НОВОСЁЛЫ В ТАЙГЕ
1
Всего их было сто один — в Красноярске добавилась группа ленинградцев. Вася, по-прежнему помогавший Дмитрию, сосчитал, что на партию приходится две тысячи один год жизни.
— Две тысячи один на сто одного! И если бы не Чударыч, так вовсе здорово, он за трех тянет!
Настоящей фамилией Чударыча была Чударов, но он так привык к прозвищу, что сам представлялся: «Иннокентий Чударыч». Этот забавный старичок — растрепанный, редкозубый и смеющийся — приковылял с чемоданом на пристань и упросил новоселов взять его с собой: собирался на Север, но теперь тянет на их строительство, народ туда, по всему, подобрался — орлы! Дмитрий объяснил, что он не вербует пожилых, нужно бы списаться с отделом кадров, чтоб поездка не вышла напрасной. Чударыч успокоил его: откажут, что же, жаловаться не станет, возьмет барахлишко и подастся прочь. Дмитрий, пожав плечами, показал старику на берег, забитый навербованными — пристраивайся, где понравится.
Первым на Чударыча обратил внимание Георгий.
— Батя! — закричал он, когда старик брел мимо. — Ты тоже по комсомольскому набору? Выберем тебя в секретари.
Чударыч, поставив чемодан, засмеялся.
— В бюро! В бюро выбирайте!
Его незлобивость покорила всех. Георгий очистил старику место около себя, предложил чаю. Чударыч пил чай, Георгий подшучивал.
Шутки его рассердили Лену. Она сменила зеленое платье на красное, такое же модное и неудобное, но с характером не рассталась. Георгий ей не понравился при первом знакомстве. Она сверкнула на него глазами и сказала, что нет более отвратительного, чем потешаться над старыми.
— Потушите фары, Леночка! — посоветовал Георгий. — Нарушаете правила уличного движения — мчитесь на беззащитного прохожего с полным светом. И вообще отворачивайтесь — так удобнее разговаривать.
— Пошло и грубо, как и все ваши шутки! — Она быстро отошла.
Георгий крикнул вслед:
— Что на подъеме, что на скате жизни — важна живость характера. Не так, батя?
Он громко, чтобы Лена слышала, пропел:
Я не знаю, как у вас,
А у нас в Киргизии
Девяносто лет старуха —
Командир дивизии.
С этого дня Георгий при встречах с Леной напевал частушки о воинственной старухе. На пароходе они встречались по два раза в час то на палубе, то у буфета, то в салоне. Лена, увидев Георгия, поворачивалась спиной, куда бы ни шла. Он сообщил своим, что жизнь входит в норму, один враг у него появился, скоро определятся и остальные.
— Без врагов скучно, — говорил он. — Врага нужно подбирать с любовью и пониманием. Лучшие враги — женщины. Они ненавидят страстно, преданно и безгранично, а главное — не из-за чего. Жизнь с врагами ярка и сногсшибательна.
После двухдневного плавания по Енисею пароход высадил завербованных в устье таежной речушки Лары, дальше надо было плыть на катере. На Ларе покачивались лишь две рыбацкие лодчонки. На стрелке стояли три избушки, радиокабинка и перевальный склад — все это именовалось поселком Боровое. Дмитрий вызвал Рудный и узнал, что катер прибудет на другие сутки, управление стройки советовало организовать ночевку на берегу.
Берег поднимался крутой стеной, к обрыву подступала лохматая тайга. Расчищенный кусочек земли тесно забили строения, между ними с трудом можно было пройти. Вещи свалили на полоску песчаного пляжа, здесь же пришлось размещаться на ночлег. Выгрузка шла при жарком солнце, песок скрипел под ногами — место сгоряча показалось отличным. Но Дмитрий хмуро оглядывал развалившихся у воды парней и девушек.
— Нужны костры, — сказал он Васе. — Ночью холодно. А к закату нападет гнус. Я достану на складе топоры.
Вася с Игорем полезли на обрыв. За ними поднялись другие, в тайге послышался шум падающих деревьев. Вскоре дровосекам пришлось убедиться, что гнус не собирается ожидать вечера. В тайге стоял звон от мошкары, только у воды, где тянул ветерок, было легче. Девушки вскрикивали, роняя охапки валежника, парни ругались и бросали срубленный сухостой. Над головой быстро образовывался плотный шар насекомых. У Дмитрия нашелся флакон с отвратительно пахнущей жидкостью, он предлагал ее уходившим наверх. Флакон опустел, в носу свербило от вони, но если девять десятых гнуса и отшатывались от намазанных, то остальных, нападавших с той же яростью, вполне хватало, чтоб отравить жизнь. Девушки первые придумали надежную защиту. Они надевали перчатки, укутывались в шали, как на морозе, лишь глаза поблескивали в щелках. Парни накладывали на голову полотенца, сверху напяливали кепку — концы полотенца болтались на груди, прикрывая лицо и шею.
— Теперь мы — арабы! — кричал Вася, носясь по берегу. — А знаете, братцы, бедуины ходят в покрывалах не от солнца, а от комарья. Верное противомоскитное средство.
Дмитрий скоро сам признал, что вонючей жидкостью гнуса не прогнать. Он тоже полез в чемодан за полотенцем. Худенький Игорь дольше всех не уступал. Он бегом взбирался по обрыву, тащил стволы чуть потоньше его самого и, потный, только отмахивался, когда руки были свободны. С ним всюду несся звенящий рой, облекавший его, как скафандр. Игоря убеждали закутаться, он отказывался — у него кожа толстая, такую кожу комару не прокусить, а тут даже не комар — мошка. Вася потерял терпение и закричал:
— Сейчас же бери полотенце! Терпеть не могу, когда выставляются!
Костры были сооружены как раз вовремя. Ветерок, тянувший с реки, вдруг оборвался, и лесная мошкара ринулась вниз. Теперь и у воды звенело тонким звоном, воздух посерел, словно от пыли, можно было глядеть на солнце, не моргая. Насекомые набивались в рот и нос, их приходилось выкашливать и вычихивать. Люди жались к кострам, чуть не влезали в дым. Вася с товарищами таскали ведрами воду из реки и лили ее на дрова, чтобы было больше дыма. Густая синева затянула берег, оттесняя разъяренную мошку.
— Вот до чего довели твои причуды, — кашляя от дыма, сказала Светлана Вале. — За час выпили литр крови, а что дальше? Подумать не могу — в Норильске асфальтированные улицы! Там этой пакости и в помине нет!
Валя вдвойне страдала — за подругу и за себя. Она прижалась к Светлане — так, обнявшись, они молча сидели перед чадившим и парившим костром. Потом Светлана вспомнила, что они с утра не ели, и полезла в сумку.
2
Вечер накрывал землю широкой чашкой темнеющего неба. В чашке засветились дырочки звезд, и стало совсем темно. Лишь на северо-западе долго не умирал закат, отчеркиваясь на горизонте зубчатыми пиками лиственниц. Сперва он ярко пылал в сумерках, потом тлел глухим жаром в ночи, под конец змеился зеленоватой лентой. С реки потянуло холодом, гнус притих. Усталые новоселы засыпали у притушенных костров, прижимались друг к другу, чтобы было теплее. Георгий, лежа на спине, с любопытством оглядывал раскинувшийся кругом дикий мир. Спать на воздухе ему доныне не приходилось. Оказывается, это было не так уж плохо.
— Небо — дуршлаг, — определил он вслух. — А мы — макароны, высыпанные в кучу.
Сравнение так ему понравилось, что захотелось порадовать им других. Справа лежал брат, слева — Вера. С братом разговаривать было бесполезно, тот поднимал вверх глаза, только если с крыши валился кирпич. Георгий растолкал съежившуюся в жиденьком пальтеце Веру.
— Жора! — сказала она с сонной печалью. — Где макароны? Холодно же, умираю!
— Не умрешь! — пробормотал он. — Как-нибудь проскрипим до утра.
Вскоре и он почувствовал холод. Они с братом лежали в кашемировых плащах, прорезиненная ткань не держала тепла. Георгий достал свое коверкотовое пальто и половиной его накрыл Веру. Вера распрямилась, задышала ровнее, щека ее прижималась к его плечу. Он поцеловал ее в висок, затем коснулся губ. Вера, проснувшись, оттолкнула его.
— Не смей! Терпеть не могу, когда нахальничают.
— А что плохого? Я же от души!
Она проговорила еще сердитей:
— Говорю, не смей! А то позову Дмитрия. Очень надо, чтоб обо мне плохо говорили!
— Не психуй, все спят!
Некоторое время они лежали молча. Сон слетел с Веры, как сброшенный. Она ворочалась на песке, потом сказала с досадой:
— Я думала, ты самостоятельный… А ты вон — украдкой подбираешься!
Он понял, что надо оправдываться.
— Ладно, не сердись. Не нравится, не буду. Только это нахальство: лежать около такой девушки и не оказать уважения. Я же не колода…
— Тише! Всех разбудишь!
Она подняла голову. Среди не ясно дымивших костров вповалку лежали спящие новоселы. Вера, успокоенная, опустилась. Он предложил:
— Пройдемся по берегу. Поговорим…
Она раздумывала, спать ей уже не хотелось. Он продолжал упрашивать, коснулся рукой ее плеча, она оттолкнула руку и снова прислушалась. Все лежали как лежали. Тогда она шепнула:
— Только недалеко, тут волки.
— Не волки, а бурундуки, — поправил он. — Популярный сибирский зверь. Он не смертельный.
— Как ты громко говоришь, — сказала она с осуждением.
Они шли у самой реки, чтоб не натолкнуться на спящих. Георгий раза два попадал ногой в воду и тихо ругался. Метров через пятьдесят Вера отказалась идти дальше.
В этом месте люди лежали не так густо, за ними простирался пустой берег.
— Что за охота болтать около спящих, — уговаривал Георгий шепотом. — Обязательно кто-нибудь выкатит бельмы. А потом пойдут нехорошие разговоры о ночной прогулке.
