Самый близкий ко мне человек-тень находился не больше чем в десяти футах. Я направил на него шерстобой, потому что ничего другого у меня не было. Там, где у человека находятся глаза, у тени горели желто-оранжевые угли, похожие на пару зажженных сигар, плавающих в темноте. И в это мгновение я сообразил, что это не просто человек-тень, но тот самый человек-тень, которого я видел в ванной, тот самый, который прятался в моей камере, находившейся в подвале старой лечебницы; более того, в это мгновение я почувствовал, что на самом деле он всегда был недалеко от меня. Я не мог заставить себя подумать: «Кто ты такой?» Вместо этого у меня возникло чувство: «Это опять ты».
Я… я уже говорил с ним…
Тьма сомкнулась вокруг нас, между людьми-тенями не осталось дыр, их холодный интеллект – злобный, разрушительный и смертоносный – приближался к нам, как твердая черная волна, словно художник, нарисовавший нашу реальность, опрокинул на нее бутылку чернил. Отступать дальше было некуда, нас обоих прижало к монументу Эми.
– Дейв… – прошипел Джон. – Дейв… стреляй. Стреляй по ним. Сделай хоть что-нибудь…
Но мои глаза были прикованы к горящим углям человека-тени передо мной, и что-то между нами прошло. Не слова, но мы общались друг с другом. Мысли передаются мгновенно, быстрее слов, они вроде файлов, которыми обмениваются два компьютера. Если бы я перевел в слова то, что человек-тень сказал мне, получилось бы так:
Что такое человек? Как ты думаешь, что такое человек? Как ты думаешь, кто такие мы? Как ты думаешь, какова ваша связь с нами?
Вы верите в дух или в душу. Как ты думаешь, что это такое? Душа живет внутри тела, но только тело может общаться с миром, только тело может говорить, есть, драться, совокупляться и воспроизводить себя, так что в конечном счете душа должна подчиняться импульсам тела. Так что же такое душа, как не пленник в теле? Неумирающая, да, тем не менее ограниченная энергия, связанная и порабощенная шаркающим, постоянно гниющим комплектом тканей и диких нужд? Рождаясь, вы берете душу в плен. Порабощение, которое умножается, когда вы умножаетесь, размножаясь со стонами, зловонием и мучительным расплескиванием жидкостей.
Вы в ужасе отшатываетесь при мысли о паразитах, тварях, которые против вашей воли могут командовать вашим чувственным взаимодействием с миром, с омерзительной чудовищностью порабощать ваш мозг, управлять вашими конечностями и даже вашими мыслями, отравляя каждую черту вашего существа своими чуждыми желаниями, до тех пор пока не сотрется разница между вашей личностью и извивающейся тварью, живущей в вашем теле. Пока от вас ничего не остается.
Теперь ты понимаешь.
Для нас человек – паразит.
Каким-то образом я мог чувствовать их ненависть, энергия которой была слишком велика и слишком холодна, чтобы я мог оценить ее размеры, так же, как, если смотреть с поверхности, Земля кажется не изогнутой, а плоской. Люди-тени подходили все ближе. Но медленно, очень медленно. Темный прибой подползал к островку из травы и грязи диаметром в десять футов, и тот непрерывно сокращался. Все эти сверкающие глаза, маленькие светящиеся кончики булавок, плывущие в темноте, безликие лица.
– Дэйв… – сказал Джон, – сделай это. Дэйв. Сейчас.
– Сделать что?
– Соберись! Сосредоточься на самой могущественной штуке, которую ты можешь вообразить, и нажми на спусковой крючок.
Но это было неправильно. Ядерный взрыв здесь не сработает. И стрельба. И насилие. Это энергия, из которой они сделаны. Темнота не отбрасывает тени, их отбрасывает свет…
Человек-тень – мой человек-тень – плыл прямо ко мне, прямо к Эми. Я обнаружил, что кричу: «НЕТ! НЕТ! НЕЕЕЕТ!» короткими лающими очередями, опять и опять повторяя одно слово.
Протянутые вперед руки Эми находились рядом со мной, и человек-тень был уже почти на ней, плывя прямо в ее левую руку. Мой желудок взбунтовался, когда я увидел, как ее кисть распалась и полностью исчезла. Остался только обрубок, левая кисть полностью исчезла. Но, нет, это наверное какая-то путаница, потому что, конечно, ее левой кисти никогда не было, авария и все такое.
Я поднял шерстобой и направил его прямо в «грудь» человека-тени. Шерстобой прошел прямо ему в грудь.
Голова была пуста, ни одной мысли.
Я потянулся и схватил правую, застывшую ладонь Эми и сжал. И закрыл глаза.
Мне нужно думать, как она.
И, за секунду до того, как я нажал на спусковой крючок, в моей голове возникло лицо. То самое, которое возникло бы у 75 процентов американцев, оказавшихся в такой же ситуации. Бородатое лицо, впервые появившееся в воображении какого-то давно забытого итальянского художника, лицо человека, совершенно не похожего на обычного ближневосточного еврея. Я внезапно вспомнил с два десятка ужасных детских шоу, которые мои приемные родители заставляли меня смотреть на видеокассетах. В финале главный персонаж всегда поворачивался к камере и говорил что-то вроде: «Я знаю решение проблемы! Христианство!»
