В глубине ноября — страница 13 из 17

Филифьонка взглянула на пожухлые стебли и скривила нос.

— Бактерий к себе в кухню не пущу, — отрезала она.

— Но это же клён! Я их вымыл в тазу, — не сдавался Староум.

— Бактерии любят воду, — заметила Филифьонка. — Вы приняли лекарства?

— Ты правда считаешь, что на празднике кому-то нужны лекарства? — высокомерно воскликнул Староум. — Я про них забыл. И знаешь, что ещё случилось? Я снова потерял все свои очки!

— Поздравляю, — сухо сказала Филифьонка. — Предлагаю отнести букет прямо в шкаф. Так будет веселее.

И она с лёгким стуком закрыла дверь.


18


Фонарики горели, красные, жёлтые и зелёные, и мягко отражались в оконных стёклах. Гости заходили в кухню, торжественно приветствовали друг друга и рассаживались за столом. Один только Хемуль отставил свой стул в сторонку и объявил:

— Мы собрались, чтобы провести тихий семейный вечер. Прошу разрешения начать его стихотворением, которое я сочинил специально для этого случая. Я посвящаю его Муми-папе.

Хемуль взял лист бумаги и начал читать громко и растроганно:

О друг мой! Счастье — в чём оно, скажи?

В пожатье лап, в негромком разговоре…

И я, покинув лес и камыши,

На волю отдаюсь бушующего моря.

Что наша жизнь, мой друг? Она лишь сон,

Она подобна зыбкому потоку.

Вот так и я неведомо куда

Бреду своей тропою одинокой.

От пестроты и шума я устал,

Хочу отдать концы и в лапах сжать штурвал![1]

Хемуль, Муми-долина, декабрь

Все захлопали.

— «На волю отдаюсь бушующего моря», — повторил Староум. — Хорошо сказано. Именно так говорили, когда я был маленьким.

— Погодите, — попросил Хемуль. — Хлопать надо не мне. Давайте полминуты помолчим в знак уважения к семейству муми-троллей, которое мы имели честь знать. Мы питаемся их едой — точнее, тем, что от неё осталось, мы живём в созданной ими атмосфере радости и дружелюбия. Минута молчания!

— Ты говорил, полминуты, — буркнул Староум и принялся считать секунды.

Все встали и подняли бокалы. Это был серьёзный момент.

— Двадцать четыре, двадцать пять, двадцать шесть… — считал Староум, к вечеру у него что-то устали ноги. Вообще, это должны были быть его собственные секунды, торжество ведь устроили в честь него, а не муми-троллей. И живот болел не у них. Староум досадовал на предка, который не соизволил прийти вовремя.

Сразу после того, как гости отдали дань уважения муми-троллям, послышалось тихое пощёлкивание откуда-то из-под кухонного крыльца. Как будто бы кто-то полз по стене. Филифьонка метнула взгляд на дверь, засов был закрыт. Она встретилась взглядом с хомсой. Оба подняли носы и принюхались, но ничего не сказали.

— Поднимем бокалы! — воскликнул Хемуль. — За дружбу!

Все отпили по глотку из бокалов, маленьких и изящных, с ножками и завитушками по краю. После этого можно было рассаживаться.

— А теперь, — объявил Хемуль, — пусть продолжит программу самый незаметный из нас. Это ведь справедливо, чтобы последние стали первыми, а? Хомса Киль!



Хомса открыл свою книгу где-то в конце. И прочитал очень тихо, останавливаясь перед длинными словами:

«Страница двести двадцать семь. Лишь в исключительных случаях существо, подобное тому, которого мы пытаемся реконструировать, сохраняет свою травоядность в физиологическом смысле этого слова, тогда как его отношение к внешнему миру, если можно так выразиться, наращивает свою агрессивность. В вопросе повышения чутья, скорости, силы и других охотничьих инстинктов, свойственных травоядным, никаких изменений не происходит. Зубы имеют плоскую жевательную поверхность, когти рудиментарны, зоркость низкая. Объём же существа, как следует отметить, увеличился в степени, неминуемо вызывающей затруднения у того, кто за тысячелетия привык влачить свою жизнь в трещинах и расщелинах. Мы не можем скрыть своего изумления перед данной формой развития, объединяющей в себе все внешние признаки травоядного с замкнутым образом жизни и одновременно обладающей совершенно необъяснимой агрессивностью».

— Чем-чем? — переспросил Староум. Во время чтения он сидел, приставив руку к уху. Уши не подводили его, если он заранее знал, что собеседник собирается сказать, — а так почти всегда и бывало.

— Агрессивностью, — громко повторила Мюмла.

— Не ори, я не глухой, — машинально отозвался Староум. — И что это такое?

— Это когда кто-то злится, — пояснила Филифьонка.

— Ага, — кивнул Староум. — Тогда я всё понял. Ещё кто-нибудь хочет что-нибудь прочесть или мы перейдём, в конце концов, к программе?

Староум начал всерьёз беспокоиться за предка. Может, у него устали ноги и он не смог одолеть лестницу. Может, обиделся или просто заснул. «Вечно что-нибудь да произойдёт, — с раздражением думал Староум. — Как только им стукнет сто лет, они становятся совершенно невыносимы. Да ещё и невоспитанны…»

— Мюмла! — провозгласил Хемуль. — Разрешите объявить — Мюмла!