Ему удалось убедить ее и на этот раз, они прошли еще шагов сто. Здесь узенький пляж превращался в тропку, береговой обрыв вплотную нависал над рекой. Вера уселась на камень. Она скорей умрет, чем отойдет хоть на метр, впереди дикая тайга. Георгий присел около и накрыл Веру своим пальто. Минуту они молчали, молчание было заполнено звоном крови в ушах, плеском волн и ночными шорохами. Георгий оглянулся — вдали смутно чернели усыпавшие песок тела, от костров тянулись мерцающие ленты дыма. Георгий засмеялся.
— Лежбище новоселов. Звучит здорово, правда?
От камня исходила широкая, накопленная за день теплота. Вера положила голову на плечо Георгия. Небо тысячами бессмертных глаз сверкало на маленькую, заросшую щетиной тайги землю. Вера еще не видела таких ярких звезд, ее охватил страх.
— Как их много! — прошептала она. — И как они светятся! Они же всегда были маленькие и тусклые!
Георгий тоже осматривал небо.
— Это потому, что мы их по-настоящему не видели. В городе нет стоящих звезд, они сохранились только в глухих углах.
Помолчав, он добавил:
— Знаешь, о чем я думаю? У предков каждый день разворачивался такой звездный экран над головой. Неудивительно, что им всюду мерещились привидения!
Вера опустила голову, ее не меньше предков пугало удивительное сияние: каждый огонек пульсировал, переливался, подмигивал, начинало казаться, что небо опускается и вот-вот обрушится на голову. Вера заговорила о земных делах.
— Ты хотел о чем-то…
Он с трудом оторвался от великолепно иллюминированного неба, чуть не спросил: «А на чем мы остановились?» — но спохватился, что Вера обидится. Собственно, она сама знает — он был сражен ее первым взглядом, она только появилась в райкоме, а он уже схватился за сердце. Даже Сашок выразился: «Жорка, ты очумел!» Он давно хотел потолковать об этом, да недоставало уединения. Георгий сам чувствовал, что чего-то не хватает в его признании, это было скучное сочинение, а не захватывающий рассказ, как он задумывал. Вера обиделась и отодвинулась.
— Брось! Все парни говорят одно и то же. Думаю, мы можем спокойно пойти назад.
Он весело возразил, мгновенно настраиваясь на иной тон:
— Правильно, парням доверять нельзя. Ужасный народ, что ни слово, то обманывают. Но, между прочим, я знаю одного, которому можно верить. Единственное исключение в общей массе.
— Вот как? Интересно, кто это?
— Хочешь, опишу? Росту моего, собой вроде ничего, глаза карие, лет — двадцать один…
— И зовут его Георгий, — закончила она насмешливо. — Знаешь, Жора, поставим на этом точку.
Но он не находил, что время ставить точку. Он обнял Веру, шептал ей в ухо льстивые, обычные, всегда желанные слова. Она, защищаясь, твердила, что ничему не верит — и это тоже были обычные возражения, он знал, что их не надо слушать, словно и не было их вовсе. Теперь он целовал Веру, руки ее отталкивали, губы тянулись. А когда он поднял ее, она зашептала тревожно, потом смолкла и прижалась к нему, и снова стала отталкивать.
— Нет, нет, не надо! Жора, не надо же!..
А через некоторое время, ошеломленная и испуганная тем, что произошло у них, она сказала с упреком, не столько ему, сколько себе:
— Теперь ты меня перестанешь уважать. Он воскликнул:
— Глупости, Вера! Говорю тебе, мне можно верить!
Она положила голову ему на грудь, он слышал, как гулко билось ее сердце. Она все не могла успокоиться, боялась взглянуть на него. Он хотел поцеловать ее, она не далась, еще ниже опустила голову.
— Пойдем, — сказал он ласково. — Не переживай. Все хорошо.
Они шли, накрытые одним пальто, молчаливые, по-прежнему взволнованные. Георгий быстро успокоился. Вера не была первой у него, все примерно так же происходило и раньше. Он продолжал свою прежнюю московскую жизнь, только всего, — так ему это представлялось. Он даже почувствовал гордость, что легко добился близости. Теперь у него подруга — самая красивая девушка в их партии — очень неплохо, просто великолепно! Он снисходительно обнимал Веру, но про себя досадовал: было неудобно ходить по песку, так смешно обхватившись. Он не предложил идти порознь. Вера могла увидеть в этом неблагодарность — даже разумные девушки до нелепости усложняют естественную простоту отношений.
А с Верой происходило нечто обратное тому, что творилось с ним. Она тоже имела свой небольшой, достаточно горький опыт. И она не хотела продолжать его в новых условиях. Она для того и уехала из Москвы в глушь, чтоб забыть о московской своей жизни, жить по-другому, хоть она и не знала, как mo-другому. Только большое, просто огромное, совсем необыкновенное чувство могло объяснить совершенный ею поступок — ей казалось, что она испытывает именно такое чувство. Еще вчера, еще час назад все было по-другому. Дмитрий нравился ей не меньше Георгия. А теперь она стала иной, совершила крутой поворот в иную жизнь — в ней не было никого, кроме Георгия. И ее мучило, что он не поймет, как огромно все это, так неожиданно совершившееся у них. Она повторила с грустью:
— Я знаю, ты меня не уважаешь.
— Верочка, все нормально! — сказал он.
Голос его звучал не так нежно, как раньше. Вера порывисто обняла Георгия.
— Я тоже с первого взгляда… И поехала я, чтоб быть вместе.
— Вот и прекрасно! Обоих нас потянуло на эту скользкую дорожку. Давай тише, народ просыпается.
Они шли мимо лежащих, некоторые сонно поднимали головы. Саша спал, свернувшись в калач. Георгий постелил плащ на охладевший песок, сунул под голову вещевой мешок, встряхнул пальто.
— Универсальная штука это пальтяло! — Он накрыл себя и Веру.
— Почему пальтяло?
— Пальто, работающее одеялом, называется пальтяло. Разве ты не знала? Во всех учебниках написано. Спи!
— Я не засну. Столько думать…
— А я и минуты не буду терять. Самое здоровое — крепкий сон после хорошего дела.
— Не надо так, Жора!..
Вера вскоре заснула, хотя и собиралась о многом думать. Георгий зевал и осматривал непонятный ночной мир. Черные лиственницы толпились у обрыва. Волны неслышно подбирались к берегу и, внезапно оживая, с плеском набрасывались на песок. Небо медленно вращало тревожно яркие звезды вокруг невидимой оси — оглобля большой звездной арбы упиралась в тайгу. С одной стороны толкался и ворочался во сне брат, с другой — жарко дышала Вера. Какие-то тени проносились над спящими, земля покачивалась. Потом неистово пылавшие звезды беспорядочно заметались и погасли.
3
Первым пробудился гнус. Он зазвенел над потухшими кострами, яростно напал на раскрывшихся во сне людей, забирался в щелки и отдушины. Вася, вскочив, заорал на всю реку:
— Подъем! Даешь огонь!
К нему присоединились Леша и два солдата — Миша Мухин и Семен Прикумский. Только они двое поехали в Рудный из всего подразделения бойцов, явившихся в райком: остальные завербовались в Норильск и на Колыму. Игоря пришлось расталкивать, он никак не мог поднять головы. Когда он поплелся умываться, все ахнули: лицо его распухло, правый глаз еле выглядывал сквозь щелку, левый вовсе заплыл. Не лучше было и с руками — пальцы стали толсты и мягки, как сардельки. Дмитрий хотел смазать опухоли марганцовкой, но Игорь не дался. Виталию досталось не меньше: гнус беспощадно обработал его ноги, они не влезали в меховые туфли, а брюки охватывали голени, как резинки.
— Ты пал жертвой стиля, Вик, — посочувствовал Георгий. — Коротенькие брючки и шелковые носочки — это же мечта для комарья. И разве ты не знал, что голубой цвет раздражает мошку, как быка красный?
К довершению беды, у Виталия пропал голос после холодной ночи.
— Как же быть? — просипел он. — У меня нет других брюк.
— Обмотай ноги полотенцем. Могу одолжить махровое банное, первый сорт! Новейший бульварно-таежный шик: багровый пиджачишко, небесные брючки и мохнатые обмотки! А если руки запаковать в шарф с кистями, то все туземцы перемрут от зависти.
— Иди ты! — заволновался Виталий. — Трепач несчастный!
Солнце выкатилось из-за леса, и все ожило. Ветер пригнул к земле дымы разожженных костров, река ворчала, по ней ходили волны. Вода прибывала, как при морском приливе, узенькая полоска пляжа стала еще уже. На обрыве загремели лиственницы и сосны. Соединенные усилия солнца, дыма и ветра разогнали мошкару. Девушки хватались за зеркальца, парни обливались водой, старались столкнуть соседа в реку — «лежбище» топотало, пело, орало, свистело, визжало, хохотало.
Уплетая у костра колбасу с хлебом, Вася радостно сказал:
— Братцы, а ведь неплохо! Речушка мне нравится.
Приятели согласились:
— Речушка подходящая.
С ними сидел Миша — плотный, краснощекий, с белыми, как у Васи, бровями. Только этим он и походил на порывистого Васю — Миша не торопился ни в движениях, ни в словах, он весь был какой-то солидный и уверенный, взрослый не по возрасту. У него был странный голос — такой же солидный, как и сам он, в каждом слове позвякивал металл. Вася окрестил его Мухой, он усмехнулся, но отзывался с охотой: видимо, и раньше не раз переиначивали его фамилию.
Второй солдат, Семен, пристроился к Светлане и Вале, знакомство там завязывалось прочное — он таскал воду для чая, резал хлеб, раскрывал консервы. Рядом с ними расположился — вокруг расстеленной скатерти — другой кружок: Вера с Надей, оба Внуковых и Виталий. На скатерти появилась бутылка с водкой, к ней жались граненые стаканчики. Первый Георгий поднес Вере, второй Наде, остальные разобрали порции без приглашения.
