Неожиданно меня охватил какой-то смутный страх. И с этой минуты меня не покидало ощущение того, что фигуры, сидящие перед очагом, пришли из того далекого времени, когда люди только-только научились добывать огонь.
…Его настоящего имени в этих краях никто не знал. Больше десяти лет назад он приехал сюда один на лодке и построил хижину прямо среди джунглей, полных диких зверей. Он так и жил, совсем один, не завел даже собаки. В те годы здесь еще было много тигров. Он сам убил больше двадцати. Однажды днем, когда он спал у себя в хижине, подошел тигр. Тигр заглянул внутрь хижины и дохнул на спящего. Дерзкий тут же проснулся и мгновенно схватил копье, всегда лежавшее у него под рукой. Он даже не успел встать и так, лежа, вонзил копье прямо в нижнюю челюсть тигра, а двумя ногами изо всей силы толкнул в брюхо поднявшегося на задние лапы, готового к прыжку зверя. Тигр опрокинулся навзничь, так и не успев броситься на человека. Копье пробило ему челюсть и прошло до самого мозга. Последним усилием он ударил лапой по щеке человека и оставил на ней пять глубоких следов. Может быть, из-за такой неслыханной отваги и дали охотнику это прозвище — Дерзкий.
Но кое-кто из всезнающих стариков рассказывал, что когда-то Дерзкий был очень тихим парнем и жил с красивой женой где-то очень далеко отсюда. Когда его жена ждала ребенка, она все просила, чтобы ей дали попробовать побеги бамбука[34]. А Дерзкий очень сильно любил свою жену. И вот он решился срезать один росток в бамбуковой роще возле общинного дома. Но неподалеку от того места стоял дом помещика. Помещик, увидев его возле бамбука, обвинил в краже и ударил палкой по голове. Дерзкий, не дожидаясь второго удара, бросил в помещика нож. Тот упал раненный, обливаясь кровью. Дерзкий не стал скрываться. Он сам пришел к общинному дому и протянул руки, признавая свою вину. Отбыв десять лет каторги, он вернулся в свое село и узнал, что жена его и сын, которого Дерзкий так и не увидел, умерли вскоре после его ареста.
Вся округа ненавидела злобного помещика, и многие сбежались посмотреть на кровавую месть. Но Дерзкий только плюнул и ушел из села навсегда. Досужие люди утверждали, что его стали так звать именно с того момента, когда он пришел с повинной к общинному дому. Что же касается татуировки и его умения искусно обращаться с оружием, то одни говорили, что это со времен каторги, а другие — с начала его скитаний.
Все десять лет в лесу он прожил один. Многие сватали ему жен, но он и слышать об этом не хотел. От отшельнической жизни в глухом лесу он стал выглядеть внешне несколько странновато, но все любили его за простоту, искренность, бескорыстие и постоянную готовность помочь. Обо всем этом я часто слышал от своей приемной матери.
Отец и охотник по-прежнему сидели у очага друг против друга. Отец взял один арбалет и, разглядывая его, попробовал ногтем тетиву, отчего она чуть зазвенела.
Охотник налил вина, отпил глоток и передал чашку отцу.
— Твой косарь и этот арбалет — их нам достаточно. Зачем нам ружья? Они нужны только трусам, потому что ружье издалека стреляет. Верно я говорю, Тян? Я считаю, что в ружье что-то недодумали: больно много шума, когда стреляет. Я не люблю стрельбу…
В шутливых словах охотника чувствовалась какая-то скрытая печаль.
— Мальчик, передай-ка мне банку с солью, вон у той стены стоит! — веселым голосом попросил он.
Присев перед очагом на корточки, он снял с горшка крышку. В горшке бурлило какое-то варево, черное, блестящее и вязкое, от него тут же повалил вонючий зеленоватый пар. Охотник, не оборачиваясь, протянул руку к банке, которую я принес, взял щепотку и бросил немного соли в варево. Крупинки соли тут же взорвались, и по горшку разлетелись брызги.
— Ну, вот и готово!
Охотник бросил остатки соли в горшок и встал, отряхивая руки. В горшке снова затрещало, и полетели брызги. Охотник снял со стены пучок заостренных стрел и принялся обмакивать каждую в горшок так, чтобы варево много раз охватило острие. Покончив с одной стрелой, он клал ее на большую плоскую корзину и брался за следующую. Каждую он внимательно разглядывал, если было нужно, выпрямлял и только потом опускал острием в горшок.
Охотник пропитывал ядом свои стрелы! Я так увлекся этим зрелищем, что боялся даже дохнуть.
К рассвету все пятьдесят стрел были готовы и успели подсохнуть. Попробовав, не липнут ли, охотник отобрал двадцать штук и сложил их в бамбуковый колчан.
— Чуть только кожу поцарапает — уже смертельно. Но эту штуку можно и как лекарство пить. Живот болит — глотни чуток и сразу здоров.
У меня мурашки по спине побежали, и, не вытерпев, я сказал:
— А вдруг во рту или в животе есть какая-то язвочка, так ведь и умереть можно!
Охотник очень внимательно посмотрел на меня.
— То, что ты говоришь, вообще-то верно. Но ведь бедняки, те, кто не жирно ест, очень редко животом болеют.
