Адель качает головой:
– Роб спрятал в конюшне свой запас наркотиков и ту самую тетрадь. Я нашла их, только когда мы с Дэвидом уже были женаты, но Роб никогда в жизни не уехал бы, не взяв наркотики. Особенно если он был на взводе. Он захотел бы вмазаться.
– А ты никогда не спрашивала Дэвида об этом?
– Нет. Мы очень быстро поженились, где-то примерно через месяц после того, как я в последний раз видела Роба, и Дэвид за это время очень изменился. Стал более замкнутым. Вел себя со мной холодней. Потом я обнаружила, что беременна.
Ее глаза наполняются слезами, которые почему-то не спешат пролиться, и я погружаюсь в кошмар, в который превратилась вся ее жизнь.
– Я была так счастлива. Так счастлива. Но Дэвид заставил меня сделать аборт. Сказал, у него нет уверенности, что это от него. После этого у меня случился небольшой срыв, – думаю, меня подкосили мои страхи относительно судьбы Роба, к тому же я еще не до конца оправилась после гибели родителей, а аборт стал последней каплей. Мы переехали из Шотландии в Англию, и тем дело закончилось. Дэвид смягчился и заботился обо мне, но наотрез отказался продавать поместье.
– Ты думаешь, что Роб до сих пор где-то там? – спрашиваю я, потерянная в их прошлом и раздавленная нашим настоящим. – Где-то на территории поместья?
Она какое-то время стоит совершенно неподвижно, потом кивает:
– Роб никогда бы не исчез с концами без предупреждения. Никогда. У него была только я. Он дал бы о себе знать. – Она присаживается на край кровати рядом со мной. – Если бы был все еще жив.
После этого мы обе еще долго не произносим ни слова.
43
Она настаивает на том, чтобы задержаться и, очевидно, еще немного поговорить об этом. Она потрясена, я вижу это, но ее мозг лихорадочно работает. Ее любопытная, не знающая покоя голова. Щелк, щелк, щелк. Шестеренки в ее мозгу крутятся постоянно. Когда она спрашивает, почему я никогда не искала Роба, я беспомощно пожимаю плечами и говорю, что не хотела ничего знать. Я любила Дэвида и вышла за него замуж. Я была совсем девочкой. Он был моей тихой гаванью. И как только у нее хватает сил сдержаться и не надавать мне оплеух, потребовав перестать быть размазней и взглянуть фактам в лицо? На ее месте мне бы очень этого хотелось, слушая мой бесхарактерный лепет. Я говорю ей, что устала и не хочу об этом говорить, и вижу на ее лице жалость. Она утихомиривается.
Спровадить ее оказывается легче легкого. Стоит мне обмолвиться, что скоро будет звонить Дэвид, а потом я хочу пойти прилечь, как она кивает и обнимает меня, крепко сжимая в своих похудевших и окрепших руках, но я вижу, что она уже обдумывает, что предпринять дальше. Как она может помочь мне, или самой себе, а впрочем, это не важно. Если результат будет один и тот же, кому какая разница?
Дэвид в условное время не звонит; еще одно подтверждение тому, что вчера он говорил серьезно. Он умывает руки в том, что касается меня. Может, даже подталкивает меня исполнить мою угрозу. Бедняжка. Он в полном тупике.
Завариваю себе мятный чай, поднимаюсь на второй этаж, ложусь на кровать прямо поверх прохладного на ощупь покрывала и устремляю взгляд в потолок. Учитывая все обстоятельства, я само спокойствие. Жизнь еще вполне может подкинуть какой-нибудь сюрприз, а мне приходится всецело полагаться на Луизину способность отыскать и сложить вместе части головоломки, которые я выкладываю перед ней. Она должна в нужный момент осознать значение событий этого утра. Если этого не произойдет, мне придется искать другой способ донести это до нее. И тем не менее жизнь лучше, когда она интереснее. Я испытываю удовлетворение.
Сказать что-то человеку всегда недостаточно. Я сказала Луизе, что, по моему мнению, Дэвид сделал столько лет назад, но слова лишены реального веса. Лишенные материального подкрепления, они остаются пустым сотрясением воздуха. Написанные на бумаге, они, пожалуй, становятся чуть более весомыми, но даже тогда люди редко доверяют друг другу настолько, чтобы не испытывать сомнений. Никто и никогда не бывает о другом человеке настолько хорошего мнения.
Чтобы поверить в истинность чего-либо, нужно эту веру выстрадать. Нужно выпачкать руки и обломать ногти. Нужно докопаться до правды. По крайней мере, до нашей с Дэвидом правды. Ее невозможно понять, просто услышав рассказ о ней. Придется провести Луизу сквозь огонь, чтобы она смогла выйти из него очистившейся и поверившей. Если я хочу, чтобы Дэвид наконец освободился от бремени своей совести, она сначала должна взвалить это бремя на себя. Правда должна исходить от нее. Она должна донести ее до него.
Тогда, и только тогда эта правда развяжет им руки.
