Тридцать кирпичей заложил Владимир Ильич в основание памятника. Отошёл на два шага, прищурив глаза, проверил работу, ещё раз прошёлся мастерком по кирпичам, выутюжил цемент. А потом стоял и, побледнев от волнения, наблюдал, как под звуки «Интернационала» на фундамент воздвигли большой серый островерхий кусок гранита с надписью:
ПЕРВЫЙ КАМЕНЬ ПАМЯТНИКА ВЕЛИКОМУ ВОЖДЮ И УЧИТЕЛЮ ВСЕМИРНОГО ПРОЛЕТАРИАТА — КАРЛУ МАРКСУ.
Церемония закладки памятника закончилась.
По команде люди выстроились в колонны первомайской демонстрации и с лопатами, кирками на плечах — орудиями мирного труда — пошли по притихшему в этот час Охотному ряду. Приземистые лавки охотнорядцев были закрыты, и только кое-где из окон выглядывали насторожённые недобрые глаза. Мимо здания Манежа демонстрация проследовала на Пречистенскую набережную,[1] а Владимир Ильич, взяв Володю за руку, зашёл в Александровский сад, подошёл к обелиску, на котором высечены имена революционных деятелей мира, снял кепку, склонил голову. И Володя сорвал с головы картуз и тоже склонил голову.
К трём часам Пречистенка заполнилась народом. Рабочие Даниловской мануфактуры. Остроумовской фабрики, Замоскворецкой электростанции пришли сюда с субботника, все в хорошем настроении. Мальчишки устроились на заборах, деревьях.
Владимир Ильич осмотрел весёлыми глазами людей, легко взбежал по ступеням на трибуну, поздравил собравшихся с праздником и, указав на постамент, с которого в первые дни революции был низвергнут памятник' царю Александру III, сказал:
— На этом месте прежде стоял памятник царю, а теперь мы совершаем здесь закладку памятника Освобождённому труду.
Шумное одобрение, крики «ура» долго не давали ему возможности продолжать речь, а его искрящиеся радостью глаза, призывно раскинутые руки делали его таким близким, родным и обаятельным. Люди плотнее сдвинулись к трибуне, и этот дружеский контакт ещё больше воодушевил его.
— Мы знаем, что нелегко как следует организовать свободный труд и работать в условиях переживаемого тяжёлого времени. Сегодняшний субботник является первым шагом на этом пути, но, так идя далее, мы создадим действительно свободный труд.
Вокруг стоял весёлый гул. Люди не хотели расходиться, не пускали Ильича с трибуны, и он, взмахнув кепкой, как дирижёрской палочкой, запел:
Над миром знамя труда реет…
Площадь с энтузиазмом подхватила песню. Те, кто не знал слов, подтягивали мотив. Пели увлечённо, утверждая невиданную на земле общность людей, радость созидательного освобождённого труда.
Володя, примостившись на ступеньке возле трибуны, запрокинул голову и тоже пел, глядя восхищёнными глазами на Владимира Ильича. Он встречал его в Кремле почти каждый день, но никогда не видел таким весёлым и никогда не слышал, чтобы он пел. А сейчас Владимир Ильич был и запевалой и дирижёром.
А потом Владимир Ильич натянул на голову кепку, взял в руки мастерок и уже уверенно вцементировал первый камень в основание памятника Освобождённому труду.
Но как будет воплощён образ Освобождённого труда, какими средствами изобразят скульпторы, художники, архитекторы вдохновенный труд советского человека? И, словно угадав его мысли, Анатолий Васильевич Луначарский пригласил Владимира Ильича в Музей изящных искусств, что размещался напротив и где были выставлены эскизы будущего памятника.
Владимир Ильич поискал глазами Володю и позвал с, собой. В угловом зале музея на первом этаже на стенах были развешаны эскизы. Большинство их изображало какие-то непонятные геометрические фигуры кубы, пирамиды, конусы. Владимир Ильич внимательно рассмотрел каждый — эскиз.
- Ты что-нибудь понимаешь? — шепнул он на ухо Володе.
— Нет, — простодушно ответил мальчик.
— Я тоже, — признался Владимир Ильич.
Анатолий Васильевич по поскучневшим глазам Владимира Ильича увидел, что не понравились ему эти футуристические изощрения.
Проходя через итальянский зал, Владимир Ильич остановился перед белой мраморной скульптурой Купидона. Озорной малыш упругими ногами играл, как в мячик, сердцем. Белое мраморное сердце казалось живым, пульсирующим, ускользающим из-под шаловливых детских ног. Володя засмотрелся на эту фигурку, засмеялся и сделал какое-то движение ногой, будто тоже хотел поиграть с этим сердцем. Владимир Ильич произнёс характерное «гм», выражающее одобрение, и быстро направился к выходу.
— Иди домой с Анатолием Васильевичем, а мне ещё нужно поехать в несколько мест, — сказал он Володе.
Сел в машину. Помолчал, потом, словно удивившись чему-то, произнёс:
— Мраморное, а осталось в памяти живым, упругим и тёплым.
Шофёр обернулся и спросил:
— Куда, куда вы сказали?
— Поедем на Прохоровскую мануфактуру.
Прохоровская мануфактура, или «Трёхгорка», как её звали в народе, из-за нехватки топлива и рабочих бездействовала уже больше года. Из семи тысяч рабочих на ней осталось не более трёх тысяч. Остальные ушли на фронт, разъехались по деревням. Судьба друзей-трёхгорцев волновала Владимира Ильича, и он решил с ними поговорить, посоветоваться.