Вера выпила залпом. Виталий на этот раз справился хорошо. Георгий обернулся к сидевшей неподалеку Лене.
— Вы, случаем, не хотите? У нас грамм полета имеется.
Лена с негодованием отвернулась. Вася хмуро глядел на Внуковых.
— С утра наливаются! Паршивая овца заведется, все стадо испортит.
Миша спросил, прожевывая жесткий, как ремень селедочный хвост:
— Союзная молодежь или так?
Вася презрительно махнул рукой.
— Таких ни в одном коллективе не потерпят! В том-то и штука, что беспартийные.
— Ничего! — сказал Миша. — Комсомольская организация воздействует. В нашей части я был комсоргом — и не таких перерабатывали.
— Я предложу тебя в секретари, — пообещал Вася. — Там ведь будем разворачиваться на голом месте.
Миша заверил, что доверие оправдает. Васе явились новые мысли, он загорелся. Дело не в одних выпивках, но и в заигрываниях. Любезничать можно и в Москве, без комарья — не для этого они поехали сюда. Он не против девчат, как таковых, но надо смотреть печальной правде в глаза — одна легкомысленная девушка способна развалить большой мужской коллектив, если станет поощрять увивания.
Короче, он предлагает сплотиться в группу и всяким фантикам-мантикам, сюсюканиям о переживаниях и нюханьям цветочков объявить борьбу. Никаких девчат — вот его призыв!
— Я на девушек даже смотреть не собираюсь! — поспешно сказал Игорь, и его опухшее красное лицо еще больше покраснело.
— Мы теперь вроде трех мушкетеров! — с увлечением говорил Вася. — Трех мушкетеров тоже было четыре, как и нас. Великолепное содружество. Между прочим, их, как организованную группу, погубили женщины.
Мишу покоробило замечание о мушкетерах, название отражало давно пережитый уровень техники. Если уж именоваться по-военному, так звеном автоматчиков. И к сути ближе: два держат оборону с фронта, двое защищают фланги.
Соображения его показались основательными.
Из-за поворота, как бы прямо из леса, выплыл катер. На его корме, боках и носу виднелась четырежды повторенная надпись: «Лихой». Катер промчался мимо поселка и, завернув, понесся назад. На мостике грузный старшина суденышка, не то полупьяный, не то рассерженный, громовым голосом клял небо, землю и воду. Он соскочил на берег до того, как закрепили веревку, и погрозил кулаком Дмитрию.
— Какого дьявола по радио трезвонили? — заорал он. — Не могли денька два погодить? Теперь пропадай с вами!
— Нельзя ли повежливее, капитан! — сказал Дмитрий, раздражаясь. — Здесь сто человек, их надо доставить на стройку. Когда собираетесь везти?
— В верховьях тают горные снега, — ответил старшина, смягчаясь. — Лара бесится, как девка на выданье. Тащите монатки — через час отправляемся.
4
Катер оправдывал свое название — он лихо пер на волну, зарываясь носом и подпрыгивая. Две его машины тяжело стучали, винты выкручивали воду, как белье, — пенистые жгуты тянулись за кормой. Но всех усилий машин хватало лишь на то, чтобы противостоять напору реки. Чем выше поднимался катер, тем становилось труднее. В одном месте берега так близко сошлись, что полуденное солнце пропало за жесткой щетиной тайги, стало холодно и сыро. Древние зеленовато-рыжие диабазы мрачно поблескивали по бокам, тонкая водяная пыль пеленой стлалась над волнами. В этом ущелье река два раза пересиливала катер. Заваливаясь, он начинал беспорядочно покачиваться на клокочущей воде, берега уходили вперед. И оба раза старшина, не стесняясь женщин, сквернословил и стучал кулаком по перилам. В сопении машин появлялся надрыв, они неистовствовали, как старшина, берега останавливались у бортов, потом опять ползли назад.
А затем стены раздвинулись, и скорость возросла — впереди открылась широкая гладь.
— Первые «щеки» проскочили, — сказал старшина стоявшему рядом Дмитрию. — Серьезный шиверок, однако. Знаешь, как его зовут? Лесной орешек. Напорешься на такой орешек — амба!
— Дальше — Бородач?
— Бородач. Тот еще похлеще. Говорил, проспали бы ночку в Боровом, пока спадет вода. Ладно, проскочим, не раз проскакивали!
После получасового сравнительно спокойного плавания катер приблизился ко вторым «щекам» — такому же древнему сужению реки. Тут диабазы берегов сходились еще ближе, река с ревом прорывалась сквозь узкие ворота. Все кругом носило знаки многовековой борьбы камня и воды. Ни деревцо, ни травка не оживляли почти Отвесные стены, отполированные волнами, ветрами и ледоходами. Белая вода мчалась по каменному ложу, образуя пороги — «шивера». Старшина направил свое суденышко вдоль правого берега — здесь пролегала более спокойная полоска.
Пассажиры столпились у перил, чтоб не пропустить захватывающего зрелища. Но некоторым оно вышло не по нервам, они, взглянув на клокочущую, как на огне, воду, с содроганием отворачивались. Вася с тремя приятелями устроился на носу, чтобы лучше видеть.
— Первозданная природа у себя дома! — восторгался Вася. — Дичайший пейзаж мезозойской эры, перенесенный в эпоху строительства коммунизма! Братцы, а что если на той скале покажется динозавр?
Игорь, досадуя, что опухоли не спадают, пальцами раздвигал щелки глаз. Его одолевало сложное чувство, ближе всего похожее на ожесточенное ликование. Мир был таков, каким Игорь вымечтал его для себя — суровый, величественный и непроторенный. В этот мир врубаются топором, защищаются от него кострами, каждый шаг поливают потом — приспосабливают мир для себя. Игорю хотелось перепрыгнуть с катера на берег, вызвать на отчаянную битву надменно замкнувшуюся в себе природу. «Нет, хорошо, удивительно хорошо!» — шептал он, почесывая опухоли. У него начинался жар, ветер обдувал холодом кожу, это тоже было приятно.
Катер ожесточенно боролся с течением. Тяжелое содрогание пробегало по корпусу. Старшина ошибся на повороте и слишком близко вывел судно к середине. Берега снова остановились, потом стали уходить вперед. Пытаясь исправить ошибку, старшина переложил руль, нос катера занесло. Клокочущая река погнала судно назад, как струсившую собачонку. С мостика понесся дикий рев. Покорившись силе, старшина совсем повернул руль — катер со скоростью курьерского поезда удирал из «щек».
Очутившись в спокойной воде, суденышко проделало эволюцию и опять устремилось в сужение. На этот раз оно только что не садилось дном на прибрежные скалы. Течение было слабее, чем на середине, но и здесь вода ошалело неслась мимо скал и кипела, взбрызгиваясь на ходу. Падавшие с берега сухие ветки затягивало в глубину, и они мчались там, не выбиваясь наружу.
— Километров двадцать в час у самого берега, — сказал Дмитрий, останавливаясь около Вали. — Речушка скачет, как на бегах.
— Вот бы очутиться за бортом! Нет, правда! Боюсь, без спасательного круга не вытянуть. Честное слово, интересно! Никто не составит компанию? — сказал Семен и рассмеялся.
Желание его скорее возмутило, чем удивило девушек. Солдат был чуть ли не на голову выше других парней, все в нем дышало спокойной уверенностью в себе — он был нетороплив, как все сильные люди, и так же, как все они, не понимал, что его сила не правило, а исключение: он, не желая, часто обижал других предложениями делать то, что им было явно не по плечу, а ему казалось чуть ли не пустяком. Валя со страхом глядела на реку. У Светланы закружилась голова. Она побелела и вцепилась в руку подруги. Семен предложил уйти в салон, там можно спокойненько посидеть на чемоданах. Светлана на каждом шагу останавливалась, Семен поддерживал ее. Дмитрий покачал головой.
— Неженка! Неудивительно, что ее не хотели в Норильск. Боюсь, и для нас это не приобретение.
Валя вспыхнула.
— Вы ее не знаете, Дмитрий! Мне грустно, что вы о ней так нехорошо…
Дмитрий возвратился на мостик, отметив для себя, что не следует ругать Светлану в присутствии Вали.
На этот раз реке не удалось осилить суденышка. Катер упрямо продирался к верхнему выходу из «щек». Сужение раздвинулось, берега понизились, на воде заиграло солнце. Впереди показался мысок, заросший цветущим кипреем. Вася вдруг сорвался с места.
— Медведь! Медведь! Честное слово, медведь!
Игорь в смятении ловил руку прыгавшего у якорной цепи Васи.
— Где медведь, где? Покажи же, Вася!
Пассажиры кинулись на нос. Старшина с мостика грозил и уговаривал уйти на корму, пока катер не перевернулся, но его не слушали.
Теперь уже не один Вася видел зверя. Медведь лежал в ложбинке, на ковре из кипрея. Его темное тело, освещенное солнцем, ясно выделялось среди цветущих трав. Казалось, он спал — передние лапы были протянуты, морда лежала на лапах. Но когда судно стало подползать к мыску, медведь неторопливо скрылся в лесу.
— Храбрый какой! — ликовал Вася. — Человека не боится!
Георгий одобрительно сказал:
— Настоящий медведь, как в цирке. Неплохой трюк природы.
Лицо Саши последовательно выразило радость, жадность и тоску.
— Пульнуть бы в него! — воскликнул он.
— Сашок, — ласково сказал Георгий. — Может, вы объясните почтенной публике, какого дьявола вам в медведе? По мясопоставкам у тебя задолженности вроде не имеется.
Саша насупился.
— А что? Шкуру с него… И вообще. Медведей надо бить!
— Обещали удобства, а везут в медвежий край, — сказала Надя. — Глухое место!
— Глухое место — неточно, — заметил Георгий. — Наука ненавидит неопределенности. Вокруг нас девственный лес. Согласно последним научным открытиям девственный лес — это такой лес, куда всеразрушающая рука человека нe ступала своей ногой. Неплохо, правда?
