В груди будто засело жало. Я потрясенно понял, что у меня все еще есть рука и она двигается. Я нащупал мокрое пятно в центре рубашки и скривился от боли. Я страшно замерз и смутно догадывался, что у меня шок. Я подумал про Фрэнка Уэмбо.
Фрэнк одиннадцать лет работал на заводе компании «Боеприпасы Вортингтона» в городе Плейно, штат Техас. Эта компания производит более сотни видов патронов для охотников, спортсменов и служб правопорядка. Года два назад Фрэнк служил инспектором третьей линии, на последнем этапе контроля качества. Трехуровневая система контроля, а также страх оказаться на скамье подсудимых, если оружие взорвется в руках сотрудника полиции, — гарантия того, что дефектные патроны от «Вортингтона» встречаются не чаще одного на миллиард.
Как бы то ни было, среди полумиллиона патронов калибра 38 мм, произведенных в тот день на «Вортингтоне», один оказался бракованным. А все потому, что в тот момент, когда он проплывал мимо машины, добавлявшей в патроны щепотку пороха, в него заползла муха. Патрон с мухой внутри в тот день проглядели первые два контролера. Фрэнк заметил бы его, но когда на экране появился патрон с дефектом, Фрэнка кто-то окликнул.
По крайней мере так показалось Уэмбо. Он обернулся, но никого не увидел.
Немного поразмыслив, Фрэнк пришел к выводу, что слово «эй» прозвучало только в его воображении, и вернулся к работе. Дефектный патрон упаковали, восемь месяцев спустя продали по каталогу товаров для служб правопорядка, а еще через пол года дефектный патрон попал к детективу Лоуренсу Эплтону (Моргану Фримену).
Еще через год Фримен зарядил вышеупомянутый патрон в свой револьвер и выстрелил мне в грудь. В патроне была только малая часть обычной дозы пороха, так что пробивная сила пули составляла менее десяти процентов от нормы. Поэтому пуля разодрала мне кожу, оцарапала грудину и отскочила.
Я открыл глаза. Навалилась такая страшная усталость, что я уже с нетерпением ждал, когда наконец меня поглотит пламя. Диван полыхал; над ним поднимались клубы черного дыма, языки пламени лизали почерневшую, пузырившуюся обшивку. Если хоть одна искра упадет на ковролин под диваном, пропитанный высокооктановым бензином…
Я пополз на четвереньках. Проклятие, дыма стало так много, что каждое дыхание напоминало попытку втянуть в себя пригоршню тлеющих окурков. Нужно добраться до двери, нужно добраться до двери. Ни черта не видно. Я заметил нечто, похожее на дверь, протянул руку и коснулся гладкого металла. Холодильник.
Значит, я полз ровно в противоположном направлении. Я повернулся и пополз дальше, нащупывая стену рукой. Ковролин занялся. Черт, здесь жарко, словно в аду. Я полз. Полз и полз. А, слава богу, вот и дверь. Я протянул к ней руку.
Снова холодильник.
Кожа пылала. Дом превратился в печь, в домну. Волосы уже горят? Я оглянулся, прищурился; гостиная оранжевым пятном расплывалась у меня за спиной. Сумею я ли я пробраться сквозь нее?
Я почувствовал странные спазмы в груди, понял, что это кашель, прижал голову к линолеумному полу, надеясь найти там пару дюймов свежего воздуха. Как же я устал. Я закрыл глаза.
Люди смертны.
С момента нашего рождения мир отчаянно пытается скрыть от нас этот факт. Вы уже давно выяснили все про секс и Санта-Клауса, но по-прежнему верите, что в последнюю секунду вас спасут, а если нет, то ваша смерть по крайней мере будет не напрасной, что кто-то будет держать вас за руку, кто-то вас оплачет. Общество устроено таким образом, чтобы поддерживать эту ложь; весь мир — огромный шумный кукольный спектакль, который должен отвлечь нас от того факта, что все мы умрем и скорее всего в одиночестве.
Мне повезло, я узнал об этом давным-давно, в крошечной душной комнате за школьным спортзалом. Многие осознают, что они смертны, только в тот момент, когда лежат где-нибудь на тротуаре, ловя последний вдох. Только в этот момент они понимают, что жизнь — как огонек свечи: порыв ветра, несчастный случай, секундная неосторожность — и он погаснет. Навсегда.
И всем плевать. Вы лежите, рыдаете, вопите во тьме, и никто вам не ответит. Вы протестуете против вопиющей несправедливости, а в паре кварталов какой-то парень смотрит баскетбол по телевизору и чешет себе яйца.
Ученые говорят, что есть темная материя — невидимое загадочное вещество, которое заполняет пространство между звездами. Темная материя составляет 99,99 % Вселенной, и ученые не знают, что это такое. А я знаю. Это апатия. Вот она, истина: сложите наши знания о Вселенной и все, что нам небезразлично, и получится крошечная искорка в огромном черном океане пофигизма.
Жар исчез. Звук тоже. Исчезло все, кроме тьмы.
Нет, не так, ведь тьма — это уже что-то, а здесь не было ничего. Может, я умер?
Я снова почувствовал, что покинул свое тело и плыву по мирам — но теперь здесь не осталось ничего, что можно увидеть, почувствовать. Только…
За мной кто-то наблюдал. Я знал, я чувствовал, что на меня устремлен взгляд чьих-то глаз.
