Из последних сил напрягая мозг, она вспоминает, что хребет, по которому они шли к Вороньему Когтю, соединялся где-то по пути с другим хребтом. Оба хребта, если посмотреть сверху, были похожи на перевернутую рогатку, так что она особо и не обратила внимания, когда именно они слились в один.
Но это значит, что на обратном пути с единой гряды они должны были выйти к разветвлению двух хребтов. И теперь Дон понимает, как легко они с Лукасом могли пойти не той дорогой — не на ту ножку этой «рогатки». Тем более в темноте и без пирамидок.
Сказать, насколько далеко они ушли не по тому хребту, невозможно, ясно только, что придется возвращаться.
Однако где-то там Брендон и Эван.
А вокруг холод. Дикий холод.
Дон хочется просто лечь и уснуть, но какой бы измотанной она себя ни чувствовала, Лукасу еще хуже.
Белый как полотно, он зажимает куртку в том месте, куда попал нож Уордена. Губы посинели, его бьет дрожь, движения стали медленными, словно тело немеет то ли от холода, то ли от потери крови, а может, и от того и от другого.
— Надо найти какое-нибудь укрытие, — говорит он Дон пугающе слабым голосом, не глядя ей в глаза.
Голые камни вокруг… Какое тут может быть укрытие?
— Где? — спрашивает Дон.
Лукас массирует виски.
— Кажется, по дороге я видел небольшую пещеру. Хотя бы от ветра укрыться.
Дон знает, что это их единственная надежда. Оставаться тут нельзя. Пока они стоят на месте, холод словно высасывает из них жизнь, а ветер бьет в лицо ледяными порывами.
Теперь очевидно, что дальше Лукас идти не может.
Она кивает и поворачивается.
— Пойдем.
Через пятнадцать минут они устраиваются в неглубокой расщелине, с трех сторон защищенной от ветра скалами. Дон пропускает Лукаса, а потом протискивается сама. Расщелина в скалах не настолько большая, чтобы вместить их обоих, поэтому, даже забравшись внутрь и свернувшись возле Лукаса, Дон чувствует, как в спину дует ветер. Впрочем, здесь все равно заметно теплее, и если они обнимутся, то, возможно, ночь переживут.
Дон дрожит, рядом с ней дрожит Лукас. Верхняя часть их укрытия ничем не защищена, и температура продолжает падать. Их одежда промокла, и они на вершине горы.
Дон устала, но уснуть все равно не может: она все думает и думает обо всем, что вдруг пошло наперекосяк.
С самого начала.
С того момента, как она убила своего отца.
Вот о чем думает Дон, пока лежит и мерзнет.
89
Дон убила его ненамеренно.
(Ну еще бы!)
Однако в его смерти виновата только она.
Она виновата, и ей приходится с этим жить, вина никуда не исчезает и следует за ней неотступно: вот почему Дон начала курить и так опустилась — тогда вина, наконец, ее отпускает.
Но тут, в горах, нет ни таблеток, ни виски, ни джина.
Только чувство вины.
И лютый холод.
90
Все случилось довольно глупо.
Она пошла в кино с двумя лучшими подружками — Мэдисон и Оливией. На самый поздний сеанс последнего фильма про Мстителей.
Потом они собирались устроить девчачьи посиделки и остаться на ночь у Мэдисон, однако в ту же ночь знакомые парни Оливии устраивали вечеринку. Среди них был Скотт — немного старше девочек и немного придурковатый, но ему очень сильно нравилась Оливия.
Вот так они оказались на вечеринке.
Впрочем, какая вечеринка… Скотт и два его странных дружка играли в видеоигры в полуподвале, попивая виски «Джеймесон» прямо из бутылки. Когда Дон зашла в полуподвал, хватило одного взгляда на парней, чтобы понять, что ей тут делать нечего.
Но она промолчала, потому что Оливии очень нравился Скотт.
А Дон не хотела выглядеть занудой.
(Ей тогда было четырнадцать.)
(К тому времени дебют ее взрослой жизни включал в себя максимум пару слабеньких коктейлей.)
(Она еще никогда не пила виски с тремя парнями — крупнее и старше нее. В этот раз попробовала — да еще как! — и уже совсем скоро была в стельку пьяной.)
Ребята начали разбиваться на парочки. Оливия и Скотт удалились в его комнату. Мэдисон и еще один парень, Райан, целовались на диване.
Остались только Дон и парень номер три — благодаря «Джеймесону» она даже имя его не запомнила.
(И то, как оказалась на нем.)
Что она хорошо запомнила — еще до того, как вечер обернулся настоящим кошмаром, — так это как ее стошнило. Там были и виски, и попкорн из кино, и драже «M&M′s». Плюс знаменитое жаркое с тунцом от Венди и даже загадочное мясо из школьной столовой.
И это было повсюду.
Стоит ли говорить, что вечеринка быстро закончилась.
Парень номер три тут же ее разлюбил. Скотт закатил истерику. И Дон решила, что в ее интересах лучше немедленно уйти.
Отец Дон был здравомыслящим родителем.
— Я знаю, на что похожи вечеринки в старшей школе, — говорил он Дон и Брайсу. — И я в курсе, что некоторым хочется поэкспериментировать с алкоголем.
