Придя домой, я прочитал сообщение от Николь с адресом Ани и пометкой, что завтра у нее выходной. Кире пока говорить об этом не стал. Она скупила половину продуктового магазина неподалеку, заявив, что все выходные теперь будет проводить со мной, и, включив мой маленький холодильник, доверху закидала его продуктами.
Оставаться с Кирой наедине сегодня не хотелось, тем более что я все еще был полон решимости вывести отношения с Рише на новый уровень. Потому, сказав Кире, что у меня есть еще одно секретное дело, я оставил ее у себя и поспешил к подруге детства. Стоя у дверей Рише, задумался о том, что пора бы придумать причину, чтобы отказать Кире и не обидеть ее.
– Ришель, не хочешь заглянуть ко мне на ужин? У меня сегодня много вкуснятины, – улыбнулся я, перешагивая порог.
– К тебе? С Кирой? Ты ведь в курсе, что она из пятого?
– Да в курсе, ты меня сверлишь этим взглядом всегда, когда она рядом. Не думай об этом, ладно? Просто доверься мне, – решительно сказал я. Она взглянула на меня так, будто уже прикидывала, с какой стороны начать откусывать от меня куски, чтоб было побольней.
Понятное дело, я решил не сообщать, во что сегодня посвятил богатую подругу, справедливо опасаясь гнева Рише.
– Рише, я хочу спросить тебя насчет нас…
– Нет, – отрезала она.
– Но, милая, я же исправляюсь…
– Ты не исправляешься, Дюк. Ты не можешь стать другим.
– Дай мне шанс!
– Дюк, ты помнишь, как я первый раз зашивала тебя?
– Ришель! – Я повысил голос, хотя обычно не позволял себе так разговаривать с Рише.
– Я спрашиваю, помнишь ли ты? Что ты крикнул мне перед тем, как взял биту? Ты помнишь?
Конечно, я помнил.
– Я извинился! И всю жизнь готов извиняться перед тобой за тот вечер!
– Ты был раздражен, сказал, что это не мое дело и что я – никто для тебя, так?
– Не так я сказал! – Я вскочил, готовый бежать отсюда куда подальше, чувствуя себя пристыженным мальчишкой, но ноги не слушались.
– Чтобы я больше не лезла куда не просят, помнишь? – Эти слова прозвучали с такой ненавистью, что я отчетливо ощутил себя на ее месте в тот вечер. Впервые за долгое время мы заговорили об этом.
– И я приполз к тебе, как побитый щенок, – прошептал я. – К тебе, уставшей плакать из-за моей грубости. И ты дрожащими руками зашивала мне щеку – в первый раз. Но не в последний…
Девушка опустила свои печальные глаза.
– И я предложил тебе руку и сердце… – шепотом закончил я.
– Ты же знаешь, что ты всегда на первом месте в моей жизни, что ближе тебя у меня никого нет. Но, Дюк, я никогда не прощу тебя за это.
Глава 11
Мы все совершаем ошибки. Кто‐то на них учится, а кто‐то упрямо игнорирует, продолжая делать все новые и новые. Я знал, что должен был быть рядом с Рише, должен был все исправить, но из гордости, зачастую вопреки здравому смыслу, влипал в очередные глупости. Словно ребенок, которому очень хочется дотянуться до спичек, хотя мама с папой строго-настрого это запрещают. Но от таких непривычных и приятных «ошибок», как объятия Киры, я отказаться не мог, потому что после стольких лет одиночества тепло чьего‐то тела рядом было необходимо мне как воздух. Обычно я все же был очень осторожен и старался держаться подальше от всех, кроме Рише, но эта инопланетная девушка меня переиграла. Она проявила такую сумасшедшую настойчивость, подкрепляя ее тоннами нежности в бездонных голубых глазах, что я сдался, просто тая рядом с ней.
Это прекрасное утро, разумеется, жестоко обломали. Кто‐то отчаянно и бесцеремонно ломился в квартиру, стуча в дверь, наверное, всеми доступными конечностями и не обращая внимания на ее жалобные скрипы, треск и попытки рухнуть внутрь вместе с косяком. Еще не зная, кто это, я уже ненавидел человека за порогом.
Распахнув дверь, я собрался высказать гостю все те красочные трехэтажные эпитеты, которыми мысленно наградил его несколько секунд назад, но странное поведение приятеля заставило меня промолчать. Возбужденный Митя ворвался в квартиру словно ураган и тут же бросился обнимать меня. Я вздрогнул от прикосновения его холодной куртки к голому торсу, громко лязгнув зубами.
– Дурак, что ли, Митька?! Жить надоело?
– Дюк! Боже, я так рад, что с тобой все в порядке!
– Чего? А что со мной может быть не в порядке?
– Ну, как… – Парень усердно хлопал себя по карманам, нашел искомое и дрожащими руками поспешно выудил телефон. – Вот же, смотри! Белый Демон доставлен в реанимацию! Главная новость дня!
– Чего? – Я ошалело уставился на него.
– А, ты не в курсе?
Митька не переставал скакать рядом, словно ужаленный, руки его мелко тряслись, когда он тыкал пальцами в дисплей, открывая видео из ленты.
– Какой‐то подражатель! Я сразу понял! Ты бы так просто не сдался!
На видео почти ничего не было видно. Непонятная троица, видимо, местных придурков накинулась на идиота, который решил переодеться в Белого Демона.
– Мить, утро все‐таки. Не я это, не я. Дай поспать, а?
