Его друг улыбнулся.
— Только что прибыл? Небось уже большой чин? Вид у тебя по-прежнему не очень военный, все как студент…
Ба Нгу поднялся, взял бутыль с вином, вынул зубами затычку из банановых листьев, наклонил бутылку и, ловко поддерживая ее ладонью другой руки, разлил вино по стаканам. Едва стакан наполнялся, Ба Нгу молниеносно поднимал горлышко вверх, и тонкая, как нить, струя, словно подрезанная, соскальзывала в стакан, поднимая маленькие пузырьки пены.
— Как красиво разливает — артист! — воскликнул Хюинь Тан.
Ба Нгу вытер губы, поставил бутыль на стол:
— Надо уметь разливать, чтоб ни одной капли не пропало. Солдат, тот ведь тоже должен стрелять точно, чтоб ни одна пуля мимо цели не прошла. Чтоб ни один вражеский солдат не удрал!
— Как по писаному говорит! — расхохотался Шау. — Давайте к нам, в отдел пропаганды, отец!.. Ну как, товарищи, видите теперь, какие у нас здесь, в Тякбанге, люди? Каждое слово как жемчужина!
Толстуха, улыбаясь, резала лимон и выжимала сок на жареных креветок…
Снаружи в сполохах молний блестела вода в канале, появлялись на мгновение выхваченные из темноты зеленоватым светом каепутовые деревья, привязанные к ним лодки и гребешки волн, беспрестанно бьющие о берег.
По каналу шла чья-то лодка, мужской голос тянул заунывную песню:
Осенний дождь,
Падают, падают, падают капли…
Пуст мой очаг,
Одинок мой дом…
Ба Нгу неожиданно рывком поднялся и вышел к каналу.
— Эй, чья это там лодка болтается? — крикнул он вниз.
— Возили хворост, — ответили ему, — теперь возвращаемся. А что, проверка документов?
— Никак, у вас там на лодке кто помирать собрался? — ядовито поинтересовался Ба Нгу.
— С чего это ты взял? Нечего каркать!
— Я уж думал, холера на вас напала или еще болячка какая! Чего же тогда так скулишь? Нашел время горло драть, как промокший кот!
Ответа не последовало, и плеск весел поспешно отдалился.
Ба Нгу, отдуваясь, вошел в харчевню, снял куртку и швырнул на лежанку. Шау переглянулся с Хюинь Таном и его другом и, не выдержав, громко фыркнул и расхохотался.
— Шау, ты чего это — надо мной смеешься?
Ба Нгу недоуменно уставился на хохочущего Шау.
— Ха-ха-ха! Да кто ж над вами смеется!
— Что, некрасиво говорил? Ты ведь пропагандой ведаешь, так разве не знаешь, что плохие люди всегда недовольны? Им все одно — хорошо стране или плохо. А когда страна в опасности, даже такое старье, как я, тоже должно свою ответственность понимать!
Тут уж и Хюинь Тан, и его друг, да и Толстуха, стоявшая в дверях кухни, не могли удержаться от хохота.
Ба Нгу пригладил усы и, отвернувшись от лампы, пробормотал:
— Может, и пересолил малость, но стар уж, говорю прямо. Эй, хозяйка, приготовила уже курицу? А то могу помочь!
— Спасибо, все сделала. Скоро суп подам! — объявила Толстуха.
Лодка со связным из Тхойбиня не пришла и в полночь. Хюинь Тан не мог больше ждать и попросил Шау найти ему проводника. Ба Нгу тут же вызвался сам, и они уехали. Толстуха не только наотрез отказалась взять деньги, но еще принесла еды «на дорожку».
Я вымыл и убрал посуду и только опустил вниз плетеную бамбуковую дверь харчевни, как с канала раздался голос Рыбного Соуса:
— Еще не закрылись?
— Нет еще… Но еды совсем никакой не осталось, — нехотя ответила Толстуха.
— Не беда, приготовим!
Соус выбрался на берег, сам поднял плетеную дверь и, взяв лампу, вышел посветить жене.
— Здравствуйте! Так поздно вас беспокоим, уж извините, — льстиво улыбнулась женщина, входя в харчевню.
Ба Нгу был прав, говоря, что эти двое не муж и жена. Рыбный Соус был груб и неотесан, жена же его хоть и была бедно одета, но я видел, что все в ней, от манеры разговаривать до походки, указывало на то, что это женщина из богатой семьи. Заметив, что я зевнул, прикрыв рот ладошкой, женщина легонько похлопала меня по спине:
— Потерпи немного, получишь денежку на конфеты.
Рыбный Соус принес из лодки бутылку крепкого французского вина и связку крупных морских крабов. Он прошел прямо в кухню, бросил крабов у огня и окинул зорким глазом темные углы. Я шел за ним и, заметив это, спросил:
— Если что ищете, скажите, я подам.
— Нет, ничего, — вздрогнув, обернулся он. — Просто смотрю, не осталось ли чего выпить…
И пошел к Толстухе, вытиравшей у стола стаканы:
— Может, сварите нам суп из крабов?
— Зачем же из крабов, мы куриный только что готовили для гостей. Много осталось. Уж такой вкусный суп, с зеленой фасолью! Разогреть только надо! — сказала Толстуха и махнула мне, чтоб я шел в кухню раздувать угли.
— Ладно, тогда парочку крабов испеките, а остальные оставьте себе, — сказал Соус. — Господи, кто это здесь лозунги расклеил? — воскликнул он, ни к кому не обращаясь.
Толстуха не ответила. Жена Соуса хмурилась и бросала на него злобные взгляды. Увидев это, он деланно засмеялся и тут же заговорил о другом:
— Греб так, что все руки ободрал, и, как на грех, ничего не продали. Только в долг, да и то почти незнакомым людям.
