лз туда и не проверил, открыт ли второй конец?
– У нас… у нас не было времени. Я…
– Правильно, у вас не было времени, потому что вы боялись, что вас накроют. Потому что вы хотели сохранить свой маленький секрет.
– Ну, я знаю, куда он ведет, – небрежно сказал Расист Эд. – Прямиком в старую лечебницу.
Мы оба повернулись к нему.
– Ты имеешь в виду… – начал было я.
И тут меня прервало эхо выстрелов, расколовших воздух туннеля.
Выстрелы и крики. Слабо, с другого конца тоннеля, я услышал, как незнакомый голос закричал:
– ОНИ ВЫХОДЯТ ИЗ СТЕН. ОНИ ВЫХОДЯТ ИЗ ГРЕБАНЫХ СТЕН!
Эми подпрыгивала на своем сидении, бормоча:
– Давай, давай, давай.
Подствольная камера находилась в старом кафетерии, показывая выходящую в коридор дверь. Остальные два парня – Фонарик и Донни – пробежали мимо. Камера повернулась, в объектив попал Донни, он помогал второму выбраться наружу через окно полуподвала.
– Они уже почти вышли! – крикнула Эми Фредо. – Приготовься!
Это заняло вечность. Фонарик непонятно почему застрял в окне; он дрыгал ногами, но никак не мог освободиться. Джош вернул камеру/ружье на дверь, чтобы посмотреть, не преследуют ли их.
Визг.
Не крик – а именно визг младенца, который не в состоянии выразить боль словами. Это был Фонарик. Его ноги отчаянно молотили воздух. Что-то схватило его с другой стороны. Джош и Донни схватили его за ноги, пытаясь втянуть обратно в классную комнату. Они тащили и тащили, и наконец то, что держало Фонарика с другой стороны, отпустило. По меньшей мере его ноги.
Джош и Донни обнаружили, что сидят на полу в классной комнате и держат на коленях дергающуюся нижнюю часть Фонарика. Все, что выше пояса, по-прежнему лежало в окне подвала. Если бы в ушах Джоша и Донни не было затычек, они бы услышали, как Эми ревет в фургоне.
Джош с трудом поднялся на ноги. Он направил подствольную камеру на окно и шевелящуюся, тихую груду мяса, которая была телом Фонарика. Кажется, что-то вырвало из него кишки, что-то появившееся из травы, словно сама земля поднялась и разорвала его напополам. Джош выстрелил в это, и заряд с римской свечой снес кишки Фонарика и послал полосу огня в ночь за окном.
Эми вздрогнула – они с Фредо увидели через ветровое стекло сверкающий след снаряда в стороне от здания.
Монитор показывал хаос. Донни и Джош спорили. Потом Джош закричал: «ДВЕРЬ! ДЕРЖИ ДВЕРЬ!», и послышались выстрелы, резкое эхо от которых пролетело через ночной воздух.
Донни закричал и кричал до тех пор, пока ему не вырвали горло.
Подствольная камера промчалась к окну, все еще загороженному опустошенными останками Фонарика. Изображение пролетело через окно – Джош выбросил ружье наружу – и крутилось в траве, пока Эми не обнаружила, что видит вдали фургон с ней самой, хотя бурьян частично перекрывал его.
Через микрофон камеры Эми слышала такой звук, словно губку выжимают в полную воды раковину. Джош кричал и глухо возился. Камера неподвижно лежала в траве. Эми выглянула из окна и посмотрела на здание, потом опять на окно с видео, туда и обратно, в поисках хоть чего-нибудь. Ничего.
Внезапно изображение на ноутбуке задвигалось, словно камеру потащили через бурьян. Поле зрения поменялось. Появилось лицо Джоша, лежавшего на траве, из его рта текла кровь. Он схватил ружье за дуло и направил на себя. Другой рукой он что-то делал, протянув ее за кадр. Его рот был широко открыт, он задыхался. Что-то поднималось по его горлу. Его глаза расширились, и у Эми была только доля секунды, чтобы рассмотреть комок внутренностей размером с кулак, который кто-то изнутри проталкивал между зубов; потом Джош нажал на спусковой крючок и снес себе голову.
