– Давай вынесем все это на улицу и поедим на свежем воздухе, – говорит она, и я понимаю, что тема закрыта.
Еда изумительная, после тренировки аппетит у меня волчий, но лучше всего то, что Адель ест вовсе не так, как я себе это представляла. Я-то думала, она из тех женщин, которые объявляют, что объелись, после трех ложек салата, а она набрасывается на еду точно с таким же аппетитом, как и я. Вскоре большая часть принесенного нами съедена, и Адель отправляется на кухню за добавкой хлеба.
– А почему у вас нет детей? – не выдерживаю я.
Не вижу никаких причин, которые мешали бы им их иметь. У них есть деньги, она не работает, и вместе они уже давно.
Адель делает глоток чая, прежде чем ответить:
– Наверное, мы с Дэвидом просто не совпали по времени. Сначала Дэвид хотел, а я была не готова. А теперь все наоборот.
– Биологические часики затикали? – спрашиваю я.
– Наверное. Немного. – Она пожимает плечами. – Но для нас главное – его карьера.
– Для него, возможно, и так, но тебе, наверное, скучно.
Не знаю, зачем я задаю ей все эти вопросы. Не знаю, почему мне хочется помочь ей, но мне этого хочется. В ней есть какая-то беззащитность.
– Я готовлю. Сама прибираюсь в доме. Мне претит мысль о том, чтобы этим занимался чужой человек. Наверное, мне просто нравится роль патриархальной жены. Я хочу, чтобы ему было хорошо.
Не знаю, что на это ответить, и чувствую, как на бедрах выступает пот. Пока она тут готовит, надраивает дом и до седьмого пота упахивается на тренировках, чтобы быть для него идеальной женой, он шляется по барам, накачиваясь спиртным и тискаясь с пухлыми матерями-одиночками.
– О боже, чуть не забыла! – Она вскакивает на ноги и с газельей прытью скрывается в доме.
Господи, что на этот раз? Очередное железное правило, насажденное Дэвидом, про которое она совсем забыла? Что за ерунда происходит в этом доме? Но тут она вновь появляется в саду, сияя и прижимая к груди старую ученическую тетрадь.
– Хотела отдать ее тебе еще в клубе, но потом из-за звонка это совершенно вылетело у меня из головы. Это поможет тебе справиться с твоими ночными кошмарами.
С ума сойти, как она ухитрилась это запомнить? Да, я упомянула о них тогда в кафе, но совсем вскользь.
– У меня они раньше тоже были. Просто ужас какие. Дэвид пытался помочь мне на свой манер, подарил мне одну книжку из букинистического магазина про силу сновидений, но в конце концов мне все равно пришлось проходить терапию и все такое прочее.
– Это после того, как погибли твои родители? – брезжит внутри меня ужасная догадка.
– Нет, еще до. Когда я была совсем маленькой. После того, как погибли родители, у меня тоже были проблемы со сном, но это уже совсем другая история. Давно у тебя эти кошмары? Ты к кому-нибудь с этим обращалась?
Я слегка ошарашена. Господи, сколько же у нас с ней общего. Ночные кошмары. Одинаково скверный вкус на мужчин.
– С самого детства, – делано легкомысленным тоном говорю я. – Наверное, как и у тебя. Мама таскала меня по врачам, но, видимо, ей сказали, что рано или поздно я это перерасту. В действительности же я просто привыкла жить с ними. На моих мужчин это производило убойный эффект. Я вскакивала посреди ночи и начинала бродить с открытыми глазами, точно какая-нибудь психопатка из фильма ужасов, а когда они пытались разбудить меня, я лезла в драку, а потом принималась рыдать как ненормальная.
Я улыбаюсь, хотя назвать эти воспоминания смешными нельзя. Иэна эта моя милая особенность утомляла. Я до сих пор убеждена, что отчасти мы с ним разошлись по этой причине.
– Я потом сама пыталась ходить по врачам, но они сказали, это не настоящие кошмары, потому что я помнила их, и мне не осталось ничего иного, кроме как научиться с ними жить. Снотворное немного помогает, но потом на следующий день чувствуешь себя просто отвратно, к тому же я стараюсь не принимать его, если вечером выпила вина.
О том, что вино я пью каждый вечер, я не упоминаю. Незачем ей об этом знать. Я же не напиваюсь каждый раз в стельку. От бокала-другого никакого вреда не будет, что бы там об этом ни говорили. Французы же пьют – и ничего. Про Францию я думать не хочу. Беременна.
– Твои врачи ошибались, – говорит Адель. – Некоторые люди помнят свои ночные кошмары. Такие, как мы с тобой. Представляешь, какие мы уникумы?
Никогда прежде не видела ее такой оживленной. Ее взгляд прикован ко мне. Глаза горят. Спина выпрямлена. Качаю головой. Я никогда об этом особенно не задумывалась. Они всего лишь часть моей личности.
– Кошмары снятся менее чем одному проценту взрослых, и лишь мизерная доля этого процента помнит их. Уникумы вроде нас с тобой. – Она улыбается, воплощенное счастье. – Просто поразительно, что двое из этой крохотной горстки людей нашли друг друга!
