— Извините, сэр, а вы не можете стать на время нашим провожатым? Здесь очень разная публика, и нам с Мэри… Меня зовут Софья…
Маленькая ладошка вынырнула сбоку, и Соверену пришлось ее пожать.
— Нам бы хотелось, — продолжила Софья, — чтобы у всех создавалась видимость, что мы пришли не одни. Что вы кавалер Мэри… или мой. Вас это не скомпрометирует?
— Нисколько, — сказал Соверен.
Они купили двухпенсовые билеты и, потолкавшись на входе, прошли в холл с двумя боковыми лестницами и нишей, в которой стояли торговцы с тележками. На тележках были разложены сэндвичи и мясо на шпажках. Пахли они одуряюще, и Соверен, хотя и был сыт, истратил последние деньги на сэндвичи и одну на троих бутылку молока.
Поднявшись по лестнице, они миновали ложи и попали в партер, представляющий из себя множество на скорую руку набитых лавок, плавно — ряд за рядом — спускающихся к сцене. Сама сцена было забрана решеткой из тонких прутьев. Под потолком горела эфирная люстра. С балконов поблескивали бинокли и лорнеты.
Людей в партере было уже довольно много. Кто-то гоготал, кто-то разворачивал бумагу, кто-то искал себе место получше, оттаптывая в узких проходах чужие ноги. Какой-то худой тип с рыбьим лицом щипал спускающихся мимо него женщин.
Соверен увел девушек в сторону, с краю нашлась свободная лавка как раз на трех человек, правда, небольшой кусок сцены выпадал оттуда из поля зрения. Но Софья сказала, что в этом нет ничего страшного.
Они сели. Рядом обнаружился толстый мужчина с завитыми и напомаженными усами, в ожидании представления вытирающий платком жирную шею.
— Потею, — наклонившись к Соверену, признался он.
В его маленьких глазах дрожали нездоровые огоньки.
— Вы уже были здесь? — спросил Соверен.
— Восемнадцать раз, — сказал мужчина, облизнув губы толстым белесым языком.
— И на что это похоже?
Толстяк издал задушенный звук, должно быть, означающий невозможность объяснить несведущему, что представляет из себя действие на сцене.
— Вы видели хоть одну публичную казнь? — помолчав, спросил он и, дождавшись кивка от Соверена, продолжил: — Так вот, это гораздо более волнующее зрелище. Гораздо! Если на площади Фаланг мертвецы всего лишь болтаются в петле, то здесь они э-э… более разнообразны. Я вам скажу, это завораживает!
— Благодарю.
Соверен вдруг подумал, что, наверное, зря решил сходить в театр.
— Господа! Господа и дамы!
На пятачок сцены перед решеткой вышел распорядитель во фраке, импозантный, подтянутый, с улыбкой на все выбеленное гримом лицо. Ему засвистели, кто-то крикнул: "Давай уже, запускай спектакль!". Но даже когда брошенный кем-то нетерпеливым кусок засохшей глины попал ему в плечо, мужчина не перестал улыбаться.
— Господа! Имейте терпение! Сегодня перед вами труппой нашего театра будет разыграна пьеса из семейной жизни, автором которой имеет честь быть ваш покорный слуга, — он поклонился. — Итак, мы начинаем! Впечатлительным и слабохарактерным особам настоятельная просьба удалиться!
Он исчез со сцены, легко упорхнув за кулисы. Где-то сбоку забренчал расстроенный рояль. Ткань, закрывающая задник, рывками поехала в сторону. На заднике оказалась нарисована комнатная стена с окном. Видимая Соверену боковая проекция обозначала еще одну стену, но уже с дверью. Из этой двери и вытолкнули первого мертвеца.
— Ура! — закричал толстый сосед.
Девушки захлопали, по театру прокатилась волна смешков и возгласов.
— Это Сэмюэл Тритт, глава семейства, — раздался голос распорядителя, усиленный рупорной трубой. — Он огорчен. Он только что узнал, что жена изменяет ему.
Рояль взял несколько тревожных нот.
У мертвеца, одетого в брюки и безрукавку из мешковины, был действительно потерянный вид. Он был немолод, с залысиной на лбу, лицо землистое, пустые глаза под густыми бровями смотрели в пол. Широкий нос для пущего эффекта был выкрашен красной краской. Начальный толчок заставил его по инерции пройти несколько шагов и замереть в центре сцены.
— Эй, папаша! — закричали ему с первых рядов. — Проспал счастье!
— Любить надо было женушку!
Сквозь решетку полетели грязь и комки бумаги. Кто-то расщедрился на башмак, но тот не проскользнул между прутьев.
Ни на возгласы, ни на броски мертвец не обратил никакого внимания. Только руки его вяло шевелились, словно по памяти делали какую-то работу.
Зрители между тем недовольно загудели. За сценой это довольно быстро уловили, и знакомый голос бодро произнес:
— И вот к нему возвращается жена!
Мертвую женщину вытолкнули через не видимую Соверену дверь слева. Женщина была в простом платье, с распущенными и торчащими во все стороны волосами. До своего "мужа" она не дошла двух шагов и тоже застыла, свесив голову.
Партер засвистел. С балкона кинули яблоком, и оно покатилось по доскам.
— Господа! Господа! Тише! — голос распорядителя зазвучал интимными нотками. — Мы же только в начале пьесы, господа. Вы пропустите самое интересное. А самое интересное у нас… конечно же, мясник!
