Горев долго берег листок. Он был совсем чистый, только на уголке маленькое пятнышко крови: блокнот полковник прятал под повязкой. И потерял уже в сорок четвертом году после неудачного побега из лагеря. Он чудом остался жив. Его до полусмерти избивали, требуя назвать сообщников. Горев не назвал. Он все-таки стал солдатом. Тогда он впервые простил себе предательство, хотя знал, что люди ему все равно не простят.
После войны ему никто ничего не сказал. Наоборот, его очень долго лечили, дали пенсию, дали возможность вернуться в театр, но он всегда помнил, что бросил винтовку в трудное время.
Татьяна Осипова
1
Рассказывая, как полковник раздавал листки, Горев волновался. Он брал из стопки салфетки и, произнося: «Дай мне!», протягивал руку в сторону и ронял на пол. Протягивал и бросал.
Две девушки за соседним столиком изумленно смотрели на смешного старика. Потом он спохватился, стал торопливо подбирать салфетки с пола.
— Это очень похоже на правду, — сказала Татьяна. — Моя жизнь, например, — она грустно усмехнулась, взяла салфетку. — Смятая, испачканная. — Я всегда это знала, хотя не слышала вашей истории.
— Дайте сюда, — потребовал Горев.
— Зачем?
— Вам рано комкать свою жизнь.
Он отобрал у нее листок, расправил его. И Татьяна подумала, что он прав, что она сегодня же на таком вот чистом листке напишет заявление в театр. Призвание, в конце концов, не всегда обязательно. Было бы внутреннее служение. И без маленьких актеров не бывает большого театра.
2
Горев первым узнал, что директор и главный режиссер согласны принять Татьяну Осипову в труппу. Он мог бы позвонить по телефону, но ему хотелось увидеть ее радостное лицо.
Татьяна удивилась, а потом ринулась на кухню за рюмками. Пока она разыскивала начатую бутылку вина, в комнату заглянула Таисия Демонова.
— Добрый вечер, — пропела она.
Горев вежливо кивнул.
— Добрый вечер.
Татьяна, с рюмками и бутылкой вина натолкнулась на милую свекровь.
— Таисия Семеновна, вы подглядываете?
— С гостем вот поздоровалась, — она пристально посмотрела на Горева. — Вы, кажется, мне ровесник? Или даже постарше?
Татьяна вежливо, но довольно настойчиво вытеснила ее в коридор.
— Да, да, он вам ровесник. И он вас постарше. Придет Юрий, пусть посидит у вас. Я занята, очень занята.
— Для мужа — занята?
— Да, да, для мужа, для вас, для Организации Объединенных Наций, — и закрыла дверь.
— Как вы узнали? Как вы догадались, что я не могла больше без театра? Вы умный, вы очень умный.
— Нет, — покачал головой Горев. — Я старый.
— Наверное, это одно и то же: старость и мудрость.
Татьяна налила в рюмки вина. «Сколько же это длилось? — подумала она. — Около восьми месяцев. Восемь месяцев, вычеркнутых из жизни».
— Знаете, о чем я подумала? — спросила она. — О том, что в году не всегда бывает двенадцать месяцев… В этом году моем было всего четыре.
— Вот видите, а надо, чтобы в году было тринадцать месяцев, — пошутил старик.
— Сколько? — задумчиво переспросила Татьяна.
— Тринадцать.
— Да, да, тринадцать. Именно тринадцать. Надо, чтобы каждый человек жил так, чтобы у него в году было тринадцать месяцев, а не четыре.
Старик и молодая женщина молчали. Горев любовался Татьяной и радовался, что заставил ее преобразиться. А она молча беседовала сама с собой.
«Ну что, ты снова актриса?»
«Кажется».
«Не кажется, а точно актриса».
«Если так… жизнь продолжается. Я снова живу».
«С кем?»
«Не смешно».
«Почти грустно. Как с Юрием быть?»
«Юрий неплохой парень, но он из вычеркнутых восьми месяцев жизни».
«Значит, развод?»
«Развод!»
Татьяна достала чемодан, побросала в него рубашки Юрия. За дверью стояла Таисия Демонова. Так и не ушла. Ну и терпение!
— Вас я тоже перечеркиваю, — сказала Татьяна. — Держите!
— Что еще такое? — удивилась свекровь.
— Чемодан, вещи. Я развожусь с вами. Я возвращаюсь к старому замыслу.
— К этому старику, что ли? — не поняла Таисия.
— Ничего-то вы не понимаете. Я возвращаюсь в театр.
Перед носом Таисии захлопнулась дверь. Но не на таковскую напали. Тотчас же раздался барабанный бой в две руки. Татьяна засмеялась, открыла ей.
— Вам требуется последняя реплика?
— А свет кто будет тушить в уборной? Иван Ветров?
Татьяна захлопала в ладоши, услыхав такие замечательные слова.
— Все, все по-старому. Нет ни кафе, ни мужа, ни Таисии Демоновой.
— Как это меня нету?
— А так: раз — и нету!
3
Когда Татьяна вошла в актерскую комнату, там никого не было, кроме Киры и костюмерши — полной женщины в белом халате. Актриса возвела руки к потолку, а костюмерша ползала перед ней на коленях, уравнивала подол платья.
— Здравствуй! — сказала Кира. — Ты же сегодня не занята.
— Так просто зашла.
— А распределение ролей тебя случайно не интересует?
Татьяна резко повернулась.
— Интересует.