Вид у нее такой сияющий, что меня накрывает очередной приступ угрызений совести. Мне следовало бы уехать домой. Обратно к моей жизни и прочь из ее. Не нужна мне ее помощь. Но я заинтригована. Она же говорила, что у нее тревожное расстройство, а не расстройство сна. Если она такая же, как я, проблемы со сном должны идти в ее списке под номером первым. Я смотрю на тонкую тетрадку, лежащую на столе между нами.
– И каким образом это может мне помочь?
– Тебе нужно научиться контролировать свои сны.
Я против воли начинаю смеяться. Все это звучит как эзотерическая бредятина в духе эпохи нью-эйдж, а я прожженный циник.
– Контролировать?
– Это именно то, что сделала я. Я понимаю, это звучит глупо, но это изменило мою жизнь. Возьми тетрадь. И прочитай, что там написано. Поверь мне, если ты приложишь к этому усилия, не будет больше никаких кошмаров, а будут только потрясающе яркие сны по твоему выбору. Осознанные сновидения.
Беру тетрадь и бросаю взгляд на первую страницу. На ней аккуратно выведенный печатными буквами и подчеркнутый снизу текст:
Раз в час ущипнуть себя и произнести: «Я не сплю».
Взглянуть на свои руки. Пересчитать пальцы.
Посмотреть на часы, отвести взгляд, снова посмотреть на часы.
Сохранять спокойствие и сосредоточенность.
Думать о двери.
– Она твоя?
Перелистываю страницы. Несколько из них исписаны неразборчивыми каракулями, – очевидно, старания хватило только на самое начало; в конце много страниц выдрано. Нельзя сказать, чтобы с ней обращались очень бережно.
– Нет, – говорит она. – Эта тетрадь принадлежала одному человеку, с которым я была когда-то знакома. Но там есть и про меня. Я присутствовала при том, как он научился это делать.
16 Тогда
– Щипать себя и произносить «Я не сплю»? Каждый час? Ты хочешь, чтобы я расхаживал вокруг и занимался этим? Можно подумать, нас с тобой здесь и без того недостаточно народу считает чокнутыми.
– Тогда это все равно ничего не изменит.
– Ну ладно, как скажешь. А зачем считать пальцы?
Пятачок под деревом у реки стал их секретным местом, и пока погода держится, они проводят там все свободное время, лениво валяясь в тени ветвей и наслаждаясь теплом.
– Во сне твои руки выглядят по-другому. Я вычитала об этом в книге, которую Дэвид подарил мне, когда я была маленькой. Родители забрали ее у меня – сказали, что все это чушь, и думаю, Дэвид тоже в глубине души так считал, – но на самом деле это была не чушь. Из нее я научилась всему, чему собираюсь учить тебя.
Она находится почти в ладу с собой. Такие мгновения не длятся долго, и хотя ее до сих пор терзают неизжитое горе и вина, они определенно случаются все чаще и чаще. Дружба с Робом спасла ее от себя самой. Он возвращает ее к жизни.
– Да, правду про тебя говорят, – замечает Роб. – Ты чокнутая.
Она шлепает его ладонью и смеется:
– Это все правда. Сам увидишь. Со временем то же самое. Во сне время никогда не течет последовательно. Часы идут быстрее.
– Я не сплю. – Он улыбается ей. – Видишь? Я делаю все, как написано.
Он шевелит пальцами и внимательно смотрит на них.
– Не обязательно делать все одновременно.
– Если уж изображать из себя психа, – говорит Роб, – то изображать на совесть.
Адель устремляет взгляд на свои руки с засохшей голубой краской под ногтями. Циферблат часов Дэвида поблескивает в солнечном свете. Роб был прав, медсестры действительно рады ее новому увлечению водяным искусством, если его можно так назвать, – но оно ничем не помогает ей отпустить ее погибших близких. Вместо этого она поймала себя на том, что воображает старый заброшенный колодец в лесу на задворках родительского особняка. Она представляет, как стоит перед ним и выливает в него свое прошлое. Быть может, в один прекрасный день она обнаружит, что он метафорически полон, и сможет накрыть его крышкой и пойти дальше. Быть может, тогда она вновь научится спать. Как спала когда-то. Она скучает по тем временам и по тем картинам, которые мелькали перед ее закрытыми глазами. Это часть ее личности, и чувства вины недостаточно, чтобы полностью откреститься от нее.
– Давай, Роб, – говорит она. – Потом сам же спасибо мне скажешь.
– Ладно, ладно. Только ради тебя.
Он подмигивает ей, и они улыбаются друг другу. Тепло, которое она ощущает в этот миг, исходит не только от солнца, но и откуда-то изнутри ее самой.
17
За взятый липовый больничный меня терзают угрызения совести. Но вот Адам уезжает на месяц, выбегает за дверь с небрежным эгоизмом, свойственным лишь детям, в предвкушении чего-нибудь интересного, и муки совести смыты приливной волной печали. Не успевает за ним закрыться дверь, как наша крохотная квартирка немедленно начинает казаться мне слишком большой и слишком пустой. Как будто все уехали и бросили меня одну. Не знаю, куда себя деть, и слоняюсь по квартире, пока желание выпить не становится нестерпимым. В поисках штопора натыкаюсь на тетрадь, которую дала мне Адель, – впопыхах я сунула ее в ящик. Долго смотрю на нее, потом вынимаю.