Теперь давайте зададимся вопросом: какую цель преследуют похороны? Правильно, похоронить усопшего. Убедиться, что он действительно мертв и предан земле, чтобы наследники под надзором налоговых инспекторов могли вступить в свои права. Поэтому я как представитель закона спрашиваю себя: зачем этим академикам понадобилось вступать в сговор? Друзья, давайте приглядимся к нашему свидетелю. Я докажу, что у него нет оснований утверждать, что тело Лоренса Стерна опустили в эту могилу. Докажу, что ничто не говорит о том, что, даже если похороны имели место, это были похороны Стерна. Докажу, что так называемый свидетель просто нанизывал ложь на ложь, небылицу на небылицу. И на самом деле этот так называемый профессор — не тот, за кого себя выдает.
Но чему служит его мистификация? По моему мнению, ваша честь, наш приятный во всех отношениях профессор — участник беспримерного по размаху хитроумного академического заговора, продолжающегося не одну сотню лет. Я не буду сравнивать его с заговорами франкмасонов, иллюминатов и тамплиеров. Но наш друг сам упомянул Моцарта, погибшего при загадочных обстоятельствах, которым посвящена знаменитая пьеса Александра Пушкина «Моцарт и Сальери», гениальное описание убийственной зависти одного художника к другому. (Биргитта: «А я думала, Моцарта убили потому, что он в „Волшебной флейте“ выдал все масонские тайны…») Может быть, и так. Но все равно смерть Моцарта до сегодняшнего дня остается загадкой. Как и смерть Стерна. И я начинаю задумываться — а нельзя ли Ларри Стерна подать под тем же соусом, что Вольфганга Амадея?
Господа присяжные, кто же выступал перед нами сегодня утром, каково истинное лицо этого профессора и приятного во всех отношениях человека? Неужели до сих пор не ясно, что все, сказанное им, от первого до последнего слова — сплошная подтасовка фактов, мошенничество? Впрочем, он сам не отрицал, что интересуется лишь небылицами. Сменилось много поколений, но до сих пор шайка безответственных людишек делает все возможное, чтобы скрыть от нас правду о жизни и смерти мистера Стерна. И наш оратор — член этой шайки. Почему они так поступают? Может, лжесвидетель по небрежности сам выдал ответ? Произведения Стерна имели успех — во всяком случае, он был настолько богат, что вкладывал средства в недвижимость, он был знаменит — настолько, что его принимали при дворе. Но еще при жизни ему пришлось наблюдать, как его творения беззастенчиво используют, растаскивают по кусочкам, рвут на части плагиаторы. Продолжается это и в наши дни. Что требуется для раскрытия преступления? Найти орудие, выяснить способ совершения убийства и мотивы убийцы. Что случилось со Стерном в Париже и Лондоне, мы, скорее всего, так и не узнаем. Но мы знаем, что вряд ли найдется хоть один серьезный беллетрист во времена Стерна или в наши дни, который не извлек выгоду из его смерти. Разве плагиат, разве писательская зависть не мотивы для убийства? Мне кажется, друзья, я со всей очевидностью показал, что профессор, сидящий среди нас с таким невинным видом (а вместе с ним и множество других неизвестных нам представителей разных поколений), на самом деле лжец, мошенник и обвиняемый в деле о Таинственной Смерти Знаменитого Автора.
Бу, весьма озадаченный, смотрит на Версо.
БУ: Нет, профессор Версо. Он ничего такого не хотел. Он думал, что рассказывает нам правдивую историю.
ВЕРСО: Ага, значит, вы делите истории на лживые и правдивые.
АЛЬМА: Мы все понимаем, что факты и вымысел — разные вещи.
ВЕРСО: Предположим. Какие жанры оперируют фактами? Исторические сочинения, биографии?
БУ: Научные статьи, истории болезней, договоры, контракты…
СВЕН: Руководства, инструкции — ну и так далее.
ВЕРСО: Энциклопедии? Философские трактаты?
АГНЕС: Да.
ВЕРСО: Библия? Коран? Тора?
БУ: В определенном смысле.
АЛЬМА: Ну конечно. Не понимаю, что вы хотите сказать.
ВЕРСО: Теперь давайте перечислим, произведения каких жанров мы относим к вымышленным.
БУ: Романы, поэмы, пьесы. Комедии, трагедии…
АЛЬМА: Сказки, фэнтези…
ВЕРСО: Возьмем Дидро. Он писал философские трактаты, энциклопедические статьи. Писал также пьесы, романы, рассказы. Это все одного типа произведения — или разного?
БИРГИТТА: Вы клоните к тому, что доклад и рассказ — одно и то же?
ВЕРСО: Я клоню к тому, что существует два разных метода построения нарратива и организации языкового пространства. Один мы называем фактологическим, другой — фантастическим. Я утверждаю, что Дидро это понимал не хуже нас. Поэтому большинство его произведений не содержит никаких утверждений, это просто истории, или пьесы, или диалоги — драматическое столкновение различных мнений.
БУ: Не понимаю, что вы пытаетесь доказать, профессор.
ВЕРСО: Пытаюсь доказать, что термины, которыми вы оперируете, несовершенны. Вы различаете тексты правдивые и фантастические. Я же различаю лишь способы работы с мыслью и языком. Некоторые произведения притворяются правдивыми, некоторые нет. Но помните, что говорил Дидро о задачах философа? «От меня требуется искать истину, а не находить ее».
БИРГИТТА: Значит, научный доклад и рассказ действительно одно и то же?
Альма сердито смотрит на нее.