Эми вскочила на ноги, ноут загромыхал по полу фургона. Она прижала ко рту руку.
Фредо услышал выстрел:
– Что? Что случилось?
– Мы должны уехать, Фредо, мы должны уехать, и немедленно. Мы должны уехать. Мы должны…
– Что? Что случилось?
– УЕЗЖАЙ! Фредо. Они мертвы. Они все мертвы. Вперед! Пожалуйста!
– ТЫ ЭТОГО НЕ ЗНАЕШЬ! Мы не бросим живых!
Фредо включил мотор и поддал газу. Но он не выехал обратно на улицу; вместо этого он пропахал лужайку и подъехал к зданию. Эми швырнуло на пассажирское сидение.
– ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?
– Смотри! Они еще живы! Они двигаются!
Фургон резко остановился перед окном подвала. На земле, в тени, действительно что-то двигалось.
– НЕТ! Фредо, уезжай. Мы должны бежать отсюда!
– Джош! Донни! – крикнул Фредо. – Ответьте, если живы!
Кто-то там был, между фургоном и стеной, грузная, почти человеческая фигура.
– Фредо, не надо, – прошипела Эми. – Фредо, не надо. Разверни. Пожалуйста. Разверни фургон…
Фредо протянул руку в карман и вытащил серьезно выглядевший черный револьвер.
– Донни? – спросил он.
Никакого ответа. Фредо направил пистолет на фигуру, между ним и его целью было только боковое стекло. Эми видела, как в стекле отразилось лицо Фредо. Внезапно его глаза расширились. У него еще осталось время сказать «Охре…», прежде чем случилось несколько событий, и так быстро, что Эми не успела осмыслить их все.
Пока Фредо сосредоточился на фигуре за окном сиденья водителя, что-то разбило ветровое стекло справа от него. Что-то – длинное и розовое размытое пятно – пронеслось сквозь стекло, схватило правый бицепс Фредо и аккуратно отрезало его. Руку, все еще державшую пистолет, выдернули через стекло в ночь. Прежде чем Фредо успел закричать или повернуться и посмотреть, что произошло, рука вернулась обратно с пистолетом, направленным на Фредо. Собственный палец Фредо, управляемый кем-то снаружи фургона, нажал на спусковой крючок. Череп Фредо взорвался.
И все это произошло за две с половиной секунды. Эми успела только заметить, как стекло разбилось, мелькнуло что-то влажное и мясистое, и раздался выстрел. А потом оказалось, что она покрыта кусочками стекла и каплями свежей крови.
И на сиденье лежал Фредо, мертвый.
Оуэн наставил дуло револьвера мне в голову. Импровизированный полуночный трибунал собрался вокруг костра. Я дрожал. Костер, как и любой другой лагерный костер, слишком сильно нагревал грудь, зато спина постоянно мерзла.
Оуэн ждал в котельной, надеясь, что кто-нибудь приползет обратно, спасаясь от боя, который, очевидно, шел на другом конце. Он терпеливо ждал, слушая адское эхо выстрелов и крики, ждал, пока автоматы и дробовики обрывали крики, один за другом. Он ждал, пока я кричал в туннель, зовя ТиДжея, Хоуп, Кори или любого другого. Он наблюдал, когда я бросился в угол, обхватил голову руками и слушал, как эхо криков пролетает через мою голову, опять и опять, опять и опять.
А потом я увидел, как ствол ткнулся мне в лоб, и Оуэн рывком поставил меня на ноги.
