Гляжу в бинокль. Лишь розовато-зеленая тундра да темно-серые валуны на склонах.
— Вон он!
Анатолий указывает рукой совсем не туда, куда уставился я в бинокль.
— Везет тебе, браток! Да не туда, сюда смотри! Видишь, точка чернеет? Вон, вон!
Кто его знает, какая точка. Вокруг сотни этих черных точек, крапинок, кочек, камней…
— Да вон же, двигается!
И точно — двигается. Вижу! Там, где из лога пробивается ручей и широко разливается по тундре, перемещается какая-то темная фигурка, у которой голова и четыре ноги. Чем она занята, отсюда не разберешь. Постоит на месте, сделает несколько шажков и снова замрет. Может, пасется, а может, просто прогуливается, думает, в какую сторону отправиться.
Сколько ни присматриваемся, больше ни одного овцебыка не видать. Значит, одиночка.
— Попытаемся подъехать поближе, — решает Анатолий — Сначала за той горушкой укроемся, потом во впадинке.
Готовлю аппаратуру: телеобъективы и прочее. Больше всего боюсь, как бы не дала осечки кинокамера. Застопорит — и конец. У камеры этой, как я убедился на долгом опыте общения с ней, всегда полно зловредных умыслов.
Осторожно урча, вездеход ползет по камням.
Кажется, уже недалеко…
Уже вроде бы за тем гребнем…
Уф! Наконец видим его!
Стоит, забравшись по колени в воду, о чем-то размышляет. Стремительный ручей бурлит под ногами, но, вероятно, не мешает ему думать.
К сожалению, не только мы, но и он увидел нас.
И точно из пушки выстрелили. Только расступилась быстрая вода, только скатилось по склону несколько камешков… Можно идти полюбоваться на следы…
Вот тебе и неповоротливое храброе животное.
Я даже не успел поднять аппарат. А уж про то, чтобы щелкнуть, и речи нет…
Обидно. Может, догоним?
— Напрасный труд. Этого зверя ни на каком вездеходе не догонишь. С ним только хитростью можно. Должен он быть в той балочке. Больше негде. Если бы в гору полез, мы бы заметили.
Все предвидит Анатолий. И Дмитрий Владимирович, тоже разбирающийся в привычках овцебыков, полностью с ним согласен.
Но увы…
Крадемся на вездеходе, прячась меж высокими берегами ручья, но когда внезапно выскакиваем оттуда — пусто. Никого в балке нет. Вылезаем из кабины, обшариваем окрестности. Кое-где натыкаемся на свежие следы овцебыков, но самих животных нет как нет. Далеко-далеко пасется в распадке северный олень…
— А счастье было так возможно, так близко…
Анатолий взбирается на холм, осматривается. Глаза у него зорче моего бинокля. Но и он ничего не видит.
Придется ехать домой не солоно хлебавши. Отложить до другого раза. А будет ли у меня он, этот «другой раз»?
Спутники мои решили еще пособирать грибов, а я с горя пошел фотографировать островки пухоноса.
Однако и в этот день не подвело меня счастье, не оставило.
— Только разбрелись мы в разные стороны, глядь — по черноватому склону горы скачут прямо на меня пять овцебыков. Целое стадо! Двое отделяются и, ловко спускаясь по камням осыпи, отправляются в долину, к пухоносу. Скакали-скакали и вдруг остановились без движения. Застыли на месте и не шевелятся. А тройка их сородичей — трюх-трюх — заскочили в ложбинку, где течет ручеек, и вот уже не видно их за берегом.
Что делать? Та пара, что в пухоносе, далековато. Эти ближе. Только там ли они, где скрылись? Решаю, что двое, забредшие в белый островок, еще долго там проторчат, поэтому иду посмотреть на исчезнувшую троицу.
Осторожно карабкаюсь вверх, чуть не ползу по карнизу ложбины, чтобы не увидели они меня. Ручей журчит вовсю. Тем лучше — заглушит звук шагов.
Иду, пробираюсь, а сердце готово из груди выскочить… Другого такого случая не будет!
Подполз к самому краю карниза — стоят! Стоят, милые мои! У самого ручья. Лохматые-лохматые. Густой покровный волос чуть не до земли, розовато-белесым пухом подбитый.
Один — в воде. Ручей бурлит вокруг его короткие; мощных ног, словно вбитых в дно. У всей троицы плоские поначалу, изогнутые и выступающие вперед остриями рога. Оружие впечатляющее. Тот, что стоит в воде, явно грузнее, могучее, два других несколько «грациознее». Самец и две самки. Как их назвать — овцы или коровы? Для овец слишком крупны…
Меня они пока не заметили.
Человеку, начитавшемуся всяких охотничьих рассказов о боях с клыкастым, рогатым и когтистым зверьем, часто кажется, что оно только и ждет случая напасть на своего исконного двуногого врага. Однако это не так, и смею утверждать, никогда так не было. На человека животные не нападают. Следи только, чтобы у них всегда оставался путь к отступлению, и не лезь слишком близко, особенно к тем, которые охраняют свое логово или малышей.
Поскольку в моей встрече с овцебыками все условия соблюдены, приступаю к действиям.
Отползаю от края карниза, безмолвно машу руками своим спутникам — подаю сигнал, мол, вижу! Привожу в готовность номер один всю свою кинофототехнику и лезу обратно.
