И отец Харро — Эрих фон Шульце-Бойзен — работал в штабе оккупационных войск в Голландии, пользовался доверием Гитлера. А обер-лейтенанту Шульце-Бойзену протежировал Герман Геринг… Он знал Харро подростком, бывал в их семье, присутствовал на его свадьбе… Как же можно предположить, что Харро Шульце-Бойзен — коммунист. Полнейший абсурд!
С журнальной страницы на Крума смотрел молодой авиационный офицер с аристократической внешностью. Жизнерадостный, довольный, видно, судьбой. Он стоял в проеме распахнутых дверей загородной виллы, обхватив руками двоих детей — мальчугана и девчурку, прижавшуюся к его плечу. Окна веранды прикрывали густые заросли дикого винограда, на клумбах — цветы, девочка одета в легкое белое платьице.
А вот фотография жены Шульце-Бойзена. Звали ее Либертас. Молодая, очаровательная женщина с длинными волосами и челкой на лбу. Лицо капризной, избалованной и своенравной модницы. Либертас тоже происходила из старой аристократической семьи — родная внучка Филиппа цу Ойленбург унд Хертефельди, дальнего родственника Вильгельма Второго. И она тоже коммунистка? Ерунда! Но и ее ведь приговорили к смерти. Казнили одновременно с Харро Шульце-Бойзеном…
На той же странице — фотография Рудольфа фон Шелиа, немецкого дипломата, представительного, седовласого человека с породистым красивым лицом. Он тоже из кругов старой немецкой аристократии. Дед его был прусским министром финансов во времена Бисмарка.
Дальше фото Арвида Харнака — одного из видных сотрудников министерства экономики, крутолобого, коротко подстриженного человека, задумчиво глядящего сквозь стекла больших очков близорукими рассеянными глазами. Рядом его жена Милдрид Харнак со строгим иконописным лицом и гладко зачесанными волосами. О ней сказано коротко: литературовед и переводчик, американка немецкого происхождения.
Потом фотография Эрики фон Брокдорф, женщины средних лет с чувственным ртом, широко поставленными глазами и слегка выступающими скулами. Под фотографией подпись:
«Муж Эрики фон Брокдорф, офицер, сражавшийся на Восточном фронте, покончил самоубийством, узнав о том, что его жена приговорена к смерти».
Леонард Крум вдруг подумал: он ищет Ингрид Вайсблюм, зачем же тратить столько времени, изучая лица других осужденных, интересуясь их судьбой… Но он уже не мог с собой совладать. Его все больше захватывала жизнь этих людей.
В последнем ряду стояла фотография еще одной женщины, осужденной на казнь. Ильзе Штёбе. Ее фамилия ничего не говорила Круму. Но эту фотографию он рассматривал особенно долго. Вероятно, в журнале поместили любительскую фотографию Штёбе. Женщина лет двадцати пяти снята в профиль на фоне мрачных, крутых гор, уходящих далеко к горизонту. Она сидела явно над обрывом, хотя пропасти, разверзавшейся перед ней, не было видно. Ощущалась высота, на которой находилась женщина. В руке, опущенной на колено, она держала недоеденное яблоко и, задумавшись, глядела вниз, в долину, залитую светом. Белая блуза, с расстегнутым воротом, обтягивала ее плотную, спортивную фигуру. Рассыпанные темные волосы обрамляли смуглое лицо, одна черная прядь была отброшена в сторону резким поворотом головы или дуновением ветра. Как символичен был весь ее образ!
Крума поразило лицо Ильзы Штёбе: одухотворенное, почти фанатичное. Строгое и женственное. И этот задумчивый, обращенный внутрь себя взгляд…
На журнальной странице внизу еще раз перечислялись имена и фамилии приговоренных к смерти — одиннадцать человек. Их казнили по первому процессу 22 декабря 1942 года, через три дня после вынесения приговора, в канун рождества. Торопились… В Германии Гитлера в большие праздники казни не совершали…
Судя по сообщениям газет, лежавших перед Леонардом Крумом, подпольщики действовали долго, сложившись в организацию за несколько лет до войны. В начале войны с Советской Россией в ведомстве Гиммлера поднялся переполох. Было установлено, что где-то в рейхе работают тайные коротковолновые радиостанции, которые передают какую-то тщательно зашифрованную информацию.
В радиопеленгационных установках в разное время суток — днем и ночью — раздавался назойливый треск морзянки, в эфир уходили позывные сигналы из Берлина, Брюсселя, из оккупированной Франции, из нейтральной Женевы… Работало несколько неуловимых станций, и каждый раз они появлялись все в новых и новых местах. Радиопеленгационной службе не удавалось засечь эти коротковолновые передатчики.
Генрих Гиммлер, всесильный руководитель имперского управления безопасности, не раз вызывал начальника гестапо Мюллера, но глава тайной полиции рейха только беспомощно разводил руками.
Так продолжалось около года. В секретном досье гестапо с грифом «Гехейме фершлюс захе»[1] за это время накопилось много радиоперехватов — копий тайных передач, которые удалось записать полностью. Это не считая еще сотен оборванных кусков шифрограмм, перехваченных радиопеленгационной службой.
В одном из мюнхенских иллюстрированных журналов Крум прочитал статью, рассказывающую о том, с чего началось разоблачение «Красной капеллы».