44
…Я дождусь, когда Эйлса уснет или будет валяться в отключке вместе со своим колченогим Гэри, и свалю. Пошли они к черту со своей убогой квартиркой и со своей убогой жизнью в этой убогой дыре. Вонючий Пилтон[3]. Можно подумать, свет на нем клином сошелся. Может, для них это и так. А я так жить не собираюсь. Ничего удивительного, что я вмазался первым же делом, как только вернулся сюда. А что они думали – что после реабилитационного центра и прочей туфты занюханный Вестландз волшебным образом на меня подействует? Идиоты. Мрази тупые. Они все тупые мрази, и я физически чувствую, как их грязь пытается ко мне прилипнуть. Они даже не расстроятся, когда я свалю. Еще небось порадуются. А уж как они будут рады, когда обнаружат, что я прихватил с собой все их бабло, ха-ха-ха. Я не могу явиться к Адели с пустыми руками, а они сегодня как раз получили пособия. Было ваше, стало наше.
Просто не верится, что я уже совсем скоро ее увижу. В мой серый мир снова вернутся краски. Я ей толком ничего и не писал. Не хотел рисковать нарваться на отказ. Каково мне было бы. Я не привык испытывать ни к кому никаких чувств и ждать ответных чувств от других. Я не привык ни о ком беспокоиться. Если бы у меня не было двери из снов и возможности видеть ее по ночам таким образом, наверное, я бы уже рехнулся. Когда мы прощались, я шутил и смеялся, но она видела, что мне грустно. Ей тоже было грустно, однако при всем при том, как бы она ни пыталась скрыть это от меня, ей не терпелось поскорее очутиться на воле. У нее есть жизнь, у нее есть деньги, у нее есть Дэвид. А у меня есть только обшарпанная комнатушка в квартире моей тупой сестры в убогой социальной развалюхе в паршивом районе Эдинбурга.
Но теперь я свободен! Я поймаю попутку или сяду на поезд до Перта, а там она сказала взять такси, а она заплатит. Она скучает по мне, я знаю это. Это радует меня больше всего. Я снова научил ее смеяться. Со мной она другой человек. Она говорит, что мне придется познакомиться с Дэвидом, потому что он время от времени приезжает на выходные из своего универа. Она считает, что мы с ним найдем общий язык, но сдается мне, единственное, что у нас с занудой Дэвидом есть общего, – это то, что мы оба совершенно в этом не уверены. Я ему там не нужен. Я бы на его месте не был мне нужен. Но ради нее я попытаюсь. К тому же он ведь не все время будет там торчать. Уж пару-то дней я смогу попритворяться, что он мне нравится, если это доставит Адели радость. Я могу даже попытаться не вмазываться, пока он там. Я не позволю мыслям о Дэвиде испортить мне настроение. Завтра я снова увижу Адель! К черту, старая жизнь, привет, новая! Адель, Адель, Адель! Мои ворота к счастливому будущему!
Больше в тетради записей нет; все, что Роб написал дальше, вырвано. Чьих это рук дело? Дэвида? Может, там было что-то, способное изобличить его? Мозг у меня уже готов воспламениться, он работает так лихорадочно, что кажется, из ушей сейчас пойдет дым. Мог ли Дэвид в самом деле убить Роба? Может, это вышло случайно? Может, они подрались, ситуация вышла из-под контроля, и Роб упал и ударился головой, или что-нибудь в этом роде?
А может, Роб на самом деле вовсе не мертв. Может, Адель попусту беспокоится и он все-таки банально уехал. Она сказала, что он не отступился бы от нее за деньги, и тем не менее украл же он пособие у родной сестры, так что кто знает? По записям в тетради явно видно, что он любил ее, но он был из бедной семьи, и, возможно, перспектива получить несколько тысяч фунтов оказалась для него слишком большим искушением, чтобы он смог от нее отказаться. Но почему тогда Дэвид не хочет продавать поместье, если там нет ничего предосудительного?
Вопросы, вопросы, вопросы. Кажется, с тех пор, как в моей жизни появились Дэвид с Аделью, меня переполняют вопросы. Они как водоросли в воде. Каждый раз, когда я решаю, что могу уплыть, очередная обвивается вокруг моих ног и тянет обратно на дно.
Я должна узнать, что случилось с Робом. Мне необходимо найти его. Теперь дело уже даже не в Адели с Дэвидом, мне необходимо это знать ради меня самой. Я не могу жить с этим до конца жизни. Адама мне забирать только в пятнадцать минут шестого, так что я делаю себе крепкий кофе – хотя нервы у меня и без того на пределе – и открываю ноутбук. В наше время найти можно кого угодно. Если Роб был всего на несколько месяцев старше Адели, значит сейчас ему должно быть никак не больше тридцати. Даже если он окончательно скололся, должны же быть в Сети хоть какие-то его следы? Открываю заветную тетрадь на самой первой странице, где аккуратными печатными буквами выведено его имя, и ввожу его в поисковую строку «Гугла»: «Роберт Доминик Хойл».
Вываливается список результатов: разнообразные аккаунты на «LinkedIn», несколько аккаунтов на «Фейсбуке», какие-то заметки в прессе. С бьющимся сердцем я принимаюсь проглядывать их, но ни один не подходит. Кто-то слишком старый, кто-то американец, кто-то слишком молодой, а единственный, кто, судя по его профилю на «Фейсбуке», может примерно подходить по возрасту, указал, что родом из Брэдфорда, а в перечне школ, в которых он учился, нет ни одной в Шотландии. Прибавляю к поисковому запросу «пропал без вести или погиб», но получаю на выходе тот же самый список. Тогда я пробую «Роберт Доминик Хойл Эдинбург», но все безрезультатно.