Жена его тем временем попросила лимон и ложку сахарного песку. Она налила принесенное вино в стакан, бросила в него сахар и лимон и опустила стакан в мисочку с горячей водой, прикрыв сверху блюдцем.
— Это как лекарство против простуды, — сказала она хозяйке. — Выпьешь такой стакан, пропотеешь и сразу выздоровеешь.
Соус, попыхивая сигаретой, спросил:
— Видел, как Ба Нгу на лодке кого-то вез? Случайно, не знаете, кто это, тетушка?
Толстуха подняла брови и сделала значительное лицо.
— Чур, между нами, — наклонилась она к самому уху жены Соуса. — Это очень большой человек, из самой ставки! Господи, да как же его кличут-то, вот забыла… — Она повернулась к кухне и спросила меня: — Этот, что только что у нас был, кто такой, ты не помнишь?
Мне не хотелось им отвечать, и я сказал, что не слышал.
— Маленький еще, что его спрашивать, — усмехнулся Рыбный Соус.
Жена его выглянула наружу, холеной, изящной рукой поправила волну волос на виске.
— Продавали, продавали, а записать не успели. Завтра-послезавтра все забудется, с кого тогда спросишь!
Она вынула из кармана записную книжку и авторучку и положила их на стол. Рыбный Соус встал и вышел в темноту.
— Молнии, а дождя нет, такая духота, — услышали мы его голос. — Я постою здесь, тут прохладнее. Тетушка, как суп поспеет, не забудьте крабов испечь, ладно?
Я снова стал зевать, и хозяйка велела мне идти в лодку спать, — она всегда стояла у нас в узком боковом канале, и я спал обычно там. Жена Соуса поманила меня к себе и сунула мне в руку деньги. Я не стал брать, положил на стол.
— Бери же! — удивилась она.
— Не берет, и не надо, как хочет. У него все не как у людей! — с досадой сказала Толстуха.
Я не стал ее слушать дальше, пошел к лодке и сразу нырнул в ноп[13].
На берегу в густой и высокой траве гудели комары, и я долго не мог уснуть. Мне вспомнились грозные взгляды женщины, которые она бросала на Рыбного Соуса. Мне стало отчего-то страшно. Какие красивые и какие злые глаза! Торговки рыбой на рынке часто ссорились друг с другом и сильно бранились, но ни у одной из них я не видел такого злобного взгляда.
«Независимость или смерть!», «Вьетнам для вьетнамцев!»
Оттиснутые деревянным клише строки лозунгов, которые принес Шау, танцуя, выплывали передо мной из темноты… Ветер печально завывал в верхушках кокосовых пальм. Я снова увидел широко улыбающегося Хюинь Тана. Комариный звон стал постепенно отдаляться, и я заснул.
Глава IIIПРОДАВЕЦ ЗМЕЙ
Две ночи после этого непрерывно лил дождь. Из-за дождя и из-за того, что местный комитет Вьетминя не разрешал теперь ночную торговлю — в темноте шпионам и лазутчикам легче всего было бы проникнуть сюда и затеряться в густой толпе, — теперь у Трех Каналов с наступлением вечера становилось совсем тоскливо. Только в кофейне под деревом бадау да еще в харчевне Толстухи горели лампы, и у входа изредка мелькали фигурки людей.
На рынке людно бывало только днем, да и то собирались редкими маленькими группками. Многие готовились к эвакуации в Тхойбинь. Уже несколько дней как в тихую погоду сюда долетал дальний протяжный гул орудий. А сегодня утром было даже слышно, как ухают орудия с кораблей в стороне Пяти Каналов. Толстуха закрыла харчевню на целый день: надо было подсчитать кассу и собрать долги.
Оказавшись без дела, я пошел на рынок разузнать новости. Раньше больше всего народу толпилось у досок, вывешенных перед отделом информации. Но сегодня там было безлюдно, потому что сводки все были старые. В нескольких строчках, торопливо, от руки приписанных внизу, тоже не было ничего интересного. Во всяком случае, этим сведениям было далеко до слухов, которые носились вокруг, хотя слухи и оказывались чаще всего ложными. Какие-то девушки-торговки притащили сюда свои корзины. Покупателей не было, и они от нечего делать бросали друг в друга кожурой от фруктов и сахарного тростника, кричали и беззлобно переругивались. Ссор, однако, здесь никто не затевал.
Мне было скучно, я ушел и стал бесцельно бродить по берегу канала. Неожиданно под высоким деревом у самой воды я увидел Ба Нгу.
— Вы давно вернулись? — обрадованно бросился я к нему.
— Когда вернулся, тогда и вернулся! — хохотнул Ба Нгу, он был немного навеселе. — А где же твоя хозяйка? Что ты разгуливаешь, как от оков освобожденный?
— Пошла долги собирать. Только вечером обещала вернуться…
— Ну, пойдем тогда ко мне, угощу змеиным мясом.
— Змеиным мясом? Вы поймали змею? — спросил я, а у самого мурашки по спине побежали.
— Да нет же! — Ба Нгу хлопнул меня по плечу и показал на канал: — Вон видишь, из Уминя пришла лодка со змеями!
Я посмотрел в ту сторону. Небольшая лодка с навесом из пальмовых листьев, разрезая волны, подходила к берегу. На носу стоял мальчик лет четырнадцати, в одних трусах, и длинным шестом отталкивался от дна. У ног его прыгала серая охотничья собака. Высокий и крепкий пожилой мужчина, в красной головной повязке и расстегнутой черной крестьянской рубашке, стоял, чуть наклонившись вперед, на рулевом весле.