Они на два лестничных пролета ниже, но стремительно приближаются, сбившись в стаю получудовищ-полулюдей. Вместо пальцев у них на руках длинные и острые ножи, волочащиеся по земле. Они располосуют меня на куски и сожрут. Я слишком сильно устал, чтобы бежать дальше вверх по ступеням, и смотрю на дверь, ведущую с лестницы на этаж. За одной из ободранных дверей грохочет хип-хоп. Сквозь мутную стеклянную панель в дверном полотне я вижу Шенкса – ну куда же без него. Он пронзает меня взглядом сквозь захватанное стекло и, вскинув руку, грозит мне пальцем-ножом, как будто отчитывает за что-то.
Я в ловушке. Они схватят меня, я знаю это. Их пальцы раздерут меня на куски. Именно в этом месте сна я обычно цепенею и просыпаюсь, лишь когда Эйлса добирается до меня. Но не в этот раз. В этот раз я из сновидения получаю мимолетную передышку.
Двери.
Пальцы.
Опускаю взгляд на свои руки. На правой откуда-то взялся лишний мизинец. Я стою на лестничной площадке и почти смеюсь. Все это происходит со мной во сне, и я отдаю себе в этом отчет. Сосредотачиваюсь, и металлический скрежет становится тише. Я смотрю на дверь на этаж, но понимаю, что это не та дверь, которая мне нужна. Тогда я поворачиваюсь к стене, где какой-то криворукий художник при помощи баллончика небрежно намалевал убогое граффити. Я принимаюсь мысленно передвигать линии так, что они образуют небольшую дверцу с круглой ручкой, как с детского рисунка.
Чудища неумолимо надвигаются на меня, но я, не обращая на них внимания, протягиваю руку, чтобы открыть мою новую дверь. И думаю о пляже. Не о том, на котором мы были на паршивых каникулах в Блэкпуле, когда чуть ли не каждый день лил дождь, а Эйлса беспрестанно устраивала подростковые скандалы, потому что ей не разрешили взять с собой ее прыщавого придурочного хахаля, а настоящий шикарный пляж, как на рекламе туристических агентств.
Я поворачиваю ручку и оказываюсь за дверью.
Кошмар рассеялся, и я стою на бескрайнем пляже. Теплый бриз ерошит мне волосы, горячий песок обжигает подошвы, а пальцы ног лижут набегающие волны. На мне шорты с футболкой. Я совершенно спокоен. Мне хочется рассмеяться. Думаю, как было бы здорово, если бы Адель тоже могла это видеть, и внезапно она появляется из ниоткуда – Адель из сновидения. Вода кажется неестественно голубой, но я именно таким всегда и представлял себе океан. Добавляю дельфинов. Потом официанта, который несет нам коктейли в высоких стаканах. Они выглядят странно. Я никогда в жизни не пил коктейль, но на вкус он оказывается похож на клубничную граниту, как, в моем представлении, ему и полагается. Я уже практически совсем готов добавить иглу и ощущение кайфа, но все же не делаю этого. В моем сне я смеюсь, и Адель из сновидения тоже смеется, а потом я не выдерживаю и просыпаюсь.
И тем не менее у меня получилось! Просто не верится. У меня. Получилось! Я могу быть повелителем собственных снов. В следующий раз будет лучше. Я знаю это. Я слишком взбудоражен, чтобы снова заснуть. Времени четыре утра, все вокруг спят, а мое сердце готово выскочить из груди. Я уже сто лет так ничему не радовался. Это было волшебство. Настоящее волшебство, а не наркотический кайф. Меня распирает от желания пойти и рассказать обо всем Адели, но девушек держат в другом крыле, а я не могу рисковать быть застуканным. Они в два счета вышибут меня отсюда. Когда я только попал сюда, я был бы этому очень рад, но теперь все изменилось. Я нахожусь в состоянии абсолютной эйфории. Даже сейчас я лыблюсь как идиот, когда пишу эти строки. Я не стану говорить ей, что вообразил ее на пляже рядом со мной и что она появилась там в ту же секунду, как будто так и надо было. Как будто я не представляю себе счастья без нее. Это пугает и меня самого, а уж что она подумает по этому поводу, хрен знает.
Мы отбыли здесь уже почти половину нашего срока. Что будет, когда нас выпишут? Мне как-то слабо верится, что Доктор Дэвид будет рад моему присутствию в их жизни. Адель утверждает, что я ему понравлюсь, но она не разбирается в людях так, как я, а он производит на меня впечатление человека, одержимого желанием контролировать все и вся.
Все-таки интересно, за каким дьяволом к ней приезжали адвокаты? Я не стал пытаться вытянуть из нее ответ на этот вопрос, но после их отъезда она была какая-то странная. Ладно, рано или поздно она все равно мне все расскажет. Я хорошо умею развязывать языки. Даже на сеансах психотерапии я сейчас больше слушаю, нежели говорю сам. Все хотят говорить о себе, любимых. Это незыблемый принцип. Пожалуй, мне стоило бы устроиться сюда на работу (шутка).
За окном уже просыпаются птицы. До сих пор не могу поверить, что у меня получилось. Все эти щипки и пересчитывания пальцев оказались не напрасными. Я взял под контроль свой сон. Дэвид этого не умеет. Это что-то, доступное только ей и мне…
Перед глазами у меня все расплывается, и последнее предложение я вынуждена прочесть дважды, потому что от вина мысли в голове путаются. Я закрываю глаза. Всего на секунду. Тетрадь выскальзывает у меня из рук. Нужно пойти почистить зубы, мелькает в моем затуманенном мозгу смутная мысль, и я проваливаюсь в сон.
