, мои студенты нередко теряют дар речи или спрашивают, кто мне это сказал. Люди предпочитают верить в чудеса, вроде управления духом умершего врача или в какое-то другое надуманное объяснение, нежели чем озвучивать свои внутренние ощущения.
Я попросил Нору посмотреть на конец соломинки, длина которого была отрегулирована так, чтобы соответствовать нормальному расстоянию для чтения (25 см), и который располагался на слове, и попросил ее произнести слово, пришедшее ей в голову. Когда она впервые увидела слово на конце соломинки, ее губы открылись, и она выронила соломинку изо рта. Ее первым движением было поймать соломинку, а не произнести увиденное ею слово. Я знал, что она увидела это слово и произнесла бы его, если бы ее рот был свободен. Потом слово пропало. Я мгновенно понял, что она увидела это слово, но не прочла его; я вспомнил, что она никогда не говорила «я не умею читать», и всегда – «я не вижу». Не видя разницы, я сосредоточился на ее проблеме с чтением, в то время как ее настоящей проблемой было сначала зрение, а уже потом чтение. Она испытывала трудности с преобразованием увиденных ею букв в слова, а не произнесением слов и различением букв.
Достаточно скоро она смогла произнести слово на конце соломинки, и спустя примерно 20 попыток я показал ей, что все ее догадки верны. Поскольку я хотел, чтобы она выражала словами то, что она чувствовала и осознавала, я воздержался от слов «ты прочитала» или «ты видишь». Ее совершенно не тронули ни первый ее успех, ни последующие. Я еще раз убедился, как часто своими убеждениями мы искажаем факты. Факты не зависят от наблюдателя. Я бы подпрыгнул от радости, если бы понял, что могу читать после долгих лет неспособности делать это. Нора произнесла слова, располагавшиеся на кончике соломинки, но, видимо, внутренне не почувствовала или не осознала, что она совершила. Она ничего не сказала. Только потом, после большого количества успехов и после того, как я объяснил, что это не было случайностью, она вроде бы согласилась, что мы чего-то добились.
Работа наших мыслей – бесконечное чудо. Осознание, о котором я только что рассказал, лежало в основе моей первой идеи положить соломинку ей в рот. Доктор Киршнер, которого я уже упоминал и которому я показал технику с соломинкой, спросил: «Почему в рот?»
Под влиянием момента я возразил: «Разве мы не читаем ртом?» Он понял большую часть моих рассуждений, а мои ученики – нет, но я уже признался в запутанности своих размышлений о чтении и видении.
У нас с Норой уже был наш момент озарения, одновременно являвшийся и нашим открытием. Чтобы помочь вам избавиться от путаницы, которую я, возможно, создал выше, раскрою его суть. Сначала мы учимся говорить, и только после того как достаточно хорошо заговорим, мы учимся читать. Здесь мы должны установить четкую связь между тем, что мы видим, и тем, что мы понимаем. Но на протяжении долгого времени мы произносим вслух, – и нас учат это делать, – то, что мы видим. Многие люди двигают губами во время чтения на протяжении всей своей жизни. Некоторым из них никогда не удавалось научиться читать быстрее, чем та скорость, с которой они могут озвучить то, что видят. Мы никогда не научимся читать вслух тысячу слов в минуту, потому что не можем говорить с такой скоростью. Тем не менее, не зная, что мы делаем, мы находим способ отделить напечатанные слова от речи, и так мы учимся читать быстро; видение направлено на осмысление или понимание, полностью минуя этап речи. Это непростая задача, и очень немногие достигают настоящего совершенства без посторонней помощи. Мы встречаем совершенно разные уровни среди читающих. Некоторые, как молящиеся монахини, шевелят губами и безмолвно произносят свои молитвы. Другие не достигли даже этой дифференциации и читают вслух даже свои ежедневные газеты; в этих случаях читательским возрастом является возраст ребенка после двух-трех лет чтения. Вы можете подумать, что я преувеличиваю. Что ж, проверьте себя, даже если вдруг вы брали уроки скорочтения. Проверьте, можете ли вы быстро считать деньги, не произнося ни слова, считая непосредственно своим интеллектом. Скорее всего, вы этому не научились и, вероятно, продолжаете считать, как крестьянин, который никогда не имел такой роскоши, как читать непосредственно глазами.
Когда мне было около десяти лет, я наблюдал за тем, как отец моего одноклассника высыпал монеты из своего кошелька на стол, равномерно распределил их и сгреб обратно в кошелек. Затем он записал в свою кассовую книгу: столько-то монет большего номинала, столько-то монет следующего номинала и т. д., и внизу подписал итог. Я стоял и таращился на нег