— Между прочим, я знаю, ты ходила к главрежу и просила, чтобы тебе дали эту роль.
— Ну и что?
— Ничего, так даже бывшие подруги не поступают.
Татьяна не ответила. Из коридора выплыла инспектор сцены Ярославская.
— Где Горев?
Кира крутнула головой в сторону, где, по ее мнению, должен находиться кабинет директора и где сейчас происходило распределение ролей.
— Скоро они там?
— Не торопитесь, милочка, — пропела инспектор. — Минут через пятнадцать закончат, перепишу на чистый бланк и вывешу. Значит, никто не видел Горева?
— А хочешь… — вдруг зло прищурилась Кира, — я уступлю тебе роль? Честное слово. Пойду к главрежу и уговорю.
— Зачем? — медленно спросила Татьяна.
— Ну, тебе же очень хочется. Ты уже и роль вызубрила на случай моей преждевременной смерти, — она нервно засмеялась. — Жалко, если твой труд пропадет.
— Твоя жалость — это способность человека не жалеть, а жалить. Ты меня ужалила.
— Извини, пожалуйста, — пропела довольная собой Кира.
— Ужалила. Все!
— Ярославскую к директору! — закричали в коридоре. — Закончился совет старейшин.
Кира нервно вздохнула:
— Сейчас все решится.
— Что решится?
— Ты думаешь, они учтут, что ты в кафе пошла работать потому, что тебе ролей не давали? Твое хождение в народ…
— Не думаю.
— Нет, думаешь.
— Не понимаю, почему ты нервничаешь?
— Дай папироску.
— Я бросила курить.
Наконец появилась Ярославская. Бережно, на вытянутых руках она несла бланк с распределением ролей.
— Ну, что там? — Кира впилась в список, и Татьяна услышала, как четко читает Кира: — Зина — К. Зяброва. Это я. Затем, затем, ага, вот… официантка привокзального ресторанчика — Т. Демонова. Это ты. Опять официантка. Поздравляю.
Татьяна медленно подошла к доске приказов.
— Где?
— Вот, читай.
— Все правильно.
— Разумеется, по седоку и конь.
Татьяна устало улыбнулась.
— Не так правильно, как ты думаешь. Ничего-то ты, Кира, не понимаешь. Я думала, ты счастливая, что играешь главные роли, а ты как-то странно себя ведешь. Не великодушно.
— Я счастливая.
Татьяна отрицательно покачала головой.
— Нет, счастливые люди всегда великодушны.
Кира молча проглотила пилюлю. Но Татьяне от этого не стало легче. Опять официантка.
— Где Горев? — проскрипел Катин голос. Она спустилась из буфета и с аппетитом дожевывала бутерброд с сыром. — Сейчас начинаем. То приходит за два часа до начала, а то не дозовешься.
— А вообще не слушай, что я говорю, — сказала Кира. — Нервы… Сдали… Главреж совсем сбесился. Душу выматывает.
Она хотела еще что-то добавить, но ее оборвал крик. Совсем не театральный крик, ворвавшийся в актерскую комнату отдыха из коридора. Пятясь, появилась Катя.
— Он… умер.
Татьяна подалась вперед.
— Кто?
Катю бил озноб.
— Он под столом лежит мертвый. Он совсем ледяной.
— Кто?
— Там… Горев.
Татьяна бросилась в коридор… Когда она вернулась, Катя все еще дрожала, а Кира, Борис и Анатолий сидели притихшие, растерянные.
— Умер, — сказала Татьяна, словно бы удивляясь.
И тут снова со своим вопросом, особенно нелепым в такой момент, появилась Ярославская.
— Ну, где же все-таки Горев?
— Умер, — сказала Татьяна.
— Не остроумно.
Она величественно отвернулась от Татьяны, собираясь повторить свой вопрос.
— Умер! Слышите, умер, — почти в самое ухо ей крикнула Татьяна.
Ярославская никак не могла понять, что Горева больше нет. Она так привыкла к нему, что он всегда есть, он казался ей, да и вообще всем, вечным. Она недоверчиво смотрела на всех.
— Он мне не заплатил в Красный Крест.
Борис скривил губы в дрожащую улыбку.
— По-вашему, он должен был сначала заплатить в Красный Крест, а потом умереть?
Катя плакала.
— Надо объявить зрителям, — встрепенулась Татьяна. — Это ничего, что он был маленький актер. Он умер, как Мольер… на сцене.
— А кто это сделает?
Выпутавшись из занавеса, Татьяна лицом к лицу оказалась с огромным залом, который был заполнен людьми, пришедшими на веселую комедию.
— Товарищи… — Голос ее плохо слушался, и пришлось начать снова. — Товарищи… зрители! Спектакль… задерживается на несколько минут по… техническим причинам. «Хотелось не так… Не смогла… Горев простит. Театр есть театр. Люди пришли на веселую комедию. Они хотят смеяться».
Она ушла с освещенной сцены в темноту, села у стены на свернутый ковер. В голове вертелись где-то вычитанные слова: «Не за горами, не за долами, не за реками, не за морями есть таинственная страна, где светит нарисованное солнце, где сражаются картонными мечами и только умирают по-настоящему…»
Володька-Кант
Если мне очень бывает весело, я играю на трубе. Марш трубадура. Когда Татьяна разошлась с Юркой Демоновым, я весь вечер трубадурил. Трубадурил, трубадурил. потом слышу: кто-то в гости пришел Открываю — какая приятная неожиданность: Таисия Семеновна Демонова. Я человек вежливый, говорю.