24
Это просто ужасно. Ужасно. Никакими другими словами сегодняшнее утро не описать. Вопли наконец прекратились, но эта мертвящая тишина еще хуже. Мне плохо. Меня колотит. Я просто не знаю, что сказать, и надо ли вообще что-нибудь говорить. И можно ли тут что-то сказать. И все это дело моих рук.
– Я перебираюсь в гостевую комнату. Пока что. Не знаю, на какое время. Думаю, так будет лучше. Пока мы не решим, что делать дальше.
Его голос звучит профессионально спокойно, но я вижу, что он в ярости. Я хорошо его знаю. Мне хочется рыдать, но я сдерживаюсь. На моем лице застыла маска высокомерного бесстрастия. Не хочу, чтобы он знал, как сильно ранит меня своим отношением.
– Где кредитка? – ледяным тоном спрашивает он.
Вещи, заказанные мной из телемагазина, начали прибывать в восемь утра, а к девяти уже все были на месте. Я все рассчитала с ювелирной точностью, немного доплатив за доставку в определенный промежуток времени. На то, чтобы сделать все эти покупки, у меня ушло чуть больше часа, зато теперь на кредитке Дэвида висит космический долг за мои наобум сделанные приобретения. Новая кофемашина – самая лучшая модель. Новая хлебопечка – то же самое. Какие-то украшения. Дорогущая фотокамера. Кухонный комбайн со всеми причиндалами. И гвоздь программы – навороченная беговая дорожка. Несколько тысяч фунтов псу под хвост.
Я как ребенок беру сумочку, висящую на спинке стула на кухне, и протягиваю ему. У меня на глазах он вытаскивает из моего кошелька драгоценную кредитку и принимается методично резать ее на части.
– Я думал, мы договорились начать все с чистого листа, – говорит он, швыряя пластиковые прямоугольнички в мусорное ведро.
У него такой холодный взгляд. Мне хочется сказать ему, что все будет хорошо, нужно только довериться мне, но я не могу. Я уже ступила на этот путь, начала делать вещи, призванные оттолкнуть его от меня и подтолкнуть к ней, и должна его придерживаться. Нельзя давать слабину. Чтобы все получилось, я должна верить в Луизу, в себя и в Дэвида.
– Я думал, это все давно осталось в прошлом, – бормочет он и устремляет взгляд в коридор, заставленный коробками, как в первые дни после нашего переезда. – Я отправляю это все обратно. – Он делает небольшую паузу. – Беговую дорожку можешь оставить, если хочешь.
Я отлично понимаю ход его мыслей. Он считает, что таким образом сможет заставить меня больше времени проводить дома.
– Можешь вернуть обратно и ее тоже.
Все равно отказаться от абонемента в клуб невозможно. Мы оплатили его на год. Это было дешевле, а я тогда пыталась ему угодить. С чистого листа…
Пристально смотрю на него. Неужели в его душе не осталось ни одной даже крохотной капельки любви ко мне? Не может этого быть. Просто не может. Он снова лезет в мою сумочку и вытаскивает ключи от дома.
– Мне нужно отлучиться в центр социальной помощи. У меня нет выбора. Они организовали там прием, но это всего на два часа.
Ну разумеется, ему нужно отлучиться. Работа всегда на первом месте. Он всегда готов помогать людям. Кроме нас. Кроме меня. Здесь он признал свое поражение. Мне он может предложить только таблетки, таблетки и еще раз таблетки. Недоумеваю, зачем он забрал у меня ключи, до тех пор, пока он, подойдя к кухонной двери, не запирает ее, а ключи прячет к себе в карман. Из груди у меня вырывается резкий отрывистый смешок. Я просто не могу его удержать.
– Ты что, сажаешь меня под замок?
Не могу в это поверить. Наш брак уже довольно давно превратился в тюрьму, мы оба это чувствуем, но неужели теперь он решил взять на себя роль моего тюремщика?
– Это ради твоего же блага. – По крайней мере, у него хватает совести покраснеть и не встречаться со мной глазами. – Только на сегодняшнее утро. Я не могу… не могу… – Он пытается подыскать слова. – Я не могу позволить себе отвлекаться. – Он нетвердой рукой машет в сторону коридора, потом кивает на мое лицо. – На все это. – Он отводит взгляд. Ему невыносимо на меня смотреть. – Пойди приляг. Может быть, нам придется снова изменить тебе схему лечения. Я займусь этим завтра.
Зацепляюсь за слово «отвлекаться». Он хочет сказать, что не может себе позволить отвлекаться на мысли о том, где я и чем занимаюсь. Даже нашего маленького ритуала с телефонными звонками ему недостаточно.
«Если тебе так уж необходимо не отвлекаться, может, для начала перестанешь трахать свою жирную секретаршу?» – хочется мне заорать ему в лицо, но я молчу. Таблетки, которые он заставил меня проглотить у него на глазах, уже потихоньку действуют, и меня начинает клонить в сон. Я, в общем-то, и не против. Немного поспать мне сейчас не помешает.
Его телефон тренькает, оповещая о том, что за ним приехали. Мой телефон он у меня не забирает – то ли сознательно, то ли потому, что за всеми остальными заботами просто забыл про него, – и я вздыхаю с облегчением. На всякий случай я его спрятала, но я и так уже иду на достаточные риски, не исключено, что преждевременно. Прибережем телефон на будущее.