После неудач, постигших гитлеровскую армию под Москвой, немецкому командованию вновь, казалось бы, сопутствовала военная удача. Германские войска на Восточном фронте с боями успешно продвигались вперед — к Сталинграду на Волге, к предгорьям Кавказа, чтобы захватить нефтеносные районы русских, а потом идти дальше — в Индию на соединение с японскими войсками. Успехи Гитлера достигали кульминации. В марте сорок второго года уже в который раз Гитлер пообещал, что наступающим летом русские армии будут уничтожены окончательно…
С Восточного фронта шли поезда с отпускниками. Солдат встречали торжественно — с цветами, оркестрами. На перроне берлинского вокзала у Фридрихштрассе к подходящим поездам подбегали стайки девушек из гитлерюгенд, принарядившиеся медицинские сестры в крахмальных наколках, они держали в руках термосы с горячим кофе, подносы с пирожными и стопками бумажных стаканчиков. Военные полицейские с завистью поглядывали на Железные кресты, украшавшие кители фронтовиков.
В один из знойных майских дней 1942 года к перрону вокзала на Фридрихштрассе подошел очередной «урляуберцуг» — поезд отпускников. Вагоны, замедляя ход, еще катились вдоль платформы, а нетерпеливые пассажиры уже выскакивали на перрон и, весело перекидываясь шутками, устремлялись к выходу. Здесь были военные, получившие отпуск в поощрение за добросовестную службу, были раненые, отпущенные из госпиталей, солдаты, получившие «бомбенурляуб» — краткосрочные отпуска по поводу того, что их жилища были разрушены налетами британской авиации. На перроне стоял шум и гомон. Загорелые солдаты, нагруженные тугими ранцами с притороченными к ним одеялами, с перекинутыми за плечо винтовками шагали мимо улыбающихся девиц из гитлерюгенд, которые протягивали им стаканчики с горячим кофе. Но руки солдат были заняты. Кроме личные вещей каждый из них тащил объемистый, сверток с продуктами — деликатесами и спиртным — подарок, преподнесенный им в поезде от имени фюрера.
— Потом, потом, мышки! — отшучивались солдаты. — Отложим до вечера… Мы предпочли бы что-нибудь покрепче — коньяк и поцелуи!
Иные отпускали более смачные шутки.
Толпа отпускников поредела, и на платформе стало совсем свободно. Мимо полицейского фельдфебеля, совсем близко, едва не задев его тугим ранцем, прошел высокий солдат, загорелый, с засученными рукавами, как все остальные. Он лениво козырнул фельдфебелю, тот обиделся.
— Послушай-ка, — иронически сказал он, — видно, сильно устаешь, когда приветствуешь старшего… Ты понял меня?
Солдат не обратил внимания на слова фельдфебеля и, не обернувшись, прошел мимо. Это уж вконец рассердило фельдфебеля, и он остановил солдата.
— Как приветствуешь старших?! Отвык?..
Солдат невнятно пробормотал в ответ: «Вот надоел, уж лучше быть там, где стреляют!»
— Подтянись, когда с тобой разговаривают! Захотел в комендатуру? — рявкнул фельдфебель.
Но солдат продолжал небрежно стоять перед жандармом и безразлично глядел на его обтянутую сукном каску. В нескольких шагах виднелось маленькое помещеньице с надписью: «Дежурный офицер по вокзалу».
— Иди за мной! — рассерженно приказал фельдфебель и повел солдата к дежурному офицеру. Перед дверью он замедлил шаг, рассчитывая, что упрямый солдат одумается и козырнет как полагается, тогда его можно будет отпустить на все четыре стороны. Но лицо солдата-фронтовика сохраняло выражение сердитого упрямства. Жандарм пожал плечами и распахнул дверь.
За столом сидел дежурный обер-лейтенант, он молча взглянул на вытянувшегося перед ним солдата. Жандарм доложил, что произошло на перроне.
— В какой же воинской части так плохо воспитывают солдат? — спросил офицер, тоже не придавая особого значения этому пустячному инциденту.
— Старший стрелок Хельбрехт, третья рота двести одиннадцатого полка! — отрапортовал задержанный солдат.
— Как, как ваша фамилия? — насторожившись, переспросил дежурный офицер.
— Ганс Хельбрехт.
Жандарм, доставивший солдата, подумал: «Бывает же так — однофамилец нашего обер-лейтенанта…»
— Какого года рождения? — спросил офицер.
— Двенадцатого ноября девятьсот двенадцатого года.
Дежурный комендант поднялся из-за стола и вплотную подошел к задержанному.
— Вы сказали, что служите в двести одиннадцатом полку? — переспросил он.
— Так точно! В третьей роте…
На лице обер-лейтенанта отразилось сначала удивление, затем тревога, почти испуг.
Ганс Хельбрехт… Его младшего брата тоже зовут Ганс Хельбрехт… Та же дата рождения, тот же полк. Мать писала, что от Ганса вот уже два месяца нет писем с фронта. Он пропал без вести… Этот человек присвоил его документы. Зачем?
— Может, ты еще скажешь, что родился в Мерзебурге?! — медленно произнес Хельбрехт-старший и стал расстегивать кобуру. Но солдат успел его опередить: резким и сильным ударом в солнечное сплетение он свалил офицера и, бросив ранец, одним прыжком очутился за дверью. Офицер корчился на полу не в силах произнести слова. Жандармский фельдфебель бросился к нему, потом выскочил за солдатом, но тот был уже далеко — бежал вдоль перрона. Полицейский выхватил пистолет и сделал предупредительный выстрел. Солдат продолжал бежать. По радио передали команду: «Всем оставаться на своих местах! Всем оставаться на своих местах!» Поднялась стрельба. Кто-то упал ничком на платформе, кто-то забежал в вагон поезда, все еще стоявшего у платформы, другие остались на месте, выполняя команду, прогремевшую по радио. Растерянно стояли медсестры; опустив термосы с кофе, испуган