Спустя пять минут я уже стоял перед толпой в красных комбинезонах. Никто не спал. Эхо выстрелов, гремевших в нескольких кварталах от нас – прямо позади загадочных ракет, вылетевших из того же места, – разбудило всех и привело в максимальную боеготовность.
– Теперь, когда все внимательно тебя слушают, – сказал Оуэн из-за девяти миллиметров, – почему бы тебе не рассказать им, что это за стрельба.
Я очень устал. То самое уникальное изнеможение, которое появляется вслед за цепочкой неудач. Бесплодность усилий и тупицы вокруг забирают из человека много энергии – уж это-то я знал, потому что очень часто в своей жизни оказывался в таком положении. У меня не осталось сил защищать себя…
Эти чертовы крики.
– Делай, что хочешь, Оуэн. Только не устраивай из этого шоу.
– Шоу. Вот, как ты думаешь об этом, братан? – Он покачал головой. – Хорошо. Разрешите мне кратко изложить ситуацию для чертовых присяжных. Вы с ТиДжеем нашли потайной туннель. Вместо того чтобы рассказать об этом лагерю, вы побегали на цыпочках, собрали зеленую банду и попытались улизнуть, пока все спали. И вы бросили больных людей, бросили беременных женщин, бросили матерей, которые не видели своих детей с начала эпидемии.
– Над нашими головами по-прежнему жужжат дроны. Если внезапно население лагеря с трехсот человек сократится до нуля и чертова толпа стихийно нарисуется за оградой, они сразу рюхнут, что произошло. И тогда на эту толпу прольется кромешный ад. Мало кто из нас уйдет живым. Или вообще никто.
– И, конечно, ты сам принял решение, в одиночку, верно? Потому что ты самый умный из всех. Мы бы не смогли найти способ сделать это, не уничтожив весь карантин. Нет, только ты.
Я пожал плечами:
– Оуэн, ты бы нас остановил. И ты об этом знаешь. И тут же начал бы тыкать своей пушкой всем в лицо. В точности, как сейчас.
– И почему я всегда это делаю? Да потому что я ублюдок, верно? Ну, и почему ты не рассказал всем, что случилось с твоими друзьями, которые поползли в туннель?
– Мы не… знаем в точности. Мы слышали выстрелы и…
– С ними случилось в точности то, что я тыщу раз говорил тем, кто пытался отсюда вырваться. И то, что я бы объяснил тебе – опять, – если бы ты спросил. В первый же день, когда за нами закрылись ворота карантина, я сказал, что любой, кто пересечет линию, умрет. Потому что любой за линией знает, что мы все зараженные. И эта ограда – единственное, что охраняет нас от прилива, который иначе превратится в чертовы реки крови. И это означает, что мы все должны держаться вместе. Но ты, ТиДжей и все зеленые, вы никогда этого не понимали.
Я покачал головой:
– Нет. Разница в том, что появилась возможность вырваться на свободу и люди захотели воспользоваться ею. В отличие от тебя.
– Угу. И, чтобы быть точным, ты бы тоже сбежал, а? Если бы я появился на пять секунд позже?
– Да, черт побери.
– Ты даже не понимаешь, о чем я говорю, ты, маленький высокомерный придурок. Ты единственный, кто может отличать инфицированных от неинфицированных. И если бы ты сбежал, какой выбор оставил бы нам, когда из-за ограды появился бы следующий грузовик, набитый народом? Какой выбор у нас остался бы – конкретно у меня? Никакой, только сжечь всех и каждого. Братан, ты пополз в эту дыру и обрек на смерть всех мужчин и женщин, которых бы затолкали через эти ворота. И ты бы обрек меня на убийство, ради того, чтобы защитить три сотни болтающихся членов, которые пытаются остаться в живых. На всю оставшуюся жизнь я запомнил последнее выражение на каждом лице, в которое стрелял, и каждую ночь я чувствую запах их кожи, сука, и горящих волос. И я держу пари, что ты не потратил даже трех секунд, чтобы подумать об этом.