Когда катер проскочил мысок, пассажиры услыхали, наконец, вопли старшины и разбрелись по судну. Солнце садилось. На клочьях облаков кипело золото. Четыре цвета местности — сероватая белизна воды, ржавая зелень диабаза, розовые пламена кипрея и густая синева тайги — понемногу сливались в один темный фон. С реки потянуло холодом. Новоселы доставали одеяла и теплые вещи, чтоб под защитой встретить вторую ночь на открытом воздухе. Вася побежал за пальто, один Игорь наотрез отказался от верхней одежды. Его знобило, он знал, что повышается температура, еще недавно — у мамы — пришлось бы при таком жаре лезть под ватные одеяла и глотать микстуры. Но он не мог начать свою новую жизнь оханьем. «Надо закаляться!» — твердил он себе и нарочно обращал пылающее лицо на ветер.
5
На корме, укрывшись за сваленными горкой вещами, Чударыч и Лена беседовали о важных вопросах жизни. Это был не первый их разговор, девушку еще в Красноярске потянуло к незлобивому старику, она сказала ему тогда: «Ох, многим мне надо с вами поделиться!» Он хорошо слушал, этот всегда посмеивающийся Чударыч, понимал с полуслова любое горе. Жизнь Лены шла не гладко, ей иногда казалось, что выхода нет, просто хоть утопись! Чударыч не находил, что пришло время утопиться, девятнадцать лет — это всего лишь два-три года самостоятельного существования: впереди целая жизнь!
— Нет, топиться я не собиралась, — поправилась девушка. — Но злюсь, правда, часто.
— А что вас огорчает?
— Боже мой, да мало ли что? Скажем, наши отношения с мужчинами. На словах — равноправие, а что на деле? В институте, например, если девушка сдаст экзамен точно, как парень, обязательно зачислят его, а ей откажут.
— Приемные комиссии отдают предпочтение парням, это верно.
— Или отделы кадров! Никакой мужчина не скажет: «Жену посылают туда-то, я хочу с ней». А если скажет, его инспектора засмеют. У них одно: «Езжайте, куда посылают, и переводите жену к себе». Переводите — словно посылку по почте! Жена тащится за мужем — это нормально, а какой муж следует за женой? Чему вы смеетесь, Иннокентий Парфеныч?
— Разве я смеюсь? — спросил старик, смеясь. — Не обращайте внимания, это не над вами. А что у вас вышло с Николаем?
Лена, наконец, заговорила о Николае. Вначале шло хорошо, она работала лаборанткой у знаменитого ученого, Николай кончает институт по факультету сетей и подстанций. Они задумали пожениться, но потом начались ссоры. Нет, так он внимателен, она не хочет быть несправедливой, всегда уступит место, накинет пальто, угощает конфетами, ласкает, как капризного ребенка, которому все равно подчиняться его воле. А один раз он крикнул: «Тебе нужна тряпка, настоящего мужчину ты неспособна оценить!» Она ответила, что если настоящий мужчина тот, за кем всюду бегать, молиться на него, как на икону, так и даром его не нужно.
— Я так вас понимаю, Леночка, что Николай получил назначение, а вы отказались ехать с ним?
— Да нет же, нет! Ничего я не отказывалась. Неужели же я покину друга, если ему выпадет в глухомань? Мы заспорили для выяснения, кто кому подчиняется и нужно ли подчинение.
— Продолжайте, Леночка, — сказал Чударыч, хлопнув себя по коленям. — Очень интересно.
Лена вздохнула. Продолжать, собственно, нечего — все кончено. На другой день после ссоры она увидела на стенах плакаты — набор молодежи на стройки коммунизма. Она поняла, что больше в Москве оставаться немыслимо. Он как-то узнал и приехал на вокзал, здесь они вовсе поссорились. Он ушел, не оглянувшись. Вот и все, просто и ясно, не так ли?
— Нет, Леночка, — сказал Чударыч. — И не просто, и не ясно. Скорей наоборот — темно… Сами-то вы хоть что-нибудь понимаете в ваших ссорах?
— Одно я сейчас понимаю — Николай меня не любит. Любовь такая не бывает.
Чударыч ответил не сразу.
— Любовь, любовь — удивительная штука, Леночка! Все ее переживают, но никто толком не знает, что она такое. Сколько о ней написано, а поди, разъясни ее! Каждому приходится открывать любовь заново и брести в ней вслепую, словно и не было ее до тебя, а ты первый начинаешь…
— По-моему, кто любил хоть раз, тот знает о любви все.
Старик покачал головой. Да, конечно, для себя он знает — маленькую, свою, наполнившую его жизнь. Но ведь она не об этом спрашивает, как он любил, а вообще, — нет, это не просто!
Лена с грустью продолжала. Не соображаешь, чему верить. Девушки верят словам. Сыплет парень хорошие слова, значит, хороший, в такого влюбятся по уши! А у многих язык без костей и подобран набор словечек. То к одной метнется, то к другой, девушки все разные, а слова — одинаковые, и выдаются, как из мешка. Ей кажется, что любовь — не слова, а дела, можно любить и молчать, меньше она не станет.
Чударыч оживился. Вот это умно сказано. В старину говорили: вера без дел мертва. И еще — по делам их познаете их. Так сказать, народная мудрость, хоть и в форме религиозного догмата. Правда, и о слове говорили, что оно дело, с уважением к нему относились: веское слово, крепкое слово, держать слово, держать речь. Чувствуете, Леночка? Держать, веское, крепкое — это ведь свойства вещей, вот оно какое было слово — вещно, физически прочно. Нынче, конечно, иные так наловчаются, что языком ворочают слова легче пушинок. Легковесными словами любовь не выразить, штука это серьезная, лучше уж молчать, чем шпарить по стандарту. Но, между прочим, он хоть что такое любовь и не скажет, а вот большая она или маленькая — определит.
Лена этого не понимала. Как можно определить величину того, о чем не знаешь, что это такое? Ей кажется, тут противоречие с законами физики.
— Нет, физика не протестует. В физике самой много явлений, сути их до конца не добрались, а измеряют с точностью.
Воодушевляясь, он развил свою мысль. Чудесное определение придумала Леночка, чудеснейшее: любовь — дело, а не слово! А что отсюда следует? Чем больше дела, выражающие любовь, тем и она сама больше, вот и все! Правда, жизнь идет по-разному — когда бурлит и сносит непрочные привязанности, а когда — размеренно. Иной до чертиков любит, а негде особенными делами проявить чувства. На что ты сам способен пойти ради своей любви, то и есть подлинная ее мера. Горы для нее перевернешь, значит, точно с гору твоя любовь. А через кочку не перешагнешь, выходит, ниже она кочки — любвишка, крохотное чувствице.
— Значит, величина любви измеряется жертвой, на которую пойдешь ради нее?
Старик покачал головой. Нет, не жертвой, это нехорошо — жертва! Зачем такое старье, всякие там жертвы припутывать к наисовременнейшему из чувств? Она сама сказала — дело, все тут ясно, ничего больше не надо!
— Ах, я ничего не понимаю! — сказала Лена.
6
Поселок Рудный открылся ночью. Сначала в темноте встало зарево, ночь сгущалась, а зарево разгоралось, небо пылало над какой-то точкой, затерянной среди лесов. Потом показался увитый лентами дебаркадер, бараки, флаги, плакаты с надписями: «Привет новоселам! Слава молодым строителям коммунизма!» Несмотря на поздний час, берег был усеян встречающими, за дебаркадером, на песке, громоздилась увитая кумачом трибуна. А на трибуне уже стояли руководители строительства — новоселы с чемоданами и узлами с катера попали на митинг. Не одному Игорю, замиравшему от восторга и дрожавшему от озноба, запомнилась эта ночь в тайге — холодное небо, темная река, яркие огни, горячие речи. От новоселов выступил Миша Мухин, металл в его голосе хорошо звучал с трибуны. Миша заверил командование, что молодежь не подкачает, ему кричали ура. Васе, восхищенному речью, вздумалось тут же качать приятеля, но тот затерялся в толпе.
А затем приехавших развели по баракам на отдых. Время шло к рассвету, но шум не утихал. Началось размещение, наскоро сколачивались компании в комнаты. Барак, как и все нехитрые подобные помещения, разделялся коридором на две половины, в коридор выходили двери. Комнаты были в одно и в два окна, в каждой стоял крытый клеенкой стол, над столом висела голая лампочка, стол окружали табуретки, между койками торчали тумбочки. Вася захватил угловую для себя с приятелями. Комнату напротив заняли Внуковы, к ним подселили Виталия и Семена. Девушкам — Вере, Наде, Светлане, Вале и Лене отвели двухоконную, в ней стоял платяной шкаф. Вася на скорую ногу обежал окрестности — рядом с жильем поднималась тайга, по другую сторону — река, умывальник был один на барак, а две дощатые уборные — у кромки леса.
— Все удобства! — сказал он, любуясь новеньким, еще желтоватым бельем и байковым одеялом. — В Москве я жил на Арбатецкой, там не лучше. А воздух — объешься! Даже вода в ведре пахнет хвойным экстрактом!
— Всего наготовили, — печально сказал Игорь, вспоминая, как много он увидел построек. — Не похоже на фотографии, где два барака.
— Между прочим, фотография правильная. Но ее снимали весной. Я говорил с комендантом, он старожил, месяц назад прибыл. С механизмами здесь слабовато — два экскаватора на всю стройку!
Утром Вася, не будя товарищей, умчался. Усталые новоселы просыпались не дружно. У Игоря кружилась голова, тело было тряпичное. Он с трудом опомнился от мутного, как дурман, она. Миша пробормотал, что можно еще подрыхнуть, раз не объявляли подъема. Ворвавшийся Вася растолкал и его, и мирно дремавшего Лешу.
— Картина туманная! — объявил он, бросая на стол талоны в столовую. — Начальство с Дмитрием колдуют, кого куда. Погода — солнце во всю пасть… Сейчас алло завтракать!
