Я вскочила и воскликнула:
«Этого не может быть! Вы не должны были этого делать!»
Редер ответил: «Вы так возбуждены, что я не считаю возможным разговаривать с вами…»
После нескольких минут молчания я сказала:
«В гестапо заверили меня, что не будут приводить приговор в исполнение до конца следующего года. Как же можно было нарушать данное слово?»
«На этом процессе, — возразил Редер, — так много лгали, что одной ложью больше, одной меньше — это не так уж страшно».
Я попросила Редера о выдаче тела Харро и его жены, но прокурор отказался сделать это. Мы не могли также получить что-либо из вещей на память о Харро.
«Его имя должно быть вычеркнуто из памяти людей на все времена, — заявил мне прокурор Редер. — Это дополнительное наказание».
Всячески понося и оскорбляя его имя, он пытался оболгать образ Харро, который мы носили в сердце. Когда я попыталась энергично возразить против его утверждений, Редер угрожающе прикрикнул:
«Я обращаю ваше внимание на то, что вы находитесь перед одним из высших чинов имперского военного суда и будете полностью нести ответственность за нанесение оскорбления».
Когда мой племянник, пришедший со мной, попытался выступить в роли посредника, Редер очень грубо обрушился на него, повторив, что его слова никто не может подвергнуть сомнению.
Затем я спросила, есть ли последнее письмо от Харро. Редер ничего не ответил, но другой присутствовавший при разговоре чиновник, видимо проявляя ко мне сочувствие, молча протянул запечатанный конверт, в котором был последний привет от Харро.
Затем Редер заставил меня и моего племянника подписать заявление, обязывающее нас хранить абсолютное молчание о смерти наших детей и всех этих делах. Нас предупредили, что в противном случае мы будем сурово наказаны. А когда я сказала, что смерть осужденных не удастся долго скрывать, спросила, что мне отвечать, если кто-то меня спросит о Харро, Редер ответил:
«Скажите, что ваш сын умер для вас…»
Но он не умер для нас, он остался таким же честным и благородным, каким был при жизни».
Вот что рассказала мне мать Харро Шульце-Бойзена. Прощаясь, она показала мне книгу рассказов Максима Горького, которую Харро подарил сестре, написав на титульном листе посвящение. Эта книга стала семейной реликвией. Харро писал:
«Тик-так!.. Тик-так!.. Человеческая жизнь коротка до смешного… С тех пор как люди существуют на нашей земле, они умирают. У меня было достаточно времени, чтобы свыкнуться с этой мыслью. Сознание того, что долг выполнен, может спасти человека от страха перед смертью. Честно и мужественно прожитая жизнь — залог спокойной смерти.
Да здравствует Человек, хозяин своих поступков и устремлений, сердце которого охватывает всю боль мира! Ничего не остается от человека, кроме его поступков. Вечно живут только мужественные, сильные духом люди, посвятившие себя служению свободе, справедливости и прекрасному. Это они освещают жизнь таким ярким и мощным светом, что прозревают слепые.
Не щадить себя — наиболее прекрасная и благородная мудрость на земле!
Вот таким был Харро Шульце-Бойзен».
Чтобы завершить рассказ о последних днях немецких героев-подпольщиков, павших в борьбе с фашизмом, следует вернуться к поискам Леонарда Крума — адвоката из Франкфурта-на-Майне. Вот что он написал через много лет после трагических событий. Оказалось, что он тоже встречался с Гарольдом Пельхау.
«Встреча с тюремным священником, — писал он, — помогла мне найти наконец то, что я искал по поручению моего клиента Штайнберга. Мне удалось документально подтвердить точное время смерти Ингрид Вайсблюм и ее мужа. К тому времени я много передумал и перестал быть адвокатом, который ради гонорара берется за любое дело.
Прощаясь, я спросил у священника — не знает ли он, где могут храниться документы об исполнении смертных казней по приговорам военно-полевых судов. Рассказал ему о бесплодных поисках дела Вайсблюм. Гарольду Пельхау эти имена были незнакомы. Он сказал мне:
«Находят не всегда там, где ищут… Попробуйте обратиться в бывшую женскую тюрьму на Барнимштрассе. Пятого августа сорок третьего года в Плетцензее одновременно казнили двенадцать женщин, принадлежавших к «Красной капелле». Обычно сообщение о казнях посылали из Плетцензее в ту тюрьму, где до этого содержались приговоренные к смерти, для подтверждения того, что казнь состоялась».
Я снова принялся за поиски. В тюрьме на Барнимштрассе мне действительно кое-что удалось найти. И не только то, что касалось Ингрид Вайсблюм и Клауса Герцеля. В подвале тюрьмы, где, возможно, происходили допросы арестованных, были в беспорядке свалены груды документов. Я потратил массу времени, пока не наткнулся на папку с надписью «Исполнение казней».
Прежде всего мне бросилась в глаза копия распоряжения Адольфа Гитлера на бланке ставки верховного главнокомандования германской армии. Она начиналась так:
«Резиденция фюрера. 21 июля 1943 года.
Содержание: Прошение о помиловании семнадцати приговоренных имперским верховным судом к смертной казни и навечному лишению гражданских прав участников преступной группы «Красная капелла».