Снаружи постепенно светлело. Охотник вручил отцу арбалет и колчан со стрелами:
— Такое время… они даже сюда придут. Я тебя, Тян, ценю как храброго человека — такому не страшно и золото доверить. Если отравленные стрелы попадут в руки трусливого человека, они много бед могут наделать. Я ничего не сказал твоей жене, решил, что она испугается и может помешать нашему делу…
Отец поспешно прервал его:
— Ты правильно сделал, что был осторожен. А моя жена, конечно, она с предрассудками, но что касается храбрости… ты верь моему слову, тут она нам не уступит!
— Ну, если так, значит, я перед ней очень виноват! — искренне огорчился охотник. — Как-нибудь приду принесу ей что-нибудь в подарок — надо мне свою вину загладить.
Я пошел вниз отвязывать лодку, за мной бежал гиббон и скалил зубы. Отец, прощаясь, похлопал Дерзкого по плечу:
— Спасибо тебе, тысяча благодарностей!
— Да за что же, Тян, ведь для общего дела!
Отец повесил на спину арбалет, привязал к поясу колчан со стрелами и спустился в лодку.
Я взял в руки весло и, подняв голову вверх, крикнул:
— До свидания! Когда поедете к нам, привезите нам с Ко маленького кабанчика!
— Обязательно! У меня все есть — весь лес мой! Что хочешь привезу! — воскликнул охотник и помахал нам вслед рукой.
Глава XIПОЖАР В ДЖУНГЛЯХ
Километра через два от хижины охотника канал стал таким мелким, что пришлось сложить весла и отталкиваться шестом.
— Рановато в этом году пересохло. Всегда в это время воды еще по пояс…
Отец с силой воткнул в дно шест и оттолкнулся. Лодка немного продвинулась вперед. Так мы прошли какую-то часть пути. Когда подошли к месту, где было чуть поглубже, отец велел мне взять вещи и выйти на берег, а сам затопил лодку и, набрав водорослей и ряски, прикрыл сверху, чтобы не растрескалась от жары.
Как мне казалось, мы бестолково кружили по лесу, но тем не менее примерно через час мы вышли точно к тем деревьям, возле которых вчера сделали привал.
В жаркие, душные дни сухой лес, освещенный золотистыми лучами, предстает во всем своем величии. Тянутся к небу гигантскими свечами белокорые канариумы[35] с ниспадающими листьями. От безбрежного зеленого моря листвы, кое-где уже тронутого увяданием, идет аромат окуренных лучами солнца каепутовых листьев. В бесконечную синеву неба несется разноголосое пение птиц. На широких полянах, возле кустарника, вдоль водных проток, где листва по-прежнему сочная и налитая, стрекочут кузнечики и цикады, а над яркими цветами, которые, едва распустившись, тут же вянут от жары, стремительно носятся бабочки и стрекозы. Дурманящим ароматом множества безымянных лесных цветов напоены полуденные лучи солнца; он убаюкивает, разливает по всему телу непреодолимое желание тут же уснуть, привалившись к одному из деревьев.
Я проспал так в полуденном лесу довольно долго. Перед этим мы с отцом набрали два полных ведра меда, а мою заплечную корзину заполнили белым воском, из которого я налепил аккуратных круглых катышков, похожих на гусиные яйца.
Я сидел, прислонившись спиной к стволу густого, развесистого дерева, и задумчиво смотрел на тонкие, легонько подрагивающие нити паутины. В усталом молчании леса, освещенного заходящим солнцем, все звуки казались приглушенными, сдержанными. Я прислушивался к полету золотистой пчелы и только хотел посмотреть, где же она сама, как вдруг небо сотряс рев моторов. Три черных вражеских самолета, три «чирка», сделали круг над берегом реки, потом снова вернулись и, несколько раз повторили этот маневр. Скоро снова послышалось гудение. «Чирки» показались высоко в небе среди облаков и стали снижаться. Сначала над лесом пронеслись пулеметные очереди, потом одна за другой стали падать бомбы.
Лес, еще минуту назад такой спокойный, был разбужен. Земля дрожала так, что казалось, вот-вот разверзнется. Отец толкнул меня за огромное, в три обхвата, хлопковое дерево — укрыться от пуль.
И-и-и-и… С резким пронзительным свистом медленно приближались три огромных белых самолета. Они летели в один ряд, так низко, что видны были опознавательные знаки на крыльях.
— Ложись, Ан! Что-то черное бросают… Они…
Отец, не договорив, толкнул меня в траву. За время эвакуации я уже научился, что надо делать в таких случаях. Я уперся в землю обеими руками, чтобы приподнять грудь, голову вытянул вперед, а туловищем прижался к земле, как ящерица. Так не ударит в грудь взрывной волной, даже если бомба разорвется неподалеку.
Фьюить… фьюить… фьюить… Что это? Почему не слышно взрывов?
— Наверно, пустые бомбы, не поднимай пока голову! — сказал отец и тут же вскрикнул: — Ан! — Я никогда не слышал у него такого испуганного голоса. — Они подожгли лес, сынок!
Он схватил арбалет, потянул меня за руку и потащил за собой.
Черная клубящаяся завеса поднималась над берегом реки. Едкий запах гари и бензина становился все слышнее. Над макушками деревьев у реки вспыхнуло красное пламя.