В коридоре Георгий стучался к девушкам. Вася потянул остановившегося Лешу.
— А уговор? — сказал он.
Стандартная комнатушка девушек преобразилась. Стол был застлан узорной скатертью, окна прикрыли шторки, самодельный абажур из зеленого шелка смягчал свет лампы, на стенах висели коврики и картинки, перед кроватями лежали половички.
— Это да! — с уважением сказал Георгий. — Ущипните меня, а то не проснусь! Неужели вы тащили с собой все это барахлишко?
— Прежде всего, вытирай ноги, — предложила Надя. — И запомни на будущее: с грязными ногами к нам нельзя!
— Разреши узнать, когда часы приема и у кого испрашивать разрешение на вход?
— У меня. Я выбрана старостой комнаты. У нас порядок.
— У нас тоже. Но он другой, и мать его — анархия. Удивительно удобно — каждый плюет, куда хочет, без специальных указаний свыше. Собирайтесь, кофе остывает.
Столовая, такой же барак, но без комнат, просторный зал на сто человек, находилась неподалеку. Сразу видно было, что это важное место — сюда тянулись отовсюду узенькие, в одну доску, деревянные тротуары. Несмотря на сухую погоду шли по доске, не прикрытая дерном почва походила на тесто. Вася для интереса пробежал несколько метров рядом с тротуаром, но с трудом вытянул ботинки.
— В общем, ничего! — сказал он. — Без резиновых сапог на этих широтах трудновато.
Виталий ночью провалился в грязь и после сна долго очищал меховые ботинки. Сейчас он старался идти осторожней. Но толстые каучуковые подошвы с легкостью скользили по гладким доскам и сами сворачивали вбок. Раза два Виталий хватался за шедшего впереди Георгия и тащил его за собой.
— Принимай грязевые ванны самостоятельно, Вик! — посоветовал Георгий. — Я любитель индивидуальных процедур!
После еды новоселы отправились в контору. — Пока отдыхайте, — сказал вышедший Дмитрий. — После обеда вывесим списки назначений.
— Верочка, пошли на речку, — предложил Георгий. — Надо ее испытать — какова.
С ними увязались Виталий и Саша. Георгий нашел удобный заливчик, где течение ослабевало, и прыгнул в волны. Он нырял, кувыркался, пробовал воду на вкус. Вода была прозрачна и холодна. Вера кричала, чтоб он не заплывал. Георгий выбрался из заливчика на течение, но тут же поспешно поплыл назад: держаться было трудно.
Еще человека три бросились в воду. Семен подплыл к Георгию и сделал вокруг него круг. Семену хотелось побороться с течением, он ринулся навстречу несущейся реке. Минуты за три его снесло метров на сто. Обратно он выгребал вдоль берега.
Георгий вылез окоченевший и торопливо схватил одежду.
— Крещение состоялось, — сказал он. — Теперь я туземной веры. Завтра окупнусь еще разок и объявлю себя старожилам.
— Завтра у тебя будет воспаление легких, — сказала Вера, — или грипп.
Саша и Виталий лежали в стороне, уныло наблюдая за купающимися.
Семен, наконец, выбрался на берег. Георгий обратился к нему:
— Ты, оказывается, классный пловец.
— Не классный, но Волгу переплывал не раз. Думаю, при беде и Енисей осилю.
— А с Ларой справишься?
— Надо будет попробовать.
— Вместе попробуем.
— Задавалы! — сказала Вера. — Вас же утянет под воду еще до середины.
— Плавают же рыбы под водой, — заметил Георгий. — Чем человек хуже рыбы?
На берегу показался бегущий Вася. Он махал рукой и звал новоселов к себе. Он только что говорил с секретарем парткома. На том, что наплел в Москве Дмитрий, надо ставить крест. Они вербовались на огромное промышленное строительство, десятки цехов, город, речной порт — так им наобещали. Ничего похожего нет и в помине. В этом году строятся два объекта — подземный рудник и поселок горняков, штук пять каменных домов. И это — все! На рудник отбирают здоровил, там нелегко, зато работа, что надо, и заработки высокие. Домишки — труд девчат, видимо, всех их — сюда. Рядом с парткомом медпункт, каждый может проверить здоровье. Вера заволновалась.
— Жора, — сказала она. — Я не хочу под землю.
— Ты же слышала: девчат на легкие работы!
— По-твоему, строительство домов — легкая работа? Для меня она тоже тяжелая. Ты обещал помочь.
Он с недоумением поднял плечи.
— Нельзя же все сразу. Дай подыскать ходы-выходы… — Проводи меня в медпункт, я поговорю с врачами.
— А на что ты пожалуешься — чахотку, проказу или что-нибудь женское?
Вера с досадой посмотрела на него.
— Честное слово, рассержусь.
К реке спустился Миша. Он тоже беседовал с секретарем, но не парткома, а комсомола.
— Секретарь мне не понравился, — признался Миша. — Парень без чувства ответственности. Не знает даже, сколько у него комсомольцев, оправдывается, что все время прибывают новенькие.
— В бюро мы тебя проведем, — сказал Вася. — А пока надо, чтоб нашу компанию не разбивали. Я просил об этом парторга.
— И я просил. Секретарь записал наши фамилии.
Они вчетвером прогуливались по берегу. Впереди виднелся мысок, вдававшийся клином в реку, обломок вылезшего из недр диабаза, покрытый шершавым мохом. Леша первый развалился на мху. Солнце нагревало камень, сидеть было приятно. Отсюда открывался хороший вид на поселок.
Вверх, по обоим берегам Лары, тянулся лес, сумбурная тайга, смесь непохожих деревьев — пихта и кедр, сосна и береза, тальник и ель, ива и лиственница. Ничем этот диковатый перепутанный урман не походил на величавые европейские леса — тенистые дубравы, солнечные боры, мрачные ельники, нарядные березнички. Даже там, на нижних «щеках» и шиверах Лары, тайга не была такой растрепанной и многоликой.
Берега поднимались уступами, на каждом играли свои краски — синеватые шапки кедров и стрелы пихт перемежались рыжеватыми пятнами сосен, дальше рассыпались пламена рано уходивших в осень берез, нежно сияла первой желтизной лиственница, Одно было общим у этих отчаянно дравшихся за место под небом древесных племен — они густо заселили край, солнце низвергалось с безоблачной высоты, но нигде не выхватывало клочка свободного пространства, просторного ложа ручья, вольно торчащей скалы: древний лик земли был наглухо попран, опутан, скрыт корнями и кронами вытягивающихся лесных толп.
А среди этого безмерного леса, на излучине вдруг опустившегося берега, раскидывался поселок — десяток деревянных бараков, два-три производственных здания, дебаркадер, мачты радиостанции. Вряд ли весь он, от конца до конца, захватывал полный километр. Пятнышко обжитого человеком пространства казалось ничтожным меж осиливших землю лесов. Но хоть четверо приятелей смотрели одинаковыми глазами на один и тот же вид, они увидели в нем разные картины.
— Много, много понаделали, — невесело проговорил Игорь.
— А сколько еще делать! — воскликнул Вася.
— Работешки хватит, — подтвердил Миша, и Леша с ним согласился.
7
Известие о сокращении запланированного строительства в Рудном оказалось неожиданным не только для Васи, но и для руководителей стройки. Дмитрий не обманывал новоселов, когда завлекал их перспективой растущих, как грибы после дождя, рудников, цехов, электростанции, порта — таков был утвержденный план, на его осуществление выделяли деньги, разрешили набор рабочих. Даже начальство в Рудный подбирали из этого расчета — для большого дела, опытных и энергичных. И меньше всего они сами, руководители строительства, ожидали, что в центре вдруг перекрестят две трети годовой программы, и они, люди с размахом, внезапно очутятся не на бурной, привычной им воде, а чуть ли, как им сгоряча показалось, не на мели.
Но непредвиденное событие произошло, и его было не поправить. При известной проницательности его можно было и предугадать. Правительство решило ускорить строительство важнейших объектов — десятки новых заводов должны были вступить в строй на два-три года раньше первоначально намеченного срока. Туда, на эти ударные стройки, ринулись реки материалов, эшелоны машин, тысячи людей. И без того кипучая их жизнь забурлила еще сильней. Зато сразу оскудел поток, питавший некоторые, только еще начинавшиеся строительства, признанные второочередными — одни консервировались, другие переводились на малый ход. Среди этих второочередных, которым разрешили медленное движение, оказалось и строительство в Рудном.
В кабинете начальника стройки Курганова беседовали два человека — он сам и парторг строительства Усольцев. Курганов, не по росту толстый, суматошливый мужчина лет под шестьдесят, с такой копной седых волос, что она не умещалась ни в какую шапку — из-под краев неизменно выбивался венчик, как он называл их, «косм», — но с удивительно моложавым румяным лицом, ему, если не глядели на волосы, давали по лицу не выше тридцати пяти — мрачно развалился на диване. Усольцев неторопливо ходил по дорожке. Усольцеву было за сорок, но на вид он казался старше Курганова — старили глубокие морщины на широком, желтоватой кожи лице и привычка сутулиться. Он был невысок и широкоплеч, обычно такие люди ходят прямо, и странная его манера склонять плечи сразу бросалась в глаза.
Прошло уже минут десять, как они заперлись, сказав, что для важного разговора, и все это время один молча сидел, ероша жесткие космы, другой так же молча ходил.
— Угомонись! — проговорил, наконец, Курганов. — Размахался перед глазами, как маятник. Ну, чего ты молчишь, скажи на милость? Надо же обдумать — как теперь быть?