Мюмла скромно и задумчиво вышла на середину комнаты. Волосы у неё доходили до колен и вымыты были на славу. Она быстро кивнула Снусмумрику, и тот заиграл. Он играл медленно, Мюмла подняла руки и закружилась на месте мелкими сомневающимися шажками. «Шуу-шуу, тиде-лиде», — пела гармоника, и постепенно звуки выстроились в весёлую мелодию, Мюмла танцевала всё быстрее, кухня наполнилась движениями и звуками, длинная рыжая грива металась, точно летучее солнце. Как было весело, как красиво! Никто не заметил, что Существо, тяжёлое и бесформенное, обошло вокруг дома раз, другой, не зная само, чего хочет. Гости притопывали в такт и подпевали «тиде-ли, тиде-ла», Мюмла сбросила сапожки и уронила на пол шарф, бумажные гирлянды покачивались от тепла печи, все захлопали, и Снусмумрик закончил мелодию на самой высокой ноте! Мюмла гордо засмеялась.

Все закричали:

— Браво, браво!

Хемуль сказал с неприкрытым восхищением:

— Огромное спасибо!

— Не стоит благодарности, — ответила Мюмла. — Я просто не могу без танцев. Вы тоже должны потанцевать.

Филифьонка вышла вперёд и заметила:

— Когда кто-то не может без танцев и когда кто-то должен потанцевать — это разные вещи.

Все взялись за бокалы, решив, что Филифьонка собирается сказать речь. Но продолжения не последовало, и гости запросили ещё музыки. Староума всё это больше не интересовало, он сидел и комкал свою салфетку, и комочек становился всё меньше и твёрже. Совершенно очевидно — предок обиделся. Почётному гостю на торжество полагается эскорт, так было принято в старые времена. Безобразно они поступили.

Староум неожиданно поднялся и оттолкнул стол.

— Безобразно мы поступили, — объявил он. — Мы начали торжество без приглашённого гостя и не помогли ему сойти по лестнице. Вы слишком поздно родились и ничего не понимаете в хороших манерах! Вы даже шарады никогда не видели! Что это за программа без шарад, я вас спрашиваю? Послушайте-ка, что я вам скажу! Смысл программы — показать лучшее, что у тебя есть, и я собираюсь показать вам своего друга-предка! Он не устал. У него не болят ноги. Он просто рассердился!

Пока Староум вещал, Филифьонка принялась беззвучно разносить горячие бутерброды. Староум взглядом провожал каждый бутерброд до тарелки, говорил всё громче и громче и наконец закричал:

— Ты испортила мне всю программу!

— О, прошу прощения, — отозвалась Филифьонка, — но они ведь тёплые, только что из печи…

— Ну хорошо, возьмите их с собой, возьмите уже, возьмите, — нетерпеливо проговорил Староум. — Но держите за спиной, чтобы он ещё сильнее не разобиделся. И бокалы тоже берите, чтобы поднять за его здоровье.


Филифьонка держала бумажный фонарь, а Староум открыл шифоньер и низко поклонился. Предок поклонился в ответ.

— Не хочу их тебе представлять, — сказал Староум. — Ты всё равно забудешь, как их звать, да это и не важно.

Он протянул свой бокал к бокалу предка, послышался лёгкий звон.

— Ничего не понимаю, — фыркнул Хемуль.

Мюмла пнула его по ноге.

— Вы тоже должны с ним чокнуться, — сказал Староум и отступил в сторону. — Эй, куда это он подевался?

— Мы для этого слишком молоды, — торопливо сказала Филифьонка. — Он может рассердиться.

— Лучше мы крикнем «ура» в его честь, — предложил Хемуль. — Раз-два-три: ура, ура, ура!

Когда все вернулись в кухню, Староум заметил Филифьонке:

— Ты, кстати, не такая уж и молодая…

— Да-да, — рассеянно откликнулась Филифьонка. Она подняла длинную морду и принюхалась. Удушливый запах, отвратительный запах распада. Филифьонка взглянула на Киля. Он отвёл глаза и подумал: «Электричество».

Приятно было снова вернуться в тёплую кухню.

— Теперь я хочу фокусов, — заявил Староум. — Может тут кто-нибудь достать кролика из моей шляпы?

— Нет. Теперь будет мой номер, — с достоинством сказала Филифьонка.

— Я знаю, что сейчас будет, — закричала Мюмла. — Эта её ужасная история про то, как один из нас вышел из комнаты, и его тут же сожрали, а потом пошёл следующий, и его сожрали тоже…

— Сейчас будет теневой спектакль, — сказала Филифьонка, ни на кого не обращая внимания.

Она встала перед печью и повернулась к публике. Спектакль назывался «Возвращение». Филифьонка повесила простыню на перекладину для сушки хлеба под самым потолком, позади простыни поставила на дровяной ларь кухонную лампу и по очереди задула все свечи.

— И когда снова зажжётся свет, последний из них окажется съеден, — заметила Мюмла себе под нос.

— Ш-ш, — шикнул на неё Хемуль.

Филифьонка исчезла за простынёй, простыня светилась, большая, белая, все смотрели и ждали. Тихо, словно шёпотом, заиграл Снусмумрик.

По белой простыне заскользила тень, чёрный силуэт — лодка. На носу сидел кто-то очень маленький с похожей на луковку причёской.

— Это Мю, — поняла Мюмла. — Один в один. Хорошо сделано.