Дальше шел список осужденных: Карл Бем, Станислав Везолек, Эмиль Хюбнер, писатель Адам Кукхоф, Фрида Везолек, студентка Урсула Гетце, телефонистка Мария Тервиль, танцовщица Ода Шоттмюллер, Роза Шлезингер, Хильда Коппи, стенографистка Клара Шаббель, Ильза Имме, ассистентка Ева Мария Брук, гадалка Анна Краус, осужденная в феврале 1943 года за подрыв военной мощи империи, инженер Ганс Кумеров, художница Като Бонтьес ван Бек, учащаяся Лиана Берковитц.
Всего семнадцать человек, среди которых были многие, о которых я уже знал. Затем было написано заключение Гитлера:
«Я отклоняю прошение о помиловании».
Подлинник подписал Адольф Гитлер и начальник штаба верховного командования вооруженных сил Кейтель.
К приказу фюрера было подколото еще одно распоряжение за подписью адмирала Бастиана:
«Председателю имперского верховного суда.
Берлин, 4 августа 1943 года.
После того, как фюрер отклонил прошения о помиловании, приказываю привести в исполнение приговоры в отношении следующих осужденных…»
Здесь повторялся тот же список в семнадцать человек. На другой день их всех казнили в тюрьме Плетцензее.
Потом я нашел выписку из книги регистрации смертей. Она касалась Ильзы Штёбе.
«Берлин — Шарлоттенбург. № 5668, 23 декабря 1942 года.
Журналистка Ильза Штёбе. Вероисповедание — евангелическое. Проживала: Берлин, Франкфуртер-аллее, 202 (у матери).
Умершая родилась 17 мая 1911 года в Берлине. Отец — Макс Штёбе. Последнее местожительство неизвестно. Умершая не замужем.
Умерла 23 декабря 1942 года в Берлине — Шарлоттенбург, Кенигсдамм, 7.
Записано со слов свидетеля — помощника надзирателя тюрьмы Вернера Шварца, проживающего в Вайсензее. Свидетель заявил, что удостоверился в смерти лично.
Причина смерти: обезглавливание.
Свидетельствую и подписываюсь: Вернер Шварц».
Такие же справки были на Рудольфа фон Шелиа, который умер 22 декабря 1942 года с указанием часов и минут. Причина смерти: повешение. Фрида Везолек, причина — обезглавливание, Курт Шульце, Ильзе Имме, Станислав Везолек… И всюду место смерти — тюрьма Плетцензее.
Здесь я и нашел то, что так долго искал: справки о казни Ингрид Вайсблюм, умершей четвертого июля 1943 года в 20 часов 42 минуты, и Клауса Герцеля, погибшего в тот же день на двадцать шесть минут раньше.
Мой клиент Штайнберг был доволен и рассыпался в благодарностях, а я до времени не говорил ему о своих планах, и настроениях. Он подал в суд, уверенный, что спор о наследстве будет решен в его пользу.
Но Штайнберг рано торжествовал. Дело в том, что мне удалось найти дочь Ингрид Вайсблюм, которая стала взрослой девушкой. Она воспитывалась в семье мелкого банковского служащего в Люнебурге, недалеко от того места, где жил после войны доктор Манфред Редер. У девушки сохранилось то же имя — Елена, но фамилию ей дали другую. Приемные родители оказались порядочными людьми и подтвердили события многолетней давности. Их показания засвидетельствовали в нотариальной конторе, и они приобрели законную силу.
В мои поиски была посвящена только одна женщина — дальняя родственница Герцеля, которая тихо жила все в том же домике и не подозревала, что супруги Штайнберг зарятся на ее жилье. Женщина была несказанно рада встрече с Еленой, которую хорошо помнила и думала о ней с печалью. Мне хотелось сделать доброе дело для этих двух обездоленных женщин — старой и молодой. Штайнбергу я ничего не сказал, опасаясь, что он найдет какие-то новые лазейки, чтобы утвердиться в незаконном наследстве. Конечно, я отказался вести его дело, явившись в суд в сопровождении дочери Вайсблюм и родственницы ее отца.
Процесс о наследстве привлек внимание любопытных судебных завсегдатаев, о нем появилась хроника в газетах, но суд, естественно, вынес решение в пользу Елены Вайсблюм-Герцель. Однако этим дело не кончилось. Штайнберг подал на меня в суд по обвинению в разглашении профессиональной тайны и нанесении ему материального ущерба. Вот когда мне пришлось скрестить шпагу с судьями, которые в гитлеровские времена чинили суд и расправу в Германии! Об этом тоже много писали. Газеты разделились на два лагеря, в зависимости от своего политического направления. Суд вынес мне обвинительный приговор, назначив довольно высокий штраф. Я оспорил иск, но снова проиграл дело. Мне пришлось заплатить штраф. И тем не менее я был удовлетворен процессом. В суде я повторил те же слова, которые говорил бывшему нацистскому прокурору Редеру: «Мертвые беззащитны, мы обязаны их защитить, если уверены в их правоте».
Клиентура моей адвокатской конторы тоже изменилась. Признаюсь, были клиенты, которые отшатнулись от «красного» адвоката. Но я был горд, когда ко мне обратились новые мои друзья с просьбой взять на себя защиту старого подпольщика-коммуниста,