Нет, не глаз — одного синего глаза какой-то рептилии. Где-то рядом находилось разумное существо, и я заметил его, а оно — меня, но не так, как люди замечают друг друга, а так, как ученый видит клетку в микроскоп. Для этого существа я был клеткой — крошечной, незначительной точкой в огромном, неизмеримом поле восприятия.
Я пытался почувствовать природу этой рептилии. Добрая ли она? Злая? Безразличная? Я устремил мысли в ее направлении…
БЕГИ.
Я побежал. У меня не было ног, но я бежал, силой воли заставляя себя удаляться от этого существа.
БЕГИ.
Я почувствовал невероятный жар, однако бросился бы и в океан огня, лишь бы уйти от существа, которое скрывала…
…ТЬМА. Теперь меня окружала обычная темнота, знакомая обратная сторона моих век, и жар — такой сильный, что он казался чем-то совсем иным.
Низкий звук. Вой?
Он доносился снаружи. Усиливался. Звук приближающейся машины. Лай собаки.
Назад. Назад!
Кто это сказал?
Ужасный грохот, звон бьющегося стекла, вой металла, Треск ломающегося дерева. Внезапно меня отбросило, затем окатило волной свежего воздуха.
Передо мной возник радиатор автомобиля — моей «хёндай»; символ «Н» застыл в футе от моего лица. Машина дала задний ход, выбравшись из-под обломков, которые еще недавно были западной стеной кухни. Теперь в стене образовался пролом; из него торчали розовые пучки утеплителя и превращенная в лапшу алюминиевая обшивка. Я выкатился из этой дыры, упал на прохладную траву и закашлялся. Я кашлял и кашлял.
И кашлял.
Потом отрубился.
Когда я пришел в себя, мне показалось, что прошло часа два.
А может, пара секунд.
Трейлер за моей спиной превратился в огненный шар. За последние несколько минут смерть уже дважды не смогла одолеть меня: в первом случае ей не хватило всего нескольких дюймов, а во втором — нескольких глотков задымленного воздуха, но я в изнеможении этому даже не обрадовался.
Послышался лай.
Дэвид? Ты жив?
Снова голос ниоткуда. Я с трудом поднялся и увидел, что моя машина стоит футах в двадцати от меня.
За рулем сидела Молли. Я смотрел на нее, наверное, целую минуту. Потом она залаяла, и я снова различил в лае слова.
Голос Джона.
Мне казалось, что глупее истории с сосиской ничего быть не может — но тут я заподозрил, что это не так. Спихнув Молли на пассажирское сиденье, я залез в машину.
Собака озабоченно посмотрела на меня. Нет, это не Молли.
Большими карими глазами на меня смотрел Джон.
Молли залаяла, и я услышал вот что:
Дейв, у нас охренительно большие проблемы.
— Еще бы, комок меха. Кстати, чем ты нажимала на педали?
Слушай, после той ночи кроме меня в живых осталось еще трое — Большой Джим Салливан, Дженнифер Лопес и Фред Чу. Тело не очень хорошо меня слушается, поэтому я мало что знаю — лишь то, что мы вместе, что мы куда-то едем, и как только доберемся до цели назначения, произойдет что-то очень, очень скверное.
— Стой-стой-стой. Джон, так почему ты внутри собаки?
— Ар-р-р… ав!
(Собака чихнула.)
Меня схватил Джастин Уайт — точнее то, что когда-то было Джастином. То есть он завладел моим телом. Когда я в своем теле, то ничего не вижу, зато все слышу. Джастин угнал машину, какой-то грузовик, в котором нашлось место для всех нас. Найди его, Дейв.
— Это машина «Скорой помощи»? Полицейский сказал, что Джастин угнал «скорую» из больницы. Значит, после прошлой ночи выжили четверо, считая Джастина.
— У-у-у…
Нет-нет-нет. Я сказал, что в живых остались трое. Джастин Уайт — неживой. Он ходячий… улей, что ли.
— А кто в нем сидит?
— Гав!
Сука!
Это восклицание привело меня в ступор, и я сидел в замешательстве, пока не заметил, что Молли смотрит мимо меня. Обернувшись, я увидел маленького коричнево-белого бигля, привязанного к одному из трейлеров.
— Джон?
— Ав!
Извини, Дейв. Мой вконец спятивший дедушка не раз повторял, что разговаривать сквозь собаку — совсем не то, что сквозь сосиску. Молли здесь, со мной, и поэтому я вынужден конкурировать с ней за лаялку.
— А куда этот Джастин, или существо Джастин, вас везет?
Еще не договорив, я уже знал ответ: «В Лас-Вегас».
— А что там, в Лас-Вегасе?
— Гав! Р-р-р… ав! Р-р-р…
Видел мультфильм про кролика Багза, где на пол чернила проливают, а потом лезут сквозь них, словно по норе? «Соус» действует примерно так же. Это дыра, она пробивает тебя насквозь. «Соус» превращает людей в дыры и впускает в наш мир червей и прочую дрянь из подвала Роберта. Если зараженные соберутся вместе, то «соус» проделает здоровенную дырищу.
— Черт. Стоит ли спрашивать о том, что появится из дыры?
— Гав.
Не знаю. В любом случае, тем существам, которые оттуда вылезут, нужно будет чем-то питаться.
Я кивнул.
— Точно. А в Вегасе полно заведений с бесплатной закуской.