Между тем все вышли уже из своего временного приюта, а вместе с другими Ганс вывел и трепещущего Иоганна.
Ночь уже миновала, и когда приступили к поискам фруктов, то недостатка в свете не было.
— Вот то место, где вчера сестра положила плоды для урагана, — вскричал мальчик, подбегая к очень заметному выступу скалы.
— Да, да, но плодов здесь уже нет, — прошептала девочка, со страхом прижимаясь к своей матери, — к этому неизменному убежищу детей всех времен и всех народов.
— Да, их нет здесь, — торжественно проговорил старик, — нет потому, что вчера ночью они взяты отсюда страшным ураганом. Так вот почему я слышал его голос так близко от пещеры, — добавил он, обращаясь к остальным.
Задумчиво стояла пораженная толпа этих наивных детей первобытной природы, окружив маленькую героиню события и, почем знать, может быть, в душе благодаря ее за избавление от грозной опасности минувшей ночи. Во всяком случае, старик, вероятно, высказал общую мысль, когда, подойдя к девочке, произнес, ласково погладив ее по кудрявой головке:
— Ты сделала хорошо, очень хорошо, — может быть, за эти плоды ураган не тронул никого из нас.
На этот раз никто из наших друзей не решился уже сделать какого-либо замечания по поводу всего случившегося и особенно почтительным казался Иоганн, — еще бы, таинственный бог, принявший эту жертву, был слишком грозен, а поклонники его могли оказаться слишком ревностными почитателями; следовательно, при таких условиях благоразумнее всего было бы молчать.
Впрочем, профессор Курц все же не мог воздержаться, чтобы не высказать товарищам своего мнения по поводу этого случая, тем более, что все четверо стояли несколько поодаль от других и не привлекали к себе ничьего внимания.
— Вот вам, господа, пример того, как в древности слагались верования человека. Теперь эти люди, конечно, глубоко убеждены не только в том, что ураган — живое существо, но также и в том, что его можно умилостивлять жертвами! А между тем, я уверен, что жертвенные плоды подхвачены какой-нибудь прожорливой обезьяной.
Как ни был перепуган бедный Иоганн, но эта невинная догадка все-таки возмутила его человеческое достоинство.
— Почему же, господин профессор, непременно обезьяна, да еще и прожорливая? — обиженно возразил он. — Почему же этого не мог сделать просто проголодавшийся, но совершенно приличный человек и даже, может быть, европеец.
— Да, да, дядя, вот видишь, как иной раз могут быть ошибочны научные догадки, — шутливо заметил Ганс. — Ведь этот свирепый бог, принявший вчерашнее жертвоприношение, есть не кто другой, как наш Иоганн!
— Иоганн, — в один голос воскликнули Бруно и Курц с заметным испугом.
— Ради Бога, ни слова об этом, — продолжал ученый. — Ах, с этим малым положительно недалеко до беды! Ну можно ли, милейший, в нашем положении так, очертя голову, бросаться на все съестное!
Первый раз в жизни Иоганн терпеливо сносил упреки своего патрона, не возражая ему ни единым словом, чем тот и не преминул воспользоваться, чтобы произнести глубокомысленное нравоучение.
Однако все случившееся не остановило общего, привычного хода повседневных занятий. Скоро все снова вернулись в пещеру; завтрак был быстро окончен и случайные обитатели этой пещеры мало-помалу начали покидать ее, унося с собой собранные накануне запасы плодов.
Позже других покинули свое временное убежище наши друзья вместе с семейством своего хозяина. Солнце уже взошло над землей, хотя еще и не показывалось из-за цепи горных вершин, когда маленький караван их, нагруженный обильными припасами, двинулся, наконец, в обратный путь, углубившись в прохладную сень девственного леса.
Глава VIIIСемейное горе туземцев и семейное счастье европейцев
орóгой дядя Карл не переставал вести оживленную беседу со стариком, стараясь выведать от него религиозные верования местных жителей, так как знание их, по его мнению, могло избавить европейцев, может быть, от очень крупных недоразумений.
— Хорошо, — говорил он, — я понимаю то, что ты мне сказал. Ураган очень силен, он бывает сердит на людей и на животных…
— Да, и на лес, и на воду и на траву, — добавил старик, — ты же можешь сердиться на камень, когда он помешает твоей ноге сделать верный шаг.
Это сравнение несколько озадачило дядю Карла, однако он нашел лучшим согласиться.
— Да, да, на такой камень буду сердиться и я, и ураган; но если он сердится на одного человека, то зачем же разрушает жилища других!
— А когда ты ударишь ногой муравья, который укусил тебя, разве ты не убьешь других?
— Верно, верно, — снова согласился Курц, — но если ураган сердит на одного человека или на одного зверя, так людям лучше самим убить этого зверя или этого человека, потому что тогда ураган не станет вместе с ними убивать других.
Услышав это удивительное умозаключение, которое впоследствии так дорого обошлось человечеству, старик с большим удивлением поглядел на европейского ученого.
— Боже мой, да что же это ваш дядюшка, с ума сошел, что ли? — в ужасе воскликнул Иоганн, шедший неподалеку с Бруно и Гансом. — Можно ли говорить такие вещи дикарям, которые, может быть, только и ждут благовидного предлога, чтобы потащить нас на какое-нибудь заклание! Ради Бога, Ганс, дернете вы его за рукав.