(Он произнес это типичным для родителя тоном — так говорят о чем-то унизительном и позорном, — но суть до них донес.)
— Я хочу, чтобы вы знали, — говорил он Дон и Брайсу, — если вам нужно доехать до дома, мы всегда приедем и заберем вас. Без вопросов, без осуждения. В любое время дня и ночи.
91
Если бы Дон вызвала такси, ее папа был бы жив.
Если бы она поехала на автобусе или уснула прямо на крыльце у Скотта.
Если бы она не выпила так много виски и просто была хорошей дочерью.
Если бы она хоть что-то сделала по-другому, ее папа был бы все еще жив.
92
Отец Дон совершил очередной Правильный Поступок.
Не колеблясь.
Когда Дон позвонила ему, он тут же взял трубку, сказал, что приедет за ней, завершил звонок, схватил ключи от машины и поехал ее искать.
Но не нашел.
Он так и не доехал до дома Скотта.
Полиция рассказала Дон, Венди и Брайсу, что в крови парня, который несся на красный, уровень алкоголя был в два раза выше нормы.
Венди сказали, что ее муж умер на месте.
Второй водитель с места аварии уехал — и тут же врезался в зад патрульной машины.
Его посадили, но он жив.
А Дон больше никогда не видела своего отца.
Только по ночам, когда ее накрывала волна вины.
Отогнать которую не было сил.
93
Наконец Дон проваливается в сон.
Она долго не могла уснуть и даже не поняла, как ухитрилась это сделать; она бы вообще не заметила, что засыпала, если бы вдруг ясно не осознала, что уже не спит.
А лежит в полудреме, в каком-то трансе от холода и сырости.
Где бы она ни была мгновение назад, там больше никого не было. В ее голове, в ее мыслях.
(Только папа.)
Она забыла про Лукаса; а теперь он рядом.
Он здесь, и он в ужасном состоянии.
Дон сразу просыпается.
94
Лукас как-то неправильно дышит. Не так, как парни дышат во сне, — храпя и сопя, как медведь или как паровоз.
Дон просыпается от осознания, что Лукас не двигается. Она слушает, но не слышит его дыхания из-за воя ветра и начинает паниковать. Ей кажется, что он умер, она наклоняется к нему в полной темноте, нащупывает его лицо и шею и ищет пульс.
Пульс есть, но очень слабый.
Дон включает фонарик и убеждается, что он все-таки дышит, пусть и еле заметно. Чуть позже он начнет вдруг с шумом вдыхать воздух, а потом выдыхать, словно умирая, лицо будет сводить судорогой, и она поймет, что ему больно.
И сможет посмотреть, сколько крови вытекло из прорехи в его куртке.
Дон направляет луч фонарика на каменные стены расщелины. Устраивает его среди камней так, чтобы он держался, а ее руки остались свободными.
Лукас свернулся калачиком, подтянув колени к животу. Дон бережно пытается немного его распрямить. Дотрагивается до молнии на куртке.
Лукас слабо шевелится, не просыпаясь. В пещере очень холодно, но кожа у него горячая, слишком горячая. Пока она расстегивает молнию, он тихо стонет, однако все равно не просыпается, а Дон не знает, хорошо это или плохо.
Крови натекло очень много.
Под курткой только футболка. Лукас — Черный Медведь, поэтому футболка на нем красная, только оттенок скорее вишневый. А на животе — багровый.
Ткань прорезана насквозь как раз над пупком. Весь живот липкий от крови: часть уже засохла, часть совсем свежая. Кровь пропитала футболку, и та начала присыхать к коже. Дон смотрит на рану, и ее начинает подташнивать.
Лукас снова стонет. Такой звук издают дети или больные животные. В нем слышатся боль, страх, изнеможение.
Дон застегивает куртку. Выключает фонарик и сидит в темноте, спиной к выходу, напрягая слух, чтобы уловить дыхание Лукаса.
Время идет. Дон не знает, сколько лежит, прислушиваясь к ветру и слабому дыханию Лукаса. Время от времени он приходит в сознание, вновь делает глубокий вдох, стонет от боли, которую ему доставляет любое движение, а потом его дыхание становится частым и судорожным.
Он в серьезной опасности.
Наконец Дон понимает, что дальше он не пойдет.
— Лукас, — зовет она и включает фонарик. — Лукас, очнись.
Она светит на него. Он не открывает глаза. Теперь он дрожит от холода и чего-то совсем иного.
— Лукас. — Дон осторожно трясет его. Он морщится и едва шевелится, но так и не открывает глаза.
— М-м? — наконец произносит он.
— Лукас, ты ранен, — говорит ему Дон. — Серьезно ранен.
У Лукаса вырывается стон.
— Да. — Его голос очень слаб. — Уорден задел меня.
Он слегка двигается, и Дон видит, как от этого усилия и боли искажается его лицо. Она видит кровавое пятно на красной куртке и поверить не может, что с такой раной он забрался так далеко.
— Кажется… дальше мне не идти, — шепчет Лукас, и от этих слов ей становится страшно. Ей страшно, потому что она знает, как сильно Лукас хочет стать тем единственным, который сможет все исправить.