АЛЬМА: Конечно нет. Под научное исследование можно получить грант, а под рассказывание небылиц — нельзя.
ВЕРСО: Функциональная разница, безусловно, существует. Но на самом деле все мы, историки, ученые, философы, актеры и романисты, плывем на одном корабле.
БУ: Во всяком случае, надеюсь, что не на этом. Да уж, профессор Версо… Вы совсем нам не помогли, только запутали еще сильней. Если все выступления будут как первые два, проект «Дидро» не состоится.
ВЕРСО: Ничего, состоится еще что-нибудь. Другой, настоящий проект «Дидро».
АЛЬМА: Не слушай, Бу. Это безобразие.
БИРГИТТА: А по-моему, все просто чудесно. Рассказы ведь интересней докладов.
АЛЬМА: Ведете себя как капризные дети! Если так будет продолжаться, вы испортите весь проект. Это все вы виноваты!
И Альма яростно тычет в меня пальцем.
Я: Я ничего не могу поделать…
АЛЬМА: Уже поделали!
БУ: Пожалуйста, прошу вас. Поспокойнее, это еще не конец света. Еще нет. Предлагаю прерваться и подумать, как мы можем использовать проект «Дидро». Но учтите, если позиция ваша окажется чересчур циничной, мы не сможем продолжать…
СВЕН: То есть не доплывем до Петербурга?
БУ: До Петербурга мы доплывем, Свен, в этом не сомневайтесь. У нас нет выбора: не могу же я изменить курс судна. Но работа наша будет нерезультативной, предназначенные для печати исследования непродуктивными, грант окажется под угрозой, и никакой книги не получится. Вот так-то. Альма, мы возвращаемся в каюту…
АЛЬМА: Видите, что вы наделали?! Вы все…
Бу и Альма отбывают. Оставшиеся переглядываются.
АНДЕРС: Нехорошо вышло…
АГНЕС: Просто ужасно.
БИРГИТТА: Может, нам не следовало…
ЛАРС: Все о'кей, друзья. Бу к утру поостынет. Он человек привычный.
ВЕРСО (обращаясь ко мне): Надеюсь, вы на меня не в обиде. Это все в высшем смысле, в интересах философии…
Я: Я с вами почти согласен. Вообще я практически то же самое мог бы сказать и сам.
ВЕРСО: Но ведь не сказали же! Вот вам пример. Каждому «я» нужен хотя бы маленький «он». Пойдемте в бар, посмотрим, как дела в России. Выпьем заодно по стаканчику «Джим-Бима».
— А что, этот каноник Кант — реальное лицо? — поинтересовался Версо, когда мы отыскали себе местечко в переполненном баре «Московия».
— Вполне реальное, — ответил я. — Не зря ведь говорят, что реальность фантастичней…
— Фантастичней чего? — рассеянно спросил Версо, уставившись в телевизор, как и вся собравшаяся в баре толпа.
Эге, что-то новенькое стряслось в России-матушке. Танки на квадратной площади, где по-прежнему гуляет ветер, дружно просыпаются и наводят пушки на Думу. И стреляют — залп за залпом, извергая огонь и дым. Снаряды разрываются перед огромным белым зданием, а махины с орудийными башнями идут и идут, сметая все на своем пути. Через минуту безобразное белое сооружение перестает быть белым. Во все стороны летят осколки мрамора и гранита, густой дым и языки пламени вырываются из окон и лижут стены. Солдаты собравшегося внутри странного войска палят по противнику. «Господи Иисусе, что делается! На наших глазах творится история!» — ахает Жак-Поль Версо, не отрывая глаз от экрана.
Лопаются одно за другим оконные стекла. Официальные документы, основная валюта бюрократии и демократии, кипами вываливаются наружу. Ветер подхватывает и уносит бумаги, размахивая ими, как знаменами какой-то неопознанной армии. А снаряды рвутся и рвутся. Белый дом, который Ельцин отстоял двумя годами раньше во время первого путча, вот-вот падет под натиском второго. Он превращается в готовый вспыхнуть погребальный костер, в серый от пепла склеп. Государственное здание приносится в жертву во имя сохранения государства. Перед Белым домом падают мертвыми повстанцы и зеваки, попавшие под перекрестный огонь. Из оконных проемов машут белыми флагами; стрельба на минуту прекращается. Тем временем в раззолоченном кремлевском зале лыбится перед камерами царь Ельцин. Седые волосы, плоское лицо, а глаза сияют.
«Он уверен в победе», — говорит Версо. Возможно, Ельцин и вправду победил. Из горящего здания медленно, друг за другом, выходят депутаты в куртках, белых рубашках, неформальных свитерах. Камера всматривается в них. Взгляды вызывающие, руки подняты. Как и прочие российские политические авантюристы-самозванцы — Пугачев, Петрашевский, Узник Номер Один, — они попытались вскарабкаться на царский престол и потерпели неудачу. Впрочем, кто знает, конец это или начало, взлет или падение ждет их завтра. Потому что конец на самом деле еще не конец, и много удивительного записано в небесной Книге Судеб.
Люди в баре «Московия» кричат и ругаются — кроме двух мужчин, которые спокойно играют в шахматы в уголке. Наш корабль, покачиваясь и подпрыгивая на балтийских волнах, идет в бейдевинд, поспешая домой, в Россию. Версо вдруг вскакивает — и я вижу Татьяну из Пушкина с ярко нарумяненными щеками и в коротком крестьянском платьице. Версо ведет барышню в бар выпить, а у меня появляется шанс избавит