Усольцев усмехнулся и присел на стул. Молчание у них было выразительнее разговора. Они были знакомы больше двадцати лет и понимали друг друга без слов. Еще до войны Курганов, становившийся тогда известным строителем, выдвинул напористого умного паренька Степу Усольцева на руководящую работу. Выбор оказался удачным, пожилой — по мерке того времени — хозяйственник привязался к молодому помощнику и перетаскивал его за собой со стройки на стройку. Война разлучила их на четыре года, но ровно через два месяца после дня победы Усольцев явился к Курганову в военной форме с направлением на гражданскую работу. С того дня они уже не разлучались. Их объединяло не сотрудничество, а дружба — родство умов. Разные по характеру, они и по-разному воспринимали мир, но думали о нем одними мыслями и — каждый своим путем, споря и наступая друг на друга, — приходили неизменно к одинаковым выводам. Уже не раз они проводили вот так часы в запертом кабинете, молча размышляя над одним и тем же, ощущая молчание, как беседу, — когда оно прерывалось, оказывалось, что оно было не пусто, а наполнено, содержательно, как спор. И всегда бывало так, что один сидит, а другой — чаще это был порывистый Курганов — ходит по дорожке вдоль стола.
— Послал предписание в Москву и другие города, чтоб сворачивали набор? — спросил Усольцев.
Курганов тяжело зашевелился на диване.
, — Думаешь, без меня не свернут? Будь покоен, там о решении Госплана узнали раньше нашего. Телеграмму, конечно, дал.
Усольцев снова зашагал по дорожке. Курганов с досадой сказал:
— Нет, что меня бесит, так собственная глупость! Ведь еще в Москве подозревал, как обернется, — ни железной дороги к нам, ни шоссе, городов на сотни верст ни одного, каждый шаг — капиталовложения, без этого ни-ни!.. Если и сокращать ассигнования, то в первую очередь на таких объектах. Нет, соблазнила отдаленность, сложность работы. И тебя перетянул — покажи, старик, чего стоишь! А они нам легкую жизнь уготовили, объектов — раз-два и обчелся, план — нехотя перевыполнишь, зевай с утра за столом, а в пять — на охоту, все одно — больше нечем заняться… Такая злость, говорю тебе, такая злость!..
— А ты не злись, — посоветовал Усольцев. — Гневом делу не поможешь. Меня другое беспокоит.
— Догадаться нетрудно. Контингент?
— Контингент.
Курганов вздохнул и взлохматил волосы.
— Контингент — никуда! Ни одного настоящего рабочего, маменькины сынки и дочки. Ну, чего они поперли в тайгу, на комарье и морозы? Завоет пурга-матушка, половина из них лататы — и поминай как звали.
— Не это главное, Василий Ефимыч. Было бы, как планировалось поначалу, и контингент бы оказался хорошим.
— А вот это уже объяснись — что-то туманно…
— Ну, как — туманно? Люди — как мы с тобой: что нас огорчило, то и их огорчит. Главная трудность теперь — долго, долго до настоящего разворота работ… Размах строительства — сам по себе организатор масс, разве не так?
Курганов одобрительно кивнул. Да, конечно. Что-что, а размах поднимает душу. Уже одно название знаменитой стройки подтягивает, обязывает каждого — шагай, шагай, со всеми, не путайся в ногах. Сколько раз бывало — план напряжен до дьявола, одна угроза срыва за другой, то материалов не доставили, то механизмы вышли из строя, то морозы грянули не вовремя, то в сутках оказалось всего двадцать четыре часа, а до зарезу надо еще — вот тут и начинается! Аврал, плакаты, собрания, речи, статьи, радио, обязательства, встречные планы, невезения перекрываешь прорывом, ленивый вдруг превращается в трудягу, трус в храбреца, храбрец в героя — коллектив прет вперед, самая непреодолимая, самая вдохновенная сила на земле — охваченная трудовой страстью масса. Вот где школа для сосунков, начинающих самостоятельную жизнь, никакой специальной агитации не надо, обстановка сама агитирует, организует, подталкивает, учит переходить с шага на рысь, с рыси — в бег! И ничего этого теперь у нас не жди. Производственная программа — не бей лежачего, даже намека на прорыв или пустенькое недовыполнение. Трудно, трудно придется с такой легкой программой!
— Думаю, ты преувеличиваешь легкость программы, как вообще все любишь преувеличивать, — сумрачно возразил Усольцев. — Но в существе ты прав. На строительстве нужна борьба за выполнение программы, она одна быстро сплачивает различных людей в единый коллектив. А так — распадутся на пары и личности, углубятся в переживания… Тут и скажется, что все это маменькины дети, еще ни один не поварился в настоящем производственном коллективе. Каждый должен будет показать, чего он сам по себе стоит, понимаешь, сам по себе — без того, чтоб мы ежеминутно подталкивали — будь таким, только таким, а то завалим строительство…
Курганов слушал рассеянно, он думал о своем. Он всегда так рассеянно слушал, когда Усольцев высказывал то, с чем он был согласен, — придумывал в это время иные, более точные доказательства тех же мыслей. Он сказал, оживляясь, когда Усольцев закончил:
— Знаешь, я о чем? Все это — психология, а психология в нашем деле — сгусток энергии, добавочная электростанция на строительстве. Я как-то читал, будто Пирогов открыл, что у раненых в наступающей армии травмы заживают скорей, чем в армии в обороне, тем более — отступающей. Вот оно, психологическое воздействие порыва и энтузиазма! Это тебя, в первую очередь, касается — твоя воспитательная часть… Нужно тебе подумать о каких-то новых методах политической работы в создавшихся условиях. Особую психологию учитывать…
Они еще некоторое время невесело разговаривали о трудностях, возникших от того, что не будет трудностей в выполнении урезанной строительной программы, потом Курганов поднялся.
— Назначения на объекты, наверно, уже расписаны — пойдем смотреть.
8
Светлана с Валей прогуливались по единственной улице поселка, зашли в магазин и клуб, выбрались на берег. Настроение у Светланы все ухудшалось. В этой дыре, куда они себя заткнули, нельзя было думать не только о продолжении образования, но и о простых развлечениях: в клубе одно кино, ни библиотеки, ни читалки, газеты приходили с опозданием на неделю, правда, репродукторы орали в каждом бараке, на фонарных столбах, даже на соснах.
Светлана сказала с тоской:
— Ни минуты не сомневаюсь: зимой на улице волки. Первого медведя мы уже видели, а сколько их? Возвращаешься с работы, а тебя облапит мохнатый или вцепится клыками в ногу!
К ним подошли Семен и Виталий, Семену нравилось в поселке. Виталия Рудный потряс: всего он мог ожидать, только не того, что оказалось на деле. Виталий знал, что в Сибири леса, звери и гнус, все это было не так уж страшно. Он готовился примириться с лесами, защищаться от гнуса и избежать встреч со зверями. Но в поселке не оказалось коренных жителей, туземцев-сибиряков, не было перед кем покрасоваться нарядом. Все, к кому обращался Виталий, прибыли из Москвы, Киева, Ленинграда, Свердловска, а самые ближние — из Красноярска. Он глядел на дикий лес, а в голове бубнила вычитанная где-то горькая фраза: «Его затеряли в необозримой пустыне! Его затеряли в необозримой пустыне!»
Светлана почувствовала, что их объединяют родство душ.
— Я так раскаиваюсь, Витя, что приехала сюда! Просто не могу простить себе!
«Его затеряли в необозримой пустыне!» — мрачно подумал Виталий и ответил:
— Я тоже. Нас здорово обманули.
Он был уверен, что их пошлют на подземные работы, раз уж не посчастливилось в главном, то и в частностях не повезет. Светлана, совсем расстроившись, побежала по дощатому тротуару к управлению, чтобы все точно разузнать. Семен хотел взять ее под руку, она не далась. Он вскоре отстал.
Валя, догнав подругу, спросила:
— Светочка, ты поссорилась с Семеном? У него огорченный вид.
— Ну, и прекрасно, что огорченный! — с негодованием сказала Светлана. — Терпеть не могу несерьезных людей!
— Я бы не сказала, что он несерьезен.
— Я лучше знаю. У него серьезна одна сила. Конечно, такому медведю все нравится. Он вздумал убеждать меня, что надо попроситься на работу под землю. Я попросила идти с уговорами подальше. И знаешь, что еще сказала? Что он мне надоел! Он отскочил, как ошпаренный.
Расправа с неудачливым поклонником так воодушевила Светлану, что она почти примирилась с остальными неудачами.
Списки вывесили на стене в коридоре. Вася кинулся с разгону к листочку назначений на рудник, но в списке не оказалось ни его, ни друзей. Он выбрался из толпы с таким лицом, что приятели встревожились.
— Неужели разбросали? — ужаснулся Леша. — Протестовать, братцы!
Вася мрачно ответил:
— Разбросать не разбросали. Мы в одной бригаде.
— Значит, на рудник не вышло? — заволновался Игорь.
Вася махнул рукой.
— Какой там рудник! Теперь мы — бригада каменщиков на жилом массиве. И знаете, кто бригадиром? Я!
Миша обрадовался.
— Так какого шута ты вешаешь нос? Качать будем!
— Брось, Муха, не до качания! Ты лучше спроси, кто в бригаде? Из мужчин — мы, Семен, Виталий и Саша, остальные — девчата: Валя, Светлана, Надя, Вера и Лена. Представляешь?
Оправившись от первого ошеломления, Вася побежал к начальству. Ему попался Усольцев. Вася атаковал его в дверях. Когда Вася пригрозил, что пи один из них не выйдет на такую обидную работу, Усольцев взял его под руку и отошел в сторону, чтобы серьезно поговорить. Вася слушал его с недоверием, ему казалось, что парторг не столько его уговаривает, сколько беседует с собой:
— Обидная, говоришь? Не обидная, а почетная. Пойми, умная голова, на сотни верст — тайга, надо создавать в ней человеческие условия существования для себя, а пуще — для тысяч людей, что придут через год, через два. Мы же не медведи, в берлогу не завалимся!
Вася зашел с другой стороны: они — четверо здоровых парней. Неужели нельзя послать их, где потруднее?
— Всех под землю не направишь, туда мы подбирали ребят постарше. И вам придется нелегко, не обольщайся. Отложим разговор до первых морозов. Если и тогда найдешь, где потруднее, — переведем.