В Трёхгорном переулке Владимир Ильич вышел из машины и направился к «Большой кухне», которая была и рабочей столовой и клубом одновременно. Из открытых окон плыл острый запах кислых щей, слышалось звяканье посуды. На бревне, что лежало у стены кухни, сидел старик и курил самокрутку. Увидев Владимира Ильича, поклонился ему, назвал по имени и отчеству и засеменил плохо слушающимися ногами к Крыльцу. Владимир Ильич остановил его.
— Не говорите, что я приехал. Давайте посидим и подождём, пока люди пообедают. Как поработали сегодня?
— Всласть поработали, Владимир Ильич. Всё вычистили, вымыли. Народу пришло видимо-невидимо. Да что толку, молчат машины-то, в цехах тишина, как в могиле.
— Знаю, знаю. Затем и приехал.
Кончился обед. Рабочие уже узнали о приезде Ильича, быстро убирали столы, сердечно приветствовали дорогого гостя.
И состоялся дружеский задушевный разговор. Владимиру Ильичу задавали вопросы, он отвечал со всей суровой прямотой и откровенностью. Трудно. И ещё долго будет трудно. И сам спрашивал, что нужно для того, чтобы возродить фабрику. На складах есть хлопок. Машины все приведены в порядок, а вот хлебушка нет. И рабочие заняты тем, что ездят по деревням и меняют одежонку на пропитание.
Владимир Ильич обратил внимание на женщину, которая сидела, обхватив рукой худенькую девочку, и, видно, ждала второго ребёнка.
— И вы работали на субботнике? — спросил он.
— А как же? Я ткачиха. Станочек свой сегодня обряжала. Он теперь в любую минуту зашуметь готов.
— Ну, с такими людьми мы горы свернём и хозяйство быстро наладим, — горячо сказал он.
И на этом высоком совете решили, что медлить нельзя, что нужно самим отремонтировать несколько вагонов, отправить делегации рабочих в хлебные районы за продовольствием, обеспечить людей хлебом, прежде всего — детей. Разыскать на складах хлопок.
— Надо обязательно помочь товарищам, — сказал Владимир Ильич секретарю Московского комитета партии товарищу Мясникову, который тоже приехал к трёхгорцам.
Через четыре месяца после этого совещания Трёхгорка выдала первые тысячи аршин яркого пахучего ситца.
…Владимир Ильич глянул на часы.
— А мы успеем побывать в Рабочем доме на Харитоньевском, — сказал он Мясникову. — Правда, нас с вами там не ждут. Тем лучше.
В Рабочем доме битком набито народу. Говор, шум. Ожидали начала митинга. На сцене стол, покрытый красным кумачом, вокруг стулья, а президиума нет.
— Аудитория налицо, — сказал Владимир Ильич, — а вот районных руководителей не видно. Ну что ж, Александр Фёдорович, займите председательское место, предоставьте мне слово.
Протиснулись сквозь толпу к сцене.
— Митинг, посвящённый первомайскому празднику и коммунистическому субботнику, разрешите считать открытым, — объявил Мясников, которого многие рабочие знали, и, подождав, пока умолкнут аплодисменты, особенно торжественно и чётко произнёс: — Оратором сегодня у нас товарищ Ленин!
Аудитория ахнула. На какие-то секунды воцарилось молчание, а когда Владимир Ильич поднялся на сцену, вспыхнула такая овация, что казалось, не выдержат стены.
Владимир Ильич рассказал о положении на фронтах, говорил о великом значении коммунистических субботников и особенно проникновенно рассказал о великих планах мирного строительства, мечтал вслух, зарядил своей верой каждое сердце.
И так же стремительно, как появился, сошёл со сцены. Толпе расступилась.
— Спасибо, Владимир Ильич, за такой праздник… Будьте здоровы… Спасибочко вам рабочее… — слышалось со всех сторон.
— Спасибо вам от комсомолии.
Владимир Ильич узнал юношу: зелёные пятна краски ещё не смылись с лица и рук, хотя он успел переодеться.
— Теперь — в Замоскворецкий район, в бывший Коммерческий институт.
Огромный вестибюль и обширная галерея наверху не могли вместить всех желающих послушать Ленина. Здесь его ждали. Долго не отпускали замоскворецкие рабочие Владимира Ильича, а он ещё обещал побывать на открытии Рабочего дворца в Благуше-Лефортовском районе. Пришлось показать на часы.
На Николаевской улице[2] стоит этот двухэтажный дом, похожий на теремок со шпилями и башенками, — ещё недавно полуразрушенный барский особняк, без окон и дверей. И вот рабочие решили безвозмездно в свободное от работы время отремонтировать его и превратить в свой клуб. Привели в порядок сад, расчистили площадку, соорудили летнюю сцену. Владимир Ильич увидел дом уже обновлённым, сияющим промытыми стёклами, свежевыкрашенными стенами. Й внутри дом сверкал чистотой. Восстановлены водопровод, отопление, электрическое освещение. Не только в доме, но и в саду запрещено грызть семечки. И соорудили рабочие этот дворец в память руководителя московских большевиков, секретаря Московского комитета партии Владимира Михайловича Загорского, убитого в прошлом, 1919 году бомбой, брошенной контрреволюционерами на заседании МК партии.