– Но…
– Без всяких «но»! – Не давая другу запротестовать, я решительно выпроводил его из квартиры, попросту развернув спиной к себе и мягко толкнув в спину. Закрыв дверь, поспешил вернуться к Кире.
Та приоткрыла глаза и нежно улыбнулась, увидев меня. Я подтянул ее за талию и прижал к себе, надеясь вновь поймать волну приятных ощущений.
– Кто‐то снова в беде? – Ее бархатный сонный голос наполнял душу счастьем и покоем.
– Уже нет, – ласково ответил я и нежно коснулся губами ее бледной шеи. Не отрываясь, двинулся выше к щеке и, наконец, поцеловал ее губы. Кира обняла меня, издав приглушенный протяжный стон от касаний моего холодного торса к ее теплой коже…
– Ты не будешь с ней знакомиться? – не оборачиваясь, спросила Кира.
Я сидел за столом и наблюдал, как ее кудрявые, собранные в хвост волосы забавно подпрыгивают в такт суетливой беготне по кухне.
– Не знаю. Мне бы просто на нее глянуть… Меня больше другое интересует. Твой папа потом не будет искать меня по всему сектору с плазмовиком наперевес?
Она засмеялась:
– А я‐то думала, что такой бесстрашный парень, как ты, не сдрейфит!
– Что-о-о? Кто сдрейфил? Это я‐то сдрейфил? Женщина, о чем ты вообще? Да я…
– Знаю-знаю. Все вы так говорите!
– Ах ты ж! – Вскочив со стула и схватив ее, визжащую от смеха, за талию, я прильнул к нежным вишневым губам поцелуем. Она счастливо обняла меня в ответ, чмокнула в щеку и отстранилась. Голос девушки был обманчиво спокоен:
– Не будет. Мы с ним плохо ладили. Он все норовил меня перевоспитать, не одобряя ничего из того, что я делаю. Прямо позор на его голову. Как же, дочь-активистка! – Последние слова прозвучали сердито, и она притихла, о чем‐то задумавшись. Я развернулся, собираясь спрятаться в ванной, чтобы умыться и не выслушивать очередную историю из жизни, но было уже поздно.
– Мама настояла, чтобы мы провели день вместе. Отдохнули, развеялись, съездили куда‐нибудь… Я умоляла его свозить меня в Планетарий, а в итоге мы просто поехали к нему на работу, – горько усмехнулась она. – В тот же день, пока нас не было, полная сил и здоровья Радоуцкая Евангелина упала в ванной и, разбив голову, умерла в ужасных мучениях. – Она тихо всхлипнула, вытирая слезы и отвернувшись к окну. Я понял, что отсидеться и отмолчаться не получится.
Вскочил, переборов свое желание провалиться сквозь землю, и поспешил обнять ее. Кира вцепилась в мои плечи и, дав волю чувствам, зарыдала, спрятав лицо на моей груди. Боль потери была совсем свежа, ведь с того громкого случая прошло всего несколько месяцев. И кому, как не мне, было хорошо известно, что осознание чьей‐то смерти может тревожить неимоверно долго. Годы… А то и всю жизнь.
Проблема не в умерших, нет. Проблема в живых. Мы скучаем по тем, с кем фраза «Доброе утро» была чем‐то большим, чем просто слова. По тем, кто скучал при каждой разлуке, кто был искренне рад любой встрече, с кем хотелось всегда быть рядом, дышать одним воздухом, есть один бутерброд и смотреть на один и тот же пейзаж… И искренне наслаждаться такими минутами. Вот он, твой человек. Был… А теперь его нет. Ты больше не побежишь его обнимать, проснувшись, не скажешь: «Доброе утро». Его больше нет, и теперь это только твоя проблема. И никто тебе в этом не поможет.
Я решил, что сейчас будет правильным рассказать ей что‐то подобное из своего прошлого.
– Послушай… Я видел, как мою мать убили. И видел, как собирались казнить отца, – неуклюже начал я. – Я понимаю твои чувства, Кира. Если ты испытываешь вину, в которой тебя убеждает твой отец – а я уверен, что он убеждает, – то посмотри на меня: я‐то на самом деле был причиной смерти родителей. Я знаю, что такое смерть близкого человека. И, знаешь, я думаю, из-за того, что я видел это, я очень долго не мог вспомнить ее лицо. Мне было очень стыдно. Она снилась мне каждую ночь, каждую… Но лица я не видел никогда.
Девушка завороженно застыла, подняв на меня красные от слез глаза, и изумленно прошептала:
– Это ужасно…
Я поцеловал ее в макушку, прижав к себе.
– Нет, я уже не так сильно переживаю. А вот завтрак сгорел, это да… – спокойно ответил я.
Лукавил, конечно… Я очень сильно переживал. Истинные намерения отца и причина его казни стали известны мне совсем недавно, и периодически я хотел спрятаться куда‐нибудь и реветь, пока не помру от тоски по любящим родителям. Но вместо этого мозг, включая защитную реакцию, чтобы обезопасить себя от тяжелых мыслей, толкал тело заняться хоть чем‐то, влезть хоть куда, лишь бы не думать об этом. Кажется, я даже не боялся, а иногда и сам искал смерти. Чтобы вляпаться во что‐нибудь, погибнуть за самое что ни на есть правое дело, да еще и улыбаться при этом – мужественно так и по-геройски. Чтобы Ришель ревела. Ревела и сожалела о том, что так обошлась со мной.
В такие моменты я ловил себя на мысли, что снова позволяю своим пламенным мечтам натянуть на глаза розовые очки романтики. Словно обиженный ребенок, у которого мама отняла конфетку, чтоб заставить съесть сперва целую тарелку супа.