Вася понял, что ничего не добиться. Его горечь усилил насмешками Георгий. Тот шел первым в первом списке: «Внуков Г. К., слесарь шестого разряда, электромастерские подземного рудника». Георгий хохотал на всю контору. Он хлопнул Васю по плечу.
— Привет дамскому бригадиру от работяг-подземников! Собственными усилиями достиг высот или по специальному ходатайству девчат?
Вася с неприязнью посмотрел на него.
— Сказал бы я тебе! Не хочется при всех…
— А ты не стесняйся! Мы люди прямые: если человек хороший, в лицо говорим, что сволочь. И вам советуем.
Уходя он бросил:
— Сашка не обижай, бригадир! Брат у меня тонкой конструкции: ему слово, он кулак. Не волнуй его неустойчивую психику.
Вася с негодованием смотрел Георгию вслед.
— Видеть не могу этот нахальный перманент! Ехать за пять тысяч километров, чтобы жить с ним в тайге!
Приятели остыли раньше, чем он. Леша рассудил, что на худой конец можно и с девчатами, люди как люди. Миша добавил, что девушек пятеро против семи, много они не напортят. Вася почувствовал, что сколоченное мужское содружество разваливается при первом же столкновении с жизнью. Чтоб успокоить его, Миша с Лешей согласились, что при случае от девчат следует отделаться.
9
Игорь не вмешивался в их спор. Ему становилось плохо, в голове гулко колотило. Вася, вглядевшись, закричал на Игоря:
— А ты чего помутнел? Больной, что ли?
— Нет, здоров! Но я надеялся, что на рудник… Неужели нет надежды?
— Ты оглох, кажется! — рассердился Вася. — Битый час толкуем, что на ближайшее время ничего в волнах не видно.
В комнате Игорь свалился на койку. Вася побежал разыскивать термометр, а Леша помог раздеться. Термометра Вася не нашел ни у коменданта, ни у парней, пришлось стучаться к девчатам. Он кричал, сидя у Игоря на кровати:
— Медпункт закрыт, понимаешь? А если грипп или инфаркт, где искать помощи? Секретарша начальника говорит: с гриппом до утра не умрете, а инфаркты у стариков. Ну, я ей выдал кое-что на вечную память, она даже побелела.
Взглянув на вынутый термометр, Вася привскочил — ртуть показывала тридцать восемь и девять.
— Заболевание по форме, — сказал Миша. — Как бы не воспаление легких.
В комнату вошла Надя с лекарствами. Тут были средства от гриппа, от головной боли, от кашля, от сухоты и ломоты.
— А что принимать? — допрашивал Вася. — И по скольку?
— Этого не знаю, — призналась Надя. — Лекарства собирали у кого что. Надо посоветоваться с врачом.
После ухода Нади Вася объявил:
— Ни минуты ждать нельзя. Болезни надо душить в зародыше, чтобы не допускать осложнений. Игорь, глотай вое, что Надя притащила!
Леша с Мишей запротестовали, Игорь тоже удивился. Но Вася стоял на своем. Здоровому человеку лишнее лекарство не повредит, оно не против здоровья, а против болезни. Зато среди других будет проглочено и то, которое полезно. В сомнительных случаях надо приписывать набор от всех возможных недомоганий, нужное лекарство само найдет свою болезнь.
Игорь не разобрал, стало хуже или лучше от порошков и таблеток, так как быстро уснул. Утром его разбудила докторша из медпункта. Вася втолковывал ей историю заболевания, начиная с нападения гнуса в Боровом.
— Обыкновенная простуда, — сказала докторша, — укусы тоже сыграли роль. Дня три полежите в постели. С таким происшествием могли и не стучаться ни свет, ни заря. Я думала, дверь выбьете!
Сконфуженный Вася огрызнулся:
— Это ваше дело разбираться, серьезное или нет, а наше — не допустить до серьезного. И потом, я читал, что легких болезней не существует.
Игорю он сказал с сожалением:
— Ничего не попишешь — работу начнем без тебя. Не переживай, буду держать в курсе. Завтрак притащу.
Игорь закутался в одеяло, с трудом удерживаясь от слез. В стекло светила стена соседнего барака, в нее упирался оттесненный лес. На стене играл неровный день, белая известка то тускнела, то расцветала. Сосны раскачивались, шум стлался глумливым шепотком. Игорь в ожесточении вскочил и начал одеваться. Ноги держали плохо, помедлив, он возвратился в постель.
Часа через два влетел Вася — узнать, как температура. Им объявили, что сегодня — организационные дела и получение обмундирования. Вывешен режим дня на первые два месяца — четыре часа труда, четыре — учебных занятий по специальности. Норм — никаких, а зарплата по ставке рабочего пятого разряда — около восьмисот в месяц.
— Одежду на тебя возьму. Почему не ел? Кончай с завтраком!
Еще через часок Вася притащил новенькие сапоги, брюки, гимнастерку, телогрейку, шапку и брезентовые рукавицы.
— Получай! — Он свалил одежду на кровать. — Старались подобрать по росту. Опять не измерял температуры? Новое нарушение дисциплины, Игорь!
Теперь Игорю было не так горько. Он накидывал на себя черную телогрейку, примерял сапоги — они с трудом лезли на голые ноги. Зато в брезентовых рукавицах было хорошо. Он клал руки поверх одеяла, сжимал их и разжимал, в рукавицах они становились огромными.
Вечером в комнату набилось много народу. Когда появились девушки, стало совсем шумно.
— Ты выпил микстуру? — допытывалась Надя. — Обязательно пей!
Утром Игорь схватился за новую одежду, но Вася заставил взять градусник. Температура была чуть меньше тридцати восьми.
— Гнилая! — объявил Вася. — Температуры от тридцати семи до тридцати восьми — гнилые.
Игорю пришлось опять укладываться. Каждые полчаса он измерял температуру, она повышалась и падала, но ни разу не ушла за заветный порог — 37°. Судьба подставила ножку, когда он собирался ринуться в бег, это была подлость темных случайностей жизни. Приятели перевыполняют сменные задания, рвут производственные рекорды, а он прикован к постели температурными цепями! Вскоре ему явилась хорошая идея. Выздоровление находилось в его собственных руках!
Он достал из чемодана шерстяной носок и сунул под мышку. Шерсть поглотит излишек градусов, который называется болезнью. Но шерсть проводила тепло хуже, чем он ожидал, температура не вылезла из шарика. Игорь по-разному перекладывал носок, и к приходу товарищей ртуть подобралась к тридцати шести.
— Слабость, — сказал Вася. — Естественное состояние после болезни. Завтра будешь, как огурчик!
В этот вечер даже девушки, явившиеся проведать Игоря, говорили лишь о событиях дня. Бригаде Васи отвели свой участок — площадку под первый дом. Прораб забил колышки в углы будущего здания, а они таскали доски для настилов — катать землю в тачках. Вася поковырял дерн лопатой, дерн резался, как масло.
— Выздоравливай, — с увлечением сказал Леша. — Тебе понравится!
На другой день Игорь с новым рвением занялся носком, занося, на бумажку все измерения. Врач, явившаяся в середине дня, на записи не посмотрела, а долго выслушивала Игоря.
— Еще денек полежишь — и выходи! — решила она.
Он заспорил. У него давно все в порядке, надоело валяться. Врач потрепала его за волосы.
— Мне тоже надоело возиться с осложнениями. От того, что лишний день проведешь в постели, хуже не будет.
Игорь забросил градусник. Товарищи пришли усталые и сразу повалились на кровати.
— Непривычка, — сказал Вася, гася свет. — Кости болят.
10
День, когда Игорь вышел на работу, был праздничным: солнце одиноко катилось в пустынном небе, в спокойном воздухе плыла жара. Игорь в новенькой одежде шагал рядом с Васей, стараясь попасть в ногу, хотя это было нелегко среди пней и кочек. Бригада растянулась, девушки не торопились, позади плелись Виталий и Саша. Игорь знал, что женщинам выдали такое же обмундирование, как и парням, он с удивлением смотрел на них: ни одна не надела брюк, Лена, как и раньше, щеголяла в нарядном платье, только Надя с Верой накинули телогрейки.
— Говорю тебе, девчата не работники, — хмуро сказал Вася. — Сколько с ними крови испортил!
Строительную площадку разбили на плоской вершине холма, нависшего над рекой. Это был кусок берега между двумя оврагами. На дне их звенели ручьи, мост из свежих бревен соединял площадку с поселком. За вторым мостом простиралась ненарушенная тайга.
— Лес здесь свели весной, — говорил Вася. — Нам досталась планировка, затем — котлован и гнать стены. Тебя к лопате или к тачке?
Игорь поинтересовался, где лучше. Вася ответил, что везде хорошо, но девушки от тачек отказываются. Игорь выбрал тачку.
Площадку пересекали дощатые дорожки, они вели на обрыв. На каждой стояла новенькая тачка. К одной Вася приставил Игоря, две другие взяли Виталий и Семен, сам Вася со Светланой и Валей копали землю. Миша с Лешей и Верой трудились рядом, дальше расположились Саша с Надей — это была четкая линия, граница будущего здания.
Игорь потащил тачку под нагрузку. Вася раскайливал грунт, девушки набрасывали его лопатами. Игорь ожидал, пока тачка наполнится. Ему было совестно торчать без дела перед тремя работающими, он взял свободную лопату, но девушки запротестовали. Игорь потом понял, почему это так, а пока стал осматриваться. Небольшая расчищенная площадка была густо заполнена, человек сто готовили котлованы под здания, а за ними пели электропилы, стучали топоры, валились деревья — тайга отступала под напором людей. На всех были накомарники, Игорь тоже его надел — теперь он боялся укусов.
— Валяй! — сказал Вася, когда тачка наполнилась до половины.
— Еще немного, — попросил Игорь.
— Валяй, валяй, — закричал Вася.