Третий мертвец, высокий, рыжебородый, в рубашке с закатанными рукавами и в растрескавшемся кожаном фартуке, вышел вслед за женщиной. Ступая голыми ногами по помосту, он скалился в зал. Черная дыра рта не закрывалась. Соверен не был уверен, но ему показалось, что в расклиненной челюсти блеснула металлом скоба.
— Ну, вот и наши герои, — сказал распорядитель. — Мясник принес вырезку, и жена улучила момент с ним поговорить. Что же глупый муж? К мужу явился сосед, чтобы раскрыть ему глаза на того, с кем изменяет ему жена.
Под бряканье клавиш из боковины вывалился еще один персонаж, всколоченный и бледный, в панталонах и драном сюртуке, и сходу врезался в красноносого.
Девушки рядом с Совереном взвизгнули.
— Начинается! — радостно сообщила Софья, потеребив его руку.
Что начинается, Соверен понял, когда повернулся обратно к сцене. Задетый "муж" издал странный горловой звук, пальцы его поймали ударившего, раздался треск, одежда соседа-доброхота поползла по шву.
Партер взорвался криками.
— Так его!
— Убей урода!
— Да! — взвился голос распорядителя. — Дурная весть разозлила мужа!
Сосед, впрочем, не остался в долгу, он отпихнул нападающего от себя, боднув того головой в грудь. Этого оказалось достаточно, чтобы "муж" сделал несколько шагов назад и плечом задел "жену". Женщина, словно только этого и ждала, ожив, тут же вцепилась супругу в остатки волос. Хриплое рычание вырвалось из ее горла.
— Оторви ему голову! — крикнул один из зрителей.
Несколько мгновений пойманный "муж", прогнувшись назад, слепо водил руками по воздуху. Женщина вырывала волосы клочьями, ее серое лицо искажали странные, нечеловеческие гримасы, полные злобного торжества. Затем она вцепилась зубами в кожу на черепе, и Сэмюэл Тритт упал, увлекая ее за собой. Они завозились на полу, взрыкивая и взмахивая руками. Что-то громко хрустнуло. Сосед, уныло постояв без дела, шагнул к мяснику.
— Отношения накаляются! — взревел распорядитель.
Театр поддержал его свистом и хлопками.
— В челюсть, в челюсть!
— По колену, чтоб колено — вон!
— Ах, славно! Вбивай в пол!
— Ну же, шевелитесь, уроды!
Соверен с удивлением обнаружил, что часть выкриков принадлежит Софье. Его толстый сосед наоборот сидел тихо, едва постанывая и экстатически закатив глаза. Сам Соверен находил зрелище отвратительным.
Доброхот между тем добрался до мясника и, не останавливаясь, впился зубами тому в плечо. "Жена" оседлала "мужа" и, наклонившись, кусала его лицо. "Муж" бил ее по ребрам — бумс! бумс! бумс! Платье разошлось, и при каждом ударе в прорехе подпрыгивала вислая грудь.
Зрители бесновались.
Из-за того, что крови не было, вся эта зверская, безумная драка казалась Соверену искусственной, бутафорской, а откушенный красный нос — накладным.
В зеленоватом эфирном свете хрустели кости, выплевывались куски серого мяса, растягивались рты, кулаки били в тело. Рыжебородый мясник скинул соседа-доброхота с себя, наступил ногой ему на грудь, вминая ребра. "Муж" повалил на пол "жену" с куском своей губы в гнилых зубах, как с трофеем.
С балконов кидали камни. Партер кричал и хрипел.
— Да! Да! — звенел голос распорядителя. — Но это не конец пьесы! На помощь и мяснику, и мужу приходят добрые горожане!
Софья с блестящими, совершенно безумными глазами на мгновение прижалась к Соверену:
— Хотите меня, сэр?
— Что?
— Ах! — девушка отлипла, вновь устремив взгляд на сцену. — Смотрите, они совсем голые!
Мясник в бою лишился фартука и коротких штанов, а женщина — платья. Нагота не смущала мертвецов.
— Извините, — Соверен поднялся, — я пойду.
Он пробрался к лестнице на выход, получая от недовольной публики удары и толчки. За его спиной мертвецы рвали друг друга. Клочья одежды и кожи усеяли доски. Хрустели зубы и суставы. Откусывалась плоть.
Зрители бешено болели то за одних, то за других, подсказывая, советуя и сожалея о малой крови. Рояль гремел.
— Грандиозный финал! — кричал распорядитель. — Кто прав? Кто виноват?
Соверен не видел, как мертвецы слиплись в гору голых тел, вяло шевелящуюся, рычащую, грызущую, попыхивающую эфирными дымками. Он вышел на воздух. Было уже темно. Лампа под козырьком освещала афишу. На противоположной стороне Хантер-стрит рядком стояли кэбы, приготовившиеся развозить зрителей после представления. Фыркали лошади.
Соверен подышал.
Воздух горчил, и это его обрадовало — не эфирная сладость. Нет, подумалось ему, я не хочу, чтобы Анна стала такой. Ее придется связывать. Она…
Он попытался вызвать в памяти ее улыбку, ее смех, хотя бы один эпизод из их недолгого знакомства, но всплывал почему-то лишь обрамленный камелиями неживой профиль при отпевании в церкви. Больше ничего.
— Свободны? — перейдя улицу, спросил Соверен у читающего газету кэбмена и назвал адрес: — Особняк Стекполов.
Всю дорогу он мрачно смотрел в окно и не видел ни домов, ни сменивших их холмов, поросших кустарником. В низинах клубился туман, в вышине, над кромкой леса, проглядывали звезды. Соверен думал, что продолжать поиски Матье Жефра, наверное, больше не имеет смысла. Во всяком случае, для него.