Прощальный пинок был обиден.
Соверен рухнул рядом с канавой за воротами и секунд десять лежал не двигаясь. Затем в поле зрения втянулась обеспокоенная физиономия Паркера.
— С вами все в порядке, сэр?
Соверен собрался и кое-как сел.
— Это был замечательный разговор. До определенного момента, — он ватной рукой ощупал затылок. Шишка? Да, шишка. — Господин Энгельман оказался чертовски предусмотрительным человеком. Честное слово, даже юность вспомнилась.
— Часто били? — спросил участливо Паркер, помогая Соверену подняться.
— Достаточно. Пока отец все-таки не признал во мне сына, я жил в Догсайд-филдс. Один из работных домов на Плимут. Мать шила рубашки и набивала тюфяки, а я с шести сортировал мусор, тряпки и чистил чужую одежду. Потом мать умерла, и я сбежал оттуда к дьяволу, устроился к "диким". Знаешь таких?
Паркер мотнул головой. Соверен усмехнулся, слизнул языком кровь с разодранной губы.
— Да уж, было времечко. "Дикие", наверное, давно распались. Мы крали перчатки и зонты. Еще платки. Жили на чердаках и в подвалах. Затем меня приметил Папаша Тик.
— Ого!
— Он-то и сделал меня "бобби". Полицейских в Догсайд ненавидели все, так что пришлось тяжеловато. Отличная, скажу тебе, школа. То ты гоняешь, то тебя. Мне понравилось.
— Многих поймали?
В голосе Паркера появились уважительные нотки.
— Дюжины за три. Затем я перешел к Тибольту, и Папаша Тик посчитал, что я его предал. Впрочем, он, наверное, уже поостыл. Два года прошло.
— А потом?
А потом я встретил Анну, подумал Соверен.
— Пойдем-ка, к следующему адресу, — оперся он на плечо Паркера. — Дом Уаттов, кажется?
— Да, сэр.
И отец и сын Уатты, и владелец бывшего церковного прихода выразили чуть ли не мгновенное желание помочь Соверену в его затруднении. То ли "адамс" в его руке производил неизгладимое впечатление, то ли искаженное гримасой боли лицо обещало все мыслимые и немыслимые кары небесные.
Француза, впрочем, у них не было.
Они вернулись к "Фалькафу", Соверен переоделся в гражданский сюртук и отпустил Паркера, наказав ему ждать завтра здесь же, а сам взял кэб и поехал в редакцию "Престмутских хроник" на Грааль-авеню. Небо хмурилось, черные дымы с фабрик и плавилен Чизкаверна крыли город, и даже часовая башня, прозванная в народе Долговязым Джоном, еле-еле проступала сквозь них, прорастая над крышами. Слепым бельмом проглядывал циферблат.
В окутанной паром пристройке, прилепившейся к длинному типографскому цеху, царила вечная суета. Под буханье прессов и стрекот телеграфных аппаратов Соверена, ищущего автора заметки об убийстве в Гэллопи-сквер, посылали в разные концы здания с комментариями: был, но только что вышел; курил, но пропал; пять минут назад заходил к редактору.
В конце концов Соверен подстерег его на рабочем месте, в темном закутке в два шага в ширину и два с половиной в длину. Журналист был совсем юн. Мальчишка лет семнадцати, в рубашке и мешковатых штанах. Когда он говорил, на его подвижном, еще не утратившем детскости лице живо отображались эмоции. Чем-то он вдруг напомнил Соверену себя лет десять назад. Полный жизни и взлелеянных в пустоте мечт.
Прозвище у журналиста было звучное — Мастиф.
— Пять жертв, — сказал он, показывая Соверену карту с отметками. — Здесь, здесь, здесь и два здесь. Старик, мальчик восьми лет, моряк с клипера "Леваллет", прачка и Элизабет Хоттерби.
— Так. Это Сильвертон и Неттмор, а в заметке был еще район Догсайд.
Мальчишка покраснел.
— Честно говоря, это было преувеличением. Но Догсайд-филдс, знаете, такая клоака…
— Угу.
Соверен покрутил карту, сбивая со стола на пол исписанные листы, карандаши, бланки телеграмм и конверты. В каморке было не развернуться.
Значки Мастиф нанес широкой дугой: первый — перед Кэфулл-стрит, второй — за ней, в квадратиках старых халуп, третий — еще дальше от центра и ближе к речной излучине, четвертый, снижаясь, попадал на Гэллопи-сквер, пятый залезал в Сильвертон.
— Где произошло первое убийство? — спросил Соверен.
— Здесь, — показал журналист на самый верхний значок.
— Почти окраина, — хмыкнул Соверен. — А что за ней?
— Пустыри, — пожал плечами Мастиф. — Хайгейтские холмы. А за ними — обрыв в Терезу.
— Почерк убийств один и тот же?
— Да! — оживился журналист. — Горло вскрыто резко, одним движением. Такое ощущение, что жертвы не успевали ни отшатнуться, ни закрыться руками. И еще — у всех порвана одежда, вот здесь, — он схватил себя за бока, — и кожа в этих местах обожжена.
— Странно.
— Очень! — Мастиф обрадовался, что нашел благодарного слушателя. — Возможно, их оглушали электричеством. Знаете, подносили электроды…
— Нет, это вряд ли, для электрической машины мало места и много глаз. Ее бы обязательно увидели. Тем более… Нет, исключено.
— Да, но тогда не понятно, что с ними делали. Может, было что-то типа лейденской банки?