Игорь ухватился за ручки и погнал тачку по доске. И тут случилось неожиданное. Она понеслась сама, таща за собой Игоря. Помертвев, он пытался ее задержать, но колесо слетело с доски, и тачка опрокинулась. Вася помчался с лопатой к Игорю, за ним спешили Светлана с Валей. Девушки с сочувствием смотрели на смущенного Игоря, с ними вчера случались такие же неприятности. Подобрать всю высыпанную землю не удалось, теперь тачка была наполнена лишь на четверть.
— Не торопись, — посоветовал Вася. — Эта проклятая машина очень коварна.
Игорь с трепетом сдвинул тачку с места. Несколько метров он прошел спокойно, затем колесо опять сорвалось с доски. Тачка накренилась, Игорь отчаянно боролся с ней, стараясь выпрямить, пока она не упала. Это продолжалось всего десяток секунд — Игорю казалось, что тысячи пудов неудержимо тянут его вниз, вырывая руки из плеч. Ему удалось справиться, но он сразу изнемог. Еле держась на затрясшихся ногах, пронизанный острым потом, словно железной щеткой, Игорь жадно глотал воздух. Он твердо знал, что никогда еще в жизни не делал такого нечеловеческого усилия. Уже через две минуты он понял, что усилие это было пустячком в сравнении с тем, какое потребовалось, чтобы снова поставить тачку на дорожку. Она упала носом в землю, задняя опора стояла на доске, нужно было покрепче нажать на ручки, чтобы колесо возвратилось на место, откуда слетело. Игорь всем телом повисал на них, но колесо не шевелилось. А когда он слишком надавил на одну из ручек, тачка закачалась, понадобилось новое напряжение, чтоб удержать ее.
Игорь вытер рукавицей пот с лица. Вася и девушки не смотрели на него. Игорь снова пытался приподнять тачку и снова ничего не добился. Он набрасывался на широко расставленные деревянные ручки, но они лишь легонько вздрагивали. Игорь подумал, не выбросить ли руками часть земли, чтоб стало легче, он еле удержался от этого. Решение пришло без особого обдумывания. Игорь зашел спереди, схватил руками колесо, оно легко поднялось, и тачка встала на дорожку.
На этот раз все шло благополучно, пока он не приблизился к концу пути. Здесь начался уклон, и тачка опять понеслась сама. Доска кончалась метрах в двух от обрыва, тачка мчалась с такой быстротой что могла пролететь это расстояние по земле. Игорю показалось, что не только она низвергнется в Лару, но и он с ней рухнет в волны. Он в страхе накренил тачку, и она с грохотом опрокинулась на нужном месте. Игорь медленно выпрямил ее, она и пустая была тяжела. Еще медленнее он возвращался обратно, путь шел на подъем, тачка упиралась, юлила, стремилась покатиться вниз.
— Копаешься, — сказал Вася. — Пока ты возил, можно было еще две нагрузить.
Они в три лопаты набрасывали землю, а Игорь отдыхал, сидя на камешке. Теперь он понимал, что тачечник не должен помогать землекопам, выпавшие минуты передышки надо использовать для дыхания. Сердце у Игоря затихало, но ноги дрожали. Он взялся за ручки, чувствуя, что не отдохнул. И если первый рейс был тяжек, то этот вышел вовсе комом. Игорь не только два раза ронял тачку, но и сам упал. Левая ручка вдруг вырвалась и взлетела, ударив Игоря, — он рухнул на доску. Ошеломленный, засыпанный землей, он поднялся с трудом. Тачка была опорожнена на полдороге. Игорь нетвердым шагом двинулся назад.
— Сейчас ты обернулся быстрее, — похвалил Вася. — Так дело пойдет!
У Игоря не хватило мужества признаться, что не он быстрее обернулся, а тачка быстрее опрокинулась — много дней должно было пройти, прежде чем он простил себе эту трусость.
Пока землекопы работали лопатами, Игорь немного успокоился. Все дело в том, что у него нет сноровки, с течением времени он ее приобретет. Он должен установить, при каких движениях тачка вырывается из управления, и больше их не допускать. Надо научно исследовать самого себя. Он взялся за дело по-дикарски, без понимания. Он обдумает план движения, разработает каждый шаг, каждый поворот, каждый взмах руки! Пока ясно одно: нельзя торопиться и нужно поддерживать равновесие, чтобы колесо не вихляло.
— Кати! — сказал Вася и, бросив лопату, взялся за кайло.
Несколько шагов удалось пройти в соответствии с наукой: Игорь не торопился, держался середины доски, тачка висела на вытянутых руках. Но на первом же уклоне она снова помчалась, издевательски грохоча. Игорю пришлось соскочить на землю и упереться пятками. Тачка, вильнув носом, повернула вбок. Игорь не стал нажимать на ручки, а схватился за колесо и поднатужился. Через несколько шагов все повторилось, тачка вырвалась и дико неслась, пока не уткнулась в землю. Игорь свалился с ней на ровном участке, а поднявшись, вывернул ее на уклоне. Вася начал сердиться.
— Может, тебе взять кайло? Мне кажется, ты слабоват для этой чертовой штуковины с ручками.
Игорь пробормотал, что попробует еще: надо же ему научиться. Девушки не считали, что Игорь так уж виноват, возить землю ужасно трудно, кто этого не знает?
— Земляная работа не наша специальность, — сказала Светлана. — Мы бригада каменщиков, а перебрасываем горы грунта!
Она показала кровавую мозоль, набитую на руке. На спор подошла Лена. Ей тоже приходилось не сладко. Подол ее малинового крепдешинового платья был залеплен глиной, туфли покрылись коркой грязи. Наряд больше обычного не шел к ее измученному некрасивому лицу. Вася уступил нажиму девушек.
— Ладно, иди! Даю тебе часок, чтоб выправиться.
Если бы он не сказал этих последних слов, Игорь, возможно, продолжал бы ожесточенную борьбу с тачкой и чего-нибудь добился. Но теперь он думал лишь о том, что его отставят, и пал духом. Отныне она командовала и помыкала им. Вскоре Игорь понял, что он стал рабом машины, даже не машины, не инструмента, а древнего, как мир, приспособления. Тачка вела себя, как хотела, то мчалась, то плелась, то стояла на месте. Все живые помыслы Игоря были собраны в одно желание — не отрывать от нее рук, пусть она неистовствует, как дурной конь, только бы не опрокидывалась. Сто метров дощатого пути к обрыву были длинной дорогой огорчений: по обеим сторонам виднелись горки просыпанной Игорем земли.
Он уже готов был признаться в бессилии и поменяться с Васей, но репродуктор, установленный на сосне, вызвал бригадиров на совещание, и Вася убежал. Теперь стало немного легче. Девушки не торопились накладывать, можно было отдохнуть, пока они ковырялись лопатами. Они не требовали, чтобы он приезжал скорее, и не рассматривали издали, как он мучается с тачкой. А потом Игорь нашел, что вывалив землю, неплохо минутку полюбоваться рекой, обратная дорога после отдыха одолевалась быстрее. Этому его научил Виталий, его доска подходила близко к доске Игоря. Виталий сказал:
— Чего ты торопишься, как на пожар? Давай разомнем кости.
У Виталия тоже не ладилось. Тачка издевалась над ним не меньше, чем над Игорем. Кроме того, у него были свои огорчения. Хлопчатобумажные брючишки и гимнастерка его ужаснули, он не пожелал расставаться со щегольским костюмом. Но и пачкать его, как Лена свое платье, он не хотел. Он выбрал тачку, чтоб не возиться в глине, бегать по доске — не такая уж грязная работа. А теперь его голубые брюки были усеяны пятнами, пиджаку тоже досталось.
— Придется влезать в робу, Игорь. Хоть бы скорее кончилось это ямокопательство!
Игорь заметил, что кладка кирпичей не чище. Виталий, подложив газету, сумрачно сидел на камне. Игорь спросил, сколько раз у него опрокидывалась тачка. Виталий махнул рукой — бессчетно!
— С ней один Семен справляется. Погляди, как он скачет.
Игорь обернулся к Семену. Тот мчался по доске, ловко поворачивая тачку, она слушалась его рук. Вывалив землю, он помахал Виталию и Игорю и помчался назад.
— У него тоже она соскакивает, — сообщил Виталий. — Но он нажмет на ручки — и готово. А я полчаса вожусь, пока подниму. Медвежья сила у человека.
Игорь понял теперь причину своих неудач. У них с Виталием не хватает силенок. Физического напряжения они тратят больше, чем Семен, от этого и утомляются крепче. Но выложить мощное усилие в одном рывке они неспособны, требуется же лишь это.
Вскоре Игорь обнаружил, что если тачка нагружена на четверть, то кое-как можно довезти ее до обрыва. Девушки охотно отставляли лопаты, когда Игорь говорил, что хватит. Светлане и без того казалось, что они накладывают слишком много. Она стонала, руки ее не слушались, а спина не разгибалась. Когда Игорь отъезжал, она в изнеможении садилась на землю и закрывала глаза. Валя тоже устала и была грустна.
— Ты слишком быстро приезжаешь, — упрекнула Светлана. — Дай нам отдохнуть.
После этого Игорь, вывалив тачку, по пять-шесть минут сидел на обрыве. Иногда к нему присоединялся Виталий. Они перебрасывались редкими словами, утомленно закрывали глаза. Внизу шумела пенистая река, над ней уступами вздымалась тайга, па безоблачном небе катилось в закат солнце. Позади грохотала, кричала, пела пилами, стучала топорами, бормотала репродукторами площадка, отвоеванная у леса, впереди простиралась важная, настороженная, диковатая тишина. В воздухе тонко звенел предвечерний гнус, пришлось опускать накомарник. От усталости Игоря потянуло в дрему, защипало язык — верный признак, что поднимается температура.
— Эх, поваляться бы на травке! — сонно сказал Виталий. — Еще целый час вкалывать — страх!
Игорь с трудом поднялся. Он свалился на обратном пути с пустой тачкой. В этот последний час он сделал всего два рейса.