— Давай к рулю, — велел Снусмумрик.
— Нет, нет, нет, — прошептал Хемуль и отчаянно замахал лапами, от резкого движения в желудке опять открылась пробоина, и всё это невыносимое море, казалось, перевалилось на другой бок.
— Давай к рулю, — повторил Снусмумрик. Он поднялся и перебрался на среднюю банку. Руль беспомощно заболтался сам по себе — кто-то должен его взять, какой ужас, — Хемуль двинулся к корме, он спотыкался и пошатывался над банками и наконец вцепился в руль посиневшими лапами, парус бился в истерике, просто какой-то конец света! А Снусмумрик сидел себе и смотрел на горизонт.
Хемулю было так плохо, что он совсем не мог думать и правил инстинктивно, и вдруг оказалось, что он умеет управлять лодкой, парус наполнился ветром, и лодка ровно заскользила вдоль побережья на высоких волнах.
«Меня не тошнит, — осознал Хемуль. — Когда я крепко-крепко держусь за руль, меня не тошнит».
Желудок успокоился. Хемуль жадно смотрел на нос лодки, который поднимался и опускался на волнах, поднимался и опускался, пусть так идёт и дальше хоть до самого конца света, только пусть меня больше не тошнит, пусть мы даже утонем, только бы меня не вырвало… Хемуль не смел шевельнуть ни одной мышцей, не смел гримасничать, не смел даже думать, он только глядел и глядел на подпрыгивающий нос лодки, а лодка отчаянно летела всё дальше и дальше в открытое море.
Хомса Киль помыл посуду и застелил Хемулеву постель. Он собрал из-под клёна доски и спрятал их за сараем и теперь сидел за кухонным столом, прислушивался к ветру и ждал.
Наконец из сада донеслись голоса — Снусмумрик с Хемулем вернулись. Хомса услышал шаги на кухонной лестнице, и Хемуль ввалился в кухню и сказал «привет».
— Привет, — откликнулся хомса. — Сильный ветер?
— Практически шторм, — ответил Хемуль. — Суровая погодка.
Хемуль всё ещё был зеленоват с лица и дрожал от холода, он снял сапоги и носки и повесил их сушиться у печки. Хомса налил ему кофе. Они сидели друг против друга за столом, и обоим было неловко.
— Я вот думаю, — проговорил Хемуль. — Я вот думаю, не пора ли мне наконец вернуться домой. — Он чихнул и добавил: — Кстати, это я был у руля.
— Ты, наверное, скучаешь по своей лодке, — пробормотал хомса.
Хемуль надолго замолчал. Когда он снова заговорил, на физиономии его отразилось явное облегчение.
— Знаешь, — начал он. — Я тебе кое-что скажу. Сегодня я впервые в жизни вышел в открытое море!
Хомса не поднимал глаз, и Хемуль спросил:
— Ты что, совсем не удивлён?
Хомса покачал головой.
Хемуль встал и принялся мерить шагами кухню, он был очень расстроен.
— Ходить под парусом — это просто ужасно, — признался он. — Мне было так плохо, что хоть концы отдай, и очень страшно!
Хомса посмотрел на Хемуля и сказал:
— Неприятно, наверно.
— Вот именно, — согласился Хемуль. — Но главное, Снусмумрик ничего не заметил! Он считает, что я хорошо держался по ветру, что у меня хорошая хватка, представляешь? И теперь я понял, что не хочу никаких парусов. Разве не странно, а? Я вдруг осознал, что в жизни больше не пойду под парусом. — Хемуль поднял морду и от души расхохотался. Потом он с чувством высморкался в кухонное полотенце и добавил: — Ну вот я и согрелся. Как только носки с сапогами высохнут, отправлюсь в путь. Ох и кавардак, наверное, дома! Придётся навести порядок.
— Устроишь уборку? — спросил Киль.
— Нет, конечно! — воскликнул Хемуль. — Организую других. Ведь мало кто понимает, как всё должно быть устроено, и может обойтись без хорошего совета!
Прощались, как всегда, на мосту. Носки и сапоги у Хемуля высохли, и он готов был к дороге. Ветер ещё не стих, он трепал Хемулевы жидкие волосы, а сам Хемуль не то подхватил насморк, не то расчувствовался.
— Это моё стихотворение, — Хемуль протянул Снусмумрику листок бумаги. — Я записал его на память. Ну, то, «Счастье — в чём оно, скажи?», помните? Удачи, и передавайте привет муми-троллям. — Он махнул лапой и зашагал прочь.
Уже на другой стороне моста его бегом догнал хомса Киль:
— А что ты сделаешь с лодкой?
— С лодкой, — повторил Хемуль. — И верно, лодка.
Он задумался и наконец сказал:
— Я подожду, пока не повстречаю кого-нибудь подходящего.
— Кого-нибудь, кто мечтает о парусах, — уточнил Киль.
— Да нет, — покачал головой Хемуль. — Просто кого-то, кому нужна лодка.
Он снова помахал лапой и вскоре исчез среди берёз.
Хомса глубоко вздохнул. Вот и ещё одним меньше. Вскоре долина станет пустой и прозрачной, как стеклянный шар, и будет принадлежать только муми-троллям и ему, хомсе Килю. Проходя мимо Снусмумрика, он спросил:
— А ты когда уходишь?
— Посмотрим, — ответил Снусмумрик.