Но едва начинаю спускаться в ложбину, едва вылетает из-под ног первый камешек, поведение животных внезапно меняется. Неуловимым движением, словно боксеры на ринге, принимают они оборонительную позу. Причем вся троица смотрит в разные стороны — овцебыки прижались друг к другу хвостами. Бык наставил рога на меня, а коровы охраняют его тылы. Значит, я пока для них главная опасность. И против меня наиболее мощный заслон. А в тылу еще никого нет. Товарищи мои только на подходе.
Щелкаю фотоаппаратами — одним, другим, а натура моя преспокойненько позирует. Только бык глаз не сводит, внимательнейшим образом следит за мной, но сам не ворохнется. Стоит как каменный.
Разумеется, это каждый фотолюбитель поймет, стараюсь я подойти поближе. Но вид у моих героев столь благородно-мрачный, что лучше, пожалуй, соблюдать почтительную дистанцию и уважать ту территорию, которую они считают своей и наверняка ринутся защищать от агрессора. Когда же ввел я в действие кинокамеру, наше непрочное перемирие пошатнулось: зажужжал завод, и уставившийся на меня бык, угрожающе пригнув голову и выставив рога, выдул из ноздрей клуб пара, фыркнул и гневно запыхтел.
Я со своей аппаратурой почетно, обдуманно, планомерно, но быстренько ретировался. Отступил подальше. На всякий случай вскарабкался повыше, на береговой откос, уселся там и вновь зажужжал камерой. Бык продолжал сопеть, выпуская из ноздрей пар. Правда, уже менее грозно, но все-таки.
Насмотрелся я на них, нащелкался досыта.
Теперь мне необходимо, чтобы они хоть немного подвигались. Неинтересно же, когда на киноленте такой статичный объект. Ну хоть шажок бы сделали! Свищу, кричу, бросаю в них с берега камешки — не могу расшевелить. Замерли как вкопанные в своей защитной позе и ни с места.
С той стороны ложбины, по склону горы, подходят мои спутники. Кричу им, чтобы пугнули овцебыков. Дмитрий Владимирович и Анатолий орут, машут руками — никакого эффекта. Сталкивают со склона в ручей порядочный валун — еле-еле вдвоем осилили. Шум, грохот — и все по-прежнему: прижавшись друг к другу задами, овцебыки зорко глядят во все стороны и не шелохнутся.
Анатолий заряжает ракетницу, бабахает у них над головами. Ничего… Стреляет еще раз. Бык разворачивается в его сторону, оборонительная позиция нарушается. Может, побегут? Нацелился объективом, но едва камера зажужжала, бык, точно на пружине, возвращается в первоначальное положение, и опять вся тройка как в землю вкопана.
Вдруг животные, так же быстро и четко, как перестроились они для того, чтобы отразить нападение, меняют тактику: прыжками пускаются бежать в гору. Только вздуваются и опадают их длинные шерстяные накидки, прикрывающие сгорбленные спины и крутые бока, да летит из-под ног гравий.
Кто своими глазами не видел, как скачут эти слепленные под мамонта парнокопытные, тот с трудом поверит в их быстроту и ловкость. Легко, грациозно взобрались они вверх по крутой осыпи и довольно скоро исчезли.
Ощущаю себя на вершине блаженства. Удовлетворение, вероятно, не меньше, чем если бы удачно поохотился, скажем, на львов: наконец-то собственными глазами узрел живых свидетелей ледникового периода.
Ветерок едва колышет белые головки пухоноса. Мерно звенит, гудит ручей. Вдали, ограничивая нежно-зеленую тундру, светится вода спокойного залива, а там, еще дальше, за фиордом, синеют горы… Жизнь прекрасна и удивительна!
Торопимся обратно в Баренцбург. Начинается прилив. Устья ручьев, подпираемые морем, затопили уже все островки, по которым недавно бродили чайки. Анатолий умело выбирает броды, и, хотя поток порой едва не заливает кабину, мы с ходу перемахиваем ручьи.
Но вдруг везенье кончилось. Съезжали мы в очередной ручей с довольно крутого берега, уже сунули нос в воду, и тут что-то заскрежетало, зашаталось, и вездеход остановился. Вода через дверцы, через разные дырки в полу начинает набираться в кабину, заливает нам ноги. Мотор заглох. Стало тихо-тихо. Лишь у самых окон журчит вода. Через корму вездехода выбираемся на берег. Машина наша словно пить устроилась: сунула морду в ручей. Соскочили траки. Самим нам их не надеть. А кроме того, и мотор залит.
— Будь ты неладна! — цедит сквозь зубы Анатолий.
Это уже третья непредвиденная остановка. Недаром говорят, бог троицу любит. Вот тебе и победный финал нашего путешествия.
Словами делу не поможешь. Нужен трактор. Больше никто не вытащит. Анатолий забирается обратно в кабину, укладывает все наше имущество на сиденье. Надо думать, что вода не поднимется выше. Пристегивает брезент — на случай, если польет дождь.
И мы топаем по берегу. Домик наших друзей-норвежцев неподалеку. Сообща что-нибудь придумаем…
16
После долгих обсуждений мне разрешено в одиночку подняться на ледник. Вообще-то такое путешествие недопустимо. По меньшей мере следует идти вдвоем. Но времени у меня осталось немного, попутчиков пока нет, а на том леднике, который давно манит меня, сияя в конце Грен-фьорда, я еще не сумел побывать.