Ну, они хорошо запрограммировали мой мозг. Когда ужас смыл все из моего сознания, я отступил к лицу на иконе: мне удалось нарисовать в моей голове только этого долбаного фиолетового Элвиса-Иисуса, который висел у меня на стене и который, насколько я знал, все еще лежал в багажнике Кэдди.
Я нажал на спусковой крючок.
Из устройства вылетела вспышка белого света. Свет сжался и приобрел форму. Маленький. Квадрат.
И внезапно в неподвижном воздухе перед нами повисла эта глупая картина.
Картина завертелась и повернулась лицом к темной орде. В глазах фиолетового Иисуса вспыхнул белый огонь. Рот открылся, оттуда послышался нечеловеческий рев.
Фиолетовый Иисус повернулся к человеку-тени слева от меня. Из его глаз ударили лазерные лучи.
Человек-тень взорвался.
Глаза вспыхнули опять и выстрелили. Еще один человек-тень покинул наш мир. Картина повернулась в воздухе, мы упали на землю. Белые лучи выжгли борозду слева, потом справа, они пронзали темный прибой сияющим излучением, прекрасным и ужасным, одновременно; я точно знал, что ослепну, если буду глядеть на этот сине-белый свет достаточно долго. Ужасный, он прогрызал себе дорогу сквозь тени с отвратительно-праведной энергией, которая заставила меня даже пожалеть их. Внезапно я понял, что ученые из Манхэттенского проекта почувствовали себя, когда в первый раз увидели ядерную вспышку, свидетельство силы, которую они освободили; отражение света на окружающем их песке было настолько яркое, что могло ослепить даже человека в темных очках. Сила настолько поразительная, что стала отвратительной.
Вскоре остался только один человек-тень, мой человек-тень, висевший передо мной, тот самый, который забрал кисть Эми, или сделал так, что ее кисть исчезла.
Фиолетовый Иисус подлетел и обогнул его по кругу. Картина завизжала, как животное, широко открыла рот и бросилась на человека-тень.
Фиолетовый Иисус откусил ему голову.
Тело тени испарилось, словно облачко отработанных автомобильных газов.
А потом последовала вспышка, настолько яркая – я не закрыл глаза только потому, что они уже были закрыты, – что излучение проникло через веки в зрачки и обожгло их. Потом глухой удар по земле и волна, пославшая рябь по ткани реальности. Картина исчезла. Шерстобой взорвался, превратившись в миниатюрную суперновую, испускавшую синий свет.
Я даже не знаю как, но в конце концов очнулся, лежа, уставясь в серые неподвижные облака и пытаясь проморгаться, чтобы пятна из глаз исчезли. Стояла абсолютная тишина.
Надо мной появился Джон и сказал:
– Когда напишут продолжение Библии, эта хрень должна в него попасть.
В ушах звенело. Каким-то образом все мои чувства звенели. Перегрузка. Джон поставил меня на ноги и сказал:
– Посмотри! Посмотри на лицо этого!
Он указал на лицо одного из неподвижных инфицированных БИЭПИшников; я даже не знал, что тот стоял здесь, когда время остановилось. Зомби огибал горящий грузовик, собираясь броситься на нас. Через три секунды он оказался бы рядом с Эми, если бы Джон не остановил время при помощи Соевого соуса. Я подошел к инфицированному космонавту. Его глаза превратились в пару сигнальных ракет, испускающих белый свет – шипящих, потрескивающих и тлеющих.
Паразиты горели.
Все паразиты горели – по меньшей мере все вокруг нас. Белые потрескивающие булавки света исходили из зараженных космонавтов, шипение горящих пауков наполняло сверхъестественную тишину неподвижного мира.
И вот огоньки стали гаснуть один за другим, и плоть перестала шипеть, последний паразит умер. Люди, в которых они жили, не очнутся и не обнаружат, что вылечились – в Неназываемом счастливых концов не бывает. Когда время возобновит свой ход, они упадут и умрут. Но будут свободны. И не будут для нас угрозой.
– Черт побери, – сказал я в наступившей тишине. – Мне нужно поспать.
Я оглядел застывшее поле боя, на котором никто из бойцов не знал, что в бесконечности между двумя тиками часов произошел радикальный поворот в сражении.
– И что теперь?
Джон оглядел ландшафт и сказал:
– Нам просто надо убраться отсюда, верно? Время пойдет, и солдаты сообразят, что зомби все полегли. Тогда они перестанут стрелять и дадут нам по медали.
– Эми все еще будет на открытом месте, – сказал я. – Если я расположусь так, что как бы толкаю ее вниз, тогда, когда время пойдет, мы вместе свалимся в канаву, верно?
– Ага, похоже на то. Попытайся не сломать ей шею.
– Спустись вниз и приготовься поймать нас.
Джон спрыгнул вниз, в канаву, и посмотрел на Фальконера, который словил несколько пуль. Тот безусловно выглядел мертвым, потому что не двигался, но никто не двигался, и мы не могли знать наверняка. Я подошел к Эми, ее замершие руки протянулись ко мне, словно она пыталась о чем-то меня предупредить.
Что-то ударило меня в грудь.