21
Хомса Киль в первый раз зашёл в мамину комнату. Комната была белая. Хомса набрал в кувшин воды и разгладил вязаное покрывало. Филифьонкину вазу он поставил на ночной столик. У мамы на стенах не было картин, а на комоде стояло только блюдечко с булавками, пробками и двумя круглыми камушками. На подоконнике хомса нашёл перочинный нож.
«Мама забыла, — подумал он. — Она всегда выреза́ла им кораблики из коры. Но может, у неё есть другой».
Хомса открыл оба лезвия, большое и маленькое, они совсем затупились, а шило сломалось. У ножа были, кроме лезвий, ещё ножницы, но ими мама, похоже, редко пользовалась. Хомса сходил в сарай, наточил нож и положил его обратно на подоконник.
Погода стала мягче, задул юго-западный ветер.
«Это муми-ветер, — подумал хомса. — Я знаю, они всегда любили зюйд-вест».
Облака медленно громоздились над морем, всё небо потяжелело от облаков, и видно было, что они полны снега. Через пару дней все долины укроет зима. Она долго выжидала, но теперь настал её час.
Снусмумрик стоял у палатки и чуял запах расставания и готов был пуститься в путь. Скоро долина запахнёт свои двери.
Спокойно и медленно Снусмумрик вытащил из земли колышки и свернул палатку, затушил угли. На этот раз он не спешил.
Кругом было чисто и пусто, и только прямоугольник пожелтевшей травы мог ещё рассказать о том, где жил Снусмумрик. Завтра и эту траву укроет снег.
Снусмумрик написал письмо Муми-троллю и положил в почтовый ящик. Собранный рюкзак ждал на мосту.
На рассвете Снусмумрик отправился за своими пятью тактами на берег. Он пробрался через водоросли и коряги на песок и подождал. Они пришли сразу и оказались ещё красивее и проще, чем он думал.
Снусмумрик вернулся к мосту, песнь дождя становилась всё ближе, ближе, он забросил на плечи рюкзак и направился к лесу.
В тот же вечер в стеклянном шаре зажглась едва заметная, но уверенная точка. Это муми-семейство повесило на мачту фонарь — они возвращались домой, чтобы заснуть до весны.
Зюйд-вест не унимался, высоко в небе громоздились облака. Повеяло чистым, пустым запахом снега.
Найдя пустое место от палатки, хомса не удивился. Наверное, Снусмумрик догадался, что Киль хочет встретить муми-семейство в одиночку. На мгновение хомса задумался — неужели Снусмумрик знает все тайны на свете? — но лишь на мгновение. Потом хомса Киль снова стал думать о себе. Он так сильно мечтал о встрече с семейством, что даже устал. Всякий раз при мысли о маме у него начинала болеть голова. Мама стала такой совершенной, такой мягкой и утешительной, что это невозможно было вытерпеть — большой круглый гладкий шар без лица. Вся Муми-долина утратила реальность, дом, сад и река превратились в кулисы театра теней, и хомса уже не мог отличить настоящее от того, что сам придумал. Из-за того что ему приходится так долго ждать, он разозлился. Он сел на кухонное крыльцо, обхватил колени руками и зажмурил глаза, большие странные картинки теснились в его голове, и ему вдруг стало страшно. Он вскочил и бросился бежать, он пробежал мимо огорода, мимо мусорной кучи прямо в лес, вокруг вдруг сделалось темно — он прибежал на пустырь, в тот некрасивый заброшенный лесок, про который говорила Мюмла. Здесь царил вечный полумрак. Тощие деревья стояли тревожно, навытяжку, ветвям не хватало места. Земля была похожа на влажную кожу. Единственным ярким пятном был гриб-рогатник, он тянул из темноты свои оранжевые пальцы, а у корней деревьев столпились мощные бархатные трутовики, белые и кремовые. Это был какой-то другой мир. Для него у хомсы не было ни картинок, ни слов — кто захочет придумывать такое? Никто никогда не искал сюда дороги, не присаживался отдохнуть под этими деревьями. Здесь только бродили, исполнившись мрачных мыслей, — это был лес дурного настроения. Хомса успокоился, как-то собрался. С огромным облегчением он почувствовал, что мучившие его образы исчезли. История о Муми-долине и счастливом семействе поблекла, растаяла, и мама растаяла, сделалась безликой, и он не помнил уже, как она выглядела.
Хомса пошёл по лесу дальше, он пригибался под ветками, полз, спотыкался, ни о чём не думал и был пуст, как стеклянный шар. Сюда мама приходила, когда уставала, злилась, обижалась, хотела побыть одна, бесцельно бродила в вечных сумерках, погружённая в свои грустные мысли… Киль увидел совсем другую маму, настоящую. Он вдруг задумался — из-за чего она грустила и чем можно было ей помочь.
Лес поредел, и показались серые горы, изрезанные глубокими топкими лощинами до самых вершин, где гора становилась высокой и голой. Здесь не было ничего, кроме ветра. На огромных небесах громоздились гигантские белые облака — тут всё было большое. Хомса Киль оглянулся, но долина отсюда казалась лишь еле заметной тенью. Тогда он посмотрел на море. Море распахнулось перед ним — серое, в гладких белых полосках пены до самого горизонта. Киль повернулся носом к ветру и сел ждать. Теперь он снова мог ждать.
Муми-троллям дул попутный ветер, и они держали курс прямо на побережье. Они приплыли с какого-то острова, где Киль никогда не бывал и которого даже с горы не было видно. «Может быть, им хотелось остаться там, — подумал он. — Может, теперь они будут рассказывать себе о нём, перед тем как уснуть».