Соверен еще раз посмотрел на карту.
— А вот Хайгейтские холмы — что это за пунктир у вас?
— Этот участок арендовали "Эфирные механизмы". Там стоит эфироизвлекательная машина. Месяца три уже.
— Вот как?
Соверен смерил глазом расстояние от пунктира до значка, обозначающего первое убийство. Полторы мили. Даже, наверное, меньше. Можно попробовать туда добраться пешком.
— Там все огорожено, — словно угадав его мысли, сказал мальчишка. — И охрана. Вас попросту не пустят.
— Спасибо.
Они пожали друг другу руки.
Из редакции Соверен, нашарив в кармане последние шиллинги, направился в ресторан за углом. Перекусив отбивной с картофелем и фасолью, он долго цедил из бокала поданное к мясу вино. В голове медленно вырисовывался план на завтра.
Снаружи основательно стемнело, у ресторана зажгли эфирные лампы, и изумрудный свет полукружьями застыл на камнях мостовой. Кэбы и паровые машины, проезжающие по улице, светили фонарями.
— Сколько времени? — спросил Соверен у официанта.
— Без десяти шесть, сэр, — ответил тот, пассом фокусника удаляя тарелку со стола.
Банки уже были закрыты. Поэтому первым пунктом с утра Соверен наметил снять со своего счета двадцать фунтов. Вторым пунктом шел известный в узких кругах Саймон Кипсейк, "жучок", которого не без оснований называли "памятью Престмута". Без приличной суммы обращаться к нему было бесполезно.
Далее Соверен надеялся действовать по вновь открывшимся обстоятельствам. В случае, если Кипсейк окажется бесполезен, придется в дальнейших поисках исходить из мест убийств. И здесь уже совершенно точно можно сказать, что Жефр прячется именно в Неттморе, а не в каком другом районе. Возможно, он действительно исполняет некий ритуал. Возможно, это как-то связано с эфиром. Но ему просто необходимо обитать поблизости.
Да уж, чего не хватает Престмуту, так это охваченного безумием инженера.
Расплатившись, Соверен снова взял кэб, назвав адресом Хантер-стрит, Морхилл. Бородатый кэбмен сразу заулыбался:
— Вы никак собрались в "Театр мертвецов", сэр?
Соверен вскинул голову на высоко сидящую фигуру.
— Известное место?
— О, да, сэр! — кивнул бородач. — По пятницам — самый наплыв, большое представление. Недельная выручка — в один день. Все едут, и студенты, и горничные, и большие господа. Говорят, правда, в Вондеринге тоже скоро откроют.
— А вы сами в театре были? — спросил Соверен, застыв ногой на подножке.
Кэбмен усмехнулся.
— Довелось. Побывал раз. Жена еще просится. Да и я не прочь.
— И что был за спектакль?
— О, сэр, это так не расскажешь. Здесь смотреть надобно.
Сел Соверен неудачно — приложился о заднюю стенку затылком, тот в ответ выстрелил болью, лицо смерзлось в гримасу. Хорошо его оприходовали, дьявол! То ли дубинкой, то ли просто кулаком. Ну, такая доброта Энгельману еще отзовется.
Кэб покачивало на камнях. Фыркали лошади. Мимо проплывали тени зданий и пешеходов. В стекло нет-нет и поплескивал, чередуясь с газовым, эфирный свет. На подъезде к Морхиллу изумрудно осветился мост через канал. Как заприметил Соверен, и большинство окон в богатых домах тоже зеленил эфир.
Коулмен, должно быть, уже стал состоятельным человеком. Свет ладно, но оживление домашних любимцев… Найдутся люди, которым не жалко будет ни десяти, ни сотни фунтов. Соверен подумал, что один из таких людей — он сам.
На Хантер-стрит длинная очередь, желающих попасть в "Театр мертвецов" растянулась на добрых шестьдесят ярдов. Впрочем, к отдельной кассе для лож и балконов со стоящим около нее полисменом очереди не было. Покинув кэб, Соверен сначала повернул туда, но нащупал в кармане несколько мелких монет и встал в общую.
Двигались на удивление резво. Также резво за Совереном вырос внушительных размеров "хвост": две веснушчатые девушки-хохотушки, видимо, из частного пансиона, за ними — подвыпивший коммивояжер, несколько фабричных рабочих, суровый конторский в темном сюртуке, военный с супругой, прячущейся под зонтом. Народ подходил, слышались негромкие разговоры, хохотушки шептались чуть ли не в ухо Соверену:
— Ты, правда, уже была?
— Правда-правда. И миссис Холгрот тоже.
— О, Боже! Она тебя заметила?
— В том-то и дело, что нет! Она так тянула шею, стараясь не упустить происходящего на сцене, что не видела ничего вокруг! А уж когда дошло до самого главного…
— Девушки, — обернулся к ним Соверен, — не подскажете, когда начало спектакля?
Несколько мгновений хохотушки бессмысленно пялились на него, отчего на ум ему пришло сравнение с овцами. Наконец та, что повыше, с завитком рыжих волос, выбившимся на лоб из-под шляпки, сказала:
— Молодой человек, совершенно не вежливо прерывать чужой разговор. Но раз вы спросили, то, видимо, нуждаетесь в срочном ответе. Поэтому, как добрая христианка, несмотря на ваше возмутительное поведение и отсутствие манер, я отвечу вам: в семь.
— Вы очень добры, — улыбнулся Соверен.
Он уже отвернулся, когда его легко тронули за рукав.