— Мой милый Иоганн, — серьезно отвечал тот, — разве вы не видите, что дядя носит теперь безрукавку.
— Ах, Ганс, Ганс, неужели же вы можете еще шутить, находясь в таких обстоятельствах!
— Успокойтесь, милый Иоганн, посмотрим сперва, что ответит доисторический мудрец — мудрецу наших времен. Я уверен, что страх ваш совершенно напрасен.
Действительно, подумав с минуту, старик, по-видимому, нашел, наконец, возражение.
— Нет, — сказал он, — ураган силен и сам может убить того зверя, на которого он сердит, помощь людей ему для этого не нужна. Если же он идет не на зверя, а на человека, то все мы должны помогать человеку, а не урагану, потому что тот, кто может убить одного человека, может убить и другого, значит, он враг всех людей, такой же, как и тигр.
— Но как же вы можете помочь человеку, когда его врагом будет страшный ураган? — возразил ученый.
— Так, — уверенно отвечал старик, — как это сделал сегодня ночью я и так, как это сделала вчера вот та маленькая девочка.
— Да, да, — вмешался в разговор и хозяин наших друзей, — все мы живы сегодня потому, что ты и моя дочь сделали вчера все, что нужно было сделать.
— Ну что, дядя, кажется, тебе и на этот раз не удалось просветить своих слушателей, — весело сказал Бруно, — а я именно этого и ожидал от них, так как уверен, что народ этот не испорчен еще никакими вредными предрассудками.
— Пожалуй, что ты и прав, чему я, впрочем, очень рад, так как при таких условиях нам менее опасно предаваться нашим научным исследованиям среди местного населения, которые я рассчитываю повести теперь возможно шире.
— Ну, господа, — вмешался Ганс, — я так же, как и вы, до глубины души тронут добродетелями этого народа, но правду вам сказать, довольно ощутительно скучаю о своем гардеробе, о порядочной постели, да к чему уж лукавить, скучаю я, если сказать правду, и о стряпне нашего милого Иоганна, — и если бы все это имелось у нас в наличности, то я, пожалуй, готов был бы оставаться здесь сколько вам угодно, но согласитесь сами, что наши лиственные одежды, воздушные жилища и очень легкая пища оставляют желать еще очень многого!
— Ах, дорогой Ганс, где вы выучились так верно схватывать самую сущность дела? — восторженно воскликнул Иоганн.
— Понимаю, что ты этим хочешь сказать, — улыбаясь, отвечал дядя Карл, — но не беспокойся, когда ты скажешь мне, что наш плот готов к отплытию, я ни на одну минуту не задержу нашей экспедиции.
— Ну, на этот раз, пожалуй, может случиться именно так, как вы изволите говорить, — почти уверенно заметил Иоганн, с грустной улыбкой оглядывая своих товарищей, едва прикрытых листьями, — укладываться нам долго не придется, и забыть здесь что-нибудь, вероятно, тоже не удастся.
— Ах, Иоганн, Иоганн, да вы оставили бы ваши колкости, хотя бы по случаю того, что все наши страхи по поводу суеверий этого народа оказались совершенно напрасными, — укоризненно заметил Бруно.
— Ну, это открытие доказывает только то, что наша «археология», попросту говоря, ошиблась, — мрачно возразил Иоганн, — и правду сказать, мне очень бы хотелось знать, — когда именно это случилось: вчера ли, когда эту ватагу считали чуть не людоедами, или сегодня, когда они вдруг превратились в невинных барашков. Конечно, всякая наука может иной раз ошибиться, — у меня тоже не всегда выходит блюдо в блюдо, только, правду сказать, я даже и по ошибке не хочу очутиться в желудке допотопного человека.
— Любезнейший Иоганн, — начал было дядя Карл с видом необычайного достоинства, но так как такое «любезное» начало не предвещало ничего доброго, то братья всеми силами постарались перевести разговор на другой предмет, что им и удалось после некоторого усилия.
Погрузившись в планы касательно постройки плота и в проекты предстоящей близкой переправы, наши друзья и не заметили, как прошли свой недлинный путь и очутились, наконец, на той самой прогалине, где стояла, или лучше сказать, висела хижина их приветливых хозяев.
Но увы, напрасно всматривались они со всевозможным вниманием в листву огромного дерева, которое по-прежнему возвышалось в центре поляны, — воздушного жилища нигде не было видно, оно исчезло без следа, а если бы европейцы и сомневались еще в этом, то тяжелые вздохи их старших спутников и слезы на глазенках детей недолго бы оставляли их в заблуждении. Молча, понурив головы, глядело это семейство на то место, где некогда было их жилище, в безмолвии перенося горе, выпавшее на их долю.
Тяжело было и нашим друзьям смотреть на эту печальную картину.
— Ах, господа, — говорил Бруно, обладавший особенно мягким сердцем, — подумайте, ведь как ни проста была эта хижина, а ведь наверное, у каждого из этих ребятишек был в ней свой любимый, уютный уголок, который потерян теперь для них навсегда; да и старшим, судя по их убитому виду, будет стоить, вероятно, немалых трудов возобновление этого нехитрого сооружения. Неужели же мы не поможем этим добрым людям, которые успели уже так много сделать для нас самих?