– Но знали вы сами, – говорю я.
Он кивает:
– Поначалу я считал, что смогу хранить этот секрет ради нее. Чтобы защитить ее. И я пытался. Пытался изо всех сил. Мы очень быстро поженились, но уже тогда было ясно: с ней что-то не так. Мне было тошно от того, что мы сделали, но думаю, я смог бы научиться жить с этим, если бы видел, что это не дает покоя и ей тоже, но она вела себя как ни в чем не бывало, как будто уже успела обо всем позабыть. Об этом мальчике, который лишился жизни. Исчез без следа, как будто его никогда и не существовало. Я думал, может, ее реакция была чем-то вроде защитного механизма – попыткой вытеснить все произошедшее из памяти, – но это было не так. Она в самом деле выкинула это из головы. В день нашей свадьбы она сияла от радости. Как будто нашу совесть ровным счетом ничего не отягощало. Потом она обнаружила, что беременна, и я думал, что она будет на седьмом небе от счастья, но она просто впала в истерику и настояла на том, чтобы сделать аборт – избавиться от этого чужого существа.
Он умолкает, прерывисто дыша. Весь этот разговор дается ему с большим трудом. Необходимость вспоминать все это. Делиться этим с другим человеком.
– Ты знаешь, любовь убить довольно сложно.
Он устремляет взгляд на меня, и я крепко сжимаю его руку.
– Я очень долго не мог ее разлюбить. Придумывал для нее оправдания, и потом, мне нужно было заканчивать обучение и проходить специализацию, так что я не всегда замечал, как сильно она изменилась. А она изменилась. Она сорила деньгами направо и налево, пуская на ветер астрономические суммы – даже при всем ее богатстве.
– Поэтому ты теперь распоряжаешься ее состоянием?
Он кивает:
– Я переписал его обратно на нее в те же самые выходные, когда приехал навестить ее в Шотландии. Мне никогда не хотелось распоряжаться ее деньгами. Но еще меньше мне хотелось, чтобы она их промотала. А вдруг мы все-таки когда-нибудь решили бы завести детей? А вдруг это была какая-то эмоциональная реакция на травму прошлого? А вдруг она потом пожалела бы о своей расточительности? Она согласилась отдать управление мне. Сказала, что понимает: у нее есть проблема и ей нужен человек, который помог бы ей справиться с этим. Сейчас, оглядываясь назад, я думаю, что это решение было еще одним узлом на удавке, которую она готова была затянуть на моей шее. В общем, еще года три или четыре мы продолжали как-то жить, делая вид, что все в порядке, но я не мог забыть про Роба. Про его тело в колодце. И в конце концов я понял, что наша любовь умерла вместе с ним в ту ночь. Я не смог забыть про Роба и не смог принять то, что она смогла. Я сказал ей, что все кончено. Я ухожу, потому что больше не люблю ее.
– Мне кажется, она восприняла это не слишком хорошо, – говорю я, и впервые за все время на его губах появляется полуулыбка.
Веселой ее не назвал бы никто, но одно бесспорно. Это мой Дэвид. Он вернулся.
– Можно и так сформулировать. Она закатила истерику. Заявила, что любит меня и не может без меня жить. Пригрозила, что заберет все деньги и оставит меня без гроша. Я сказал, что мне плевать на ее деньги и всегда было плевать. Мне не хотелось причинять ей боль, но жить так дальше я тоже больше не мог. После этого она вдруг стала очень спокойна. Это спокойствие очень напугало меня. Оно до сих пор меня пугает. Я уже понял: это верный признак того, что она задумала нечто опасное. Она сказала, если я уйду, она расскажет полиции, что на самом деле произошло с Робом. Я был в замешательстве. До меня не дошло, что она имела в виду. Тогда она сказала, что правда – понятие относительное. За нее очень часто принимают наиболее правдоподобную версию событий. Она заявила, что скажет полиции, что мы с Робом поссорились и я убил его, а тело сбросил в колодец. Я был потрясен. Это была неправда. Она сказала, что это не имеет никакого значения. Сказала, полиция спишет все на ревность, к тому же меня уже подозревали в том, что это я устроил пожар в доме ее родителей, и ее послушают.
Я вспоминаю про мое письмо. Про то, в чем мне предстоит признаться ему, когда он закончит. Господи, Луиза, что же ты наделала?
– А потом она выложила передо мной козырь. Улику, которая заставит полицейских безоговорочно поверить в ее правоту. Нечто такое, чем она сможет шантажировать меня до конца моих дней.
– Что?
Что она могла сделать?
– Мои часы, – произносит он просто. Потом видит мое недоумение и поясняет: – Когда я получил ожоги, я не мог их носить. И отдал Адели, чтобы она носила, что-то вроде талисмана. Даже застегнутые на самую последнюю дырочку, они были ей велики, но ей нравилось их носить, а мне нравилось, что она их носит. Знал бы я, что они свяжут нас в этом аду навсегда.
– А что случилось с твоими часами?
– Когда она сбрасывала тело Роба в колодец, мои часы соскользнули у нее с запястья. Зацепились за его одежду. – Он некоторое время молча смотрит на меня. – Мои часы лежат в колодце вместе с его телом.
Мои глаза расширяются.
– О господи.
Меня начинает подташнивать. Кто поверит в версию Дэвида при наличии такой улики?
– Но больше всего я ненавижу себя за то, что позволил ей меня шантажировать. Я проявил слабость. Мысль о том, что меня посадят в тюрьму и, хуже того, что мне никто не поверит – что все будут считать, будто я совершил такую ужасную вещь, – парализовала меня. А вдруг смерть Роба была вовсе не случайностью, как она утверждала? Вдруг это она по какой-то причине его убила? Если тело поднимут, будет ли его смерть выглядеть как убийство? Мне было страшно об этом думать. Я оказался в ловушке. Она пообещала мне, что будет хорошо себя вести. Твердила, что мы сможем быть счастливы, что я смогу снова полюбить ее. Сказала, что хочет ребенка. В общем, обещала все, что, по ее мнению, должно было сделать меня счастливым. Это было настоящее безумие. Я и помыслить не мог о том, чтобы привести в этот ад еще и ребенка. Мечты о детях остались в прошлом. В конце концов я смирился с фактом, что в наказание за свою ошибку и свою слабость мне придется всю жизнь жить в этом браке без любви.
Господи, какими же долгими должны были показаться ему эти годы, проведенные с Аделью, когда он балансировал на острие ножа. Мне срочно нужно выпить. Я уверена, что и ему тоже, но с выпивкой нам обоим на ближайшее время придется завязать. Он не может больше прятаться на дне бутылки, а мне необходима ясная голова.
– Но она не могла постоянно удерживать в узде свою душевную болезнь. Она пыталась изображать идеальную домохозяйку, но потом на нее опять находило и у нее случались неконтролируемые приступы ярости на ровном месте.
– Как тогда с Марианной.
– Да, что-то примерно в этом роде, только началось все задолго до этого. Я был совершенно уверен, что она шпионит за мной. Она знала вещи, которых знать никак не могла. Она звонила моим коллегам, с которыми я имел неосторожность слишком сильно, по ее мнению, сблизиться, и оставляла им полные злобы сообщения. Некоторое время она даже работала, но потом, когда я сдружился с женщиной, которая держала цветочную лавку, там случился пожар. Улик, которые однозначно указывали бы на нее, не было, но тех, что были, мне вполне хватило, чтобы догадаться, что это ее рук дело. Из-за ее выходок мне приходилось каждые пару лет менять работу. Мы заключали пакты. Я обещал звонить ей как минимум трижды в день, а она за это соглашалась отдать мне свои кредитные карты. Я обязывался сразу же после работы идти прямо домой, а она отдавала мне свой мобильник. Я готов был на что угодно, лишь бы она прекратила портить жизнь нам – и всем остальным – своим безумием. Она агрессивная и начисто лишенная эмпатии социопатка, я совершенно в этом уверен. У нее есть понятия о том, что такое хорошо и что такое плохо, но они совершенно не совпадают с общепринятыми, а единственный человек, которого она любит, если это можно так назвать, – это я. Она пойдет на все, чтобы устранить любого, кто встанет между нами, и она способна быть очень убедительной. Кто мне поверит? – Он смотрит на меня. – Ты же не поверила. Ты купилась на ее россказни с потрохами.
– Мне так стыдно, Дэвид. Я ненавижу себя.
Я должна рассказать ему о снах. О том, каким образом Адель шпионила за ним. Откуда она все про него знала. Я должна быть честной с ним. Я раскрываю рот, чтобы заговорить, но он не может перестать, его прорвало, и он жестом останавливает меня.
– Это не твоя вина. Она отлично играет свою роль, а я был всего лишь пьяным изменщиком. Зря я вообще заговорил с тобой тогда в баре. Я просто… мне просто хотелось немного счастья. И да, я должен был догадаться. – Он хочет хлопнуть ладонью по столу от досады, но вместо этого стискивает край столешницы. – Я должен был понять это, еще когда она была маленькая. Она еще тогда несла всякую околесицу.
– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я, вся подбираясь.
Наверняка речь идет о снах. Я знаю это. Она любила Дэвида. Ну разумеется, она должна была попытаться поделиться с ним этим.
– Когда мы в первый раз были вместе, мы выпили, и она попыталась рассказать мне, что во сне способна проделывать всякие безумные вещи. Она говорила очень обтекаемо, но звучало это как полный бред. Но хуже всего было то, что, возможно, в этом была доля моей вины, потому что идеи она, похоже, почерпнула из той эзотерической книжонки про сновидения, которую дал ей я, а потом нафантазировала вокруг них. Я посмеялся и решил, что она просто пытается меня заинтриговать, но она расстроилась, что я ей не поверил, и это должно было послужить для меня первым звоночком к тому, что эти ее завиральные идеи не сулят ничего хорошего. Она была слишком взрослой, чтобы списать все это на детские фантазии. Она уже тогда явно демонстрировала признаки формирования серьезного психического расстройства. Сама посуди, кто в здравом уме поверит, что человек может во сне выйти из собственного тела? Это уже что-то из репертуара тех, кто злоупотребляет ЛСД. Так что да, я уже тогда должен был заметить тревожные признаки. По крайней мере, вспомнить о них, когда мы стали старше. – Он устремляет взгляд на меня. – Потому-то я и был так счастлив, когда познакомился с тобой. Ты такая нормальная. – Он снова хватает меня за руки, как утопающий за соломинку. – Без этих дурацких заскоков. Твои кошмары – это всего лишь кошмары, и ты как-то с ними уживаешься. Ты никогда не поверила бы в подобную галиматью